Советская власть vs Церковь. Отношение государства к религии

…В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы совести

церковь отделяется от государства и школа от церкви,

а свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами.
Конституция 1918 г.

Тридцатые годы XX века – годы принудительной коллективизации и массового раскулачивания, вошли в историю как время «великого перелома», а по словам А.И.Солженицына, перелома хребта русского народа . По свирепости гонений на православную Церковь они сравнимы разве что с кровавыми послереволюционными событиями, а по масштабам далеко превзошли их. В данной работе мы постарались не только разобраться в законодательно оформленных отношениях государства и Церкви в этот период, но и по доступным нам документам выявить, как написанное на бумаге претворялось в жизнь и отражалось на религиозности населения.

Исходным документом по нашему периоду становится Постановление ВЦИК и СНК «О религиозных объединениях» . Оно дает декларированную позицию государства в отношении православия и православных. Отныне «верующие граждане» (ст.2) получают легитимный статус только в составе «религиозных обществ или групп верующих» (ст.2). Таковое могут образовать только «не менее 20 лиц», «достигших 18-летнего возраста» (ст.3). Непосредственно же к «своей деятельности» (ст. 4) возможно приступить «лишь после регистрации» (ст.4) в местных органах. Таким образом, в распоряжение местного исполнительного комитета или городского совета попадают исчерпывающие сведения «о составе религиозного общества…, а также их исполнительных ревизионных органах и служителях культа» (ст.8), что было практически необходимо для «надзора за деятельностью» (ст.63), о чем открыто говорится в конце документа. Все сведения от регистрирующих органов переходят в «уездные и окружные административные отделы, народные комиссариаты внутренних дел автономных республик и краевые, областные и губернские административные отделы» (ст.63). Затем надзор переходит в контроль, а затем и во вмешательство в религиозную жизнь верующих со стороны местных органов. Любые немолитвенные собрания групп верующих «происходят с разрешения: в сельских поселениях - волостного исполнительного комитета или районного административного отделения, а в городских поселениях - административного отдела» (ст.12). При том, что «для непосредственного выполнения функций, связанных с управлением» (ст.13) самими верующими избираются исполнительные органы, регистрирующим органам предоставляется «право отвода из состава членов исполнительного органа религиозного общества или группы верующих отдельных лиц» (ст.14), т.е., как можно сделать вывод, наиболее активных и предприимчивых. В дальнейшем по документу можно проследить ту модель взаимоотношений государства с религиозными организациями, которая виделась властям наиболее удобной. Начать следует с того, что, пройдя все вышеуказанные процедуры, религиозное общество всё равно не получает статуса юридического лица (ст.3, 22), что влечет далеко идущие последствия, как имущественные, так и правовые. Самим «Постановлением» четко регламентируются все сферы деятельности религиозного общества. Во-первых, как храмы, так и все имущество «необходимое для отправления культа» (ст.25), по закону «является национализированным и находится на учете соответствующего городского совета, районного или волостного исполнительного комитета» (ст.25). Поэтому и храм, и необходимые для служб и убранства «культовые предметы», верующие получают «по договору в бесплатное пользование» (ст.10); любые дополнительные помещения предоставляются «на правах аренды» (ст.10), причем в обоих случаях «договоры на право пользования такими помещениями заключаются отдельными верующими за их личной ответственностью» (с.10). Интонация документа всячески подчеркивает временность пользования этим «вверенным им государственным имуществом» (ст.29). Тем не менее, верующие «лица» (ст.29) обязуются «производить ремонт…, а также нести расходы, связанные с владением и пользованием этим имуществом, как-то: по отоплению, страхованию, охране, оплате налогов, местных сборов и т. п.» (ст.29б) (что мало сочеталось с провозглашенной «бесплатностью»). В случае же несоблюдения этих условий, договор автоматически расторгается (ст.43). По всему «культовому имуществу» должна существовать «инвентарная опись» (ст.29д), все пожертвования автоматически национализируются и подпадают под категорию имущества, «находящегося в бесплатном пользовании религиозного общества» (ст.55). Этим дело не ограничивается. «Постановление» резко ограничивает какие-либо формы экономической деятельности, запрещая «создавать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения» (ст.17а), «заключать какие бы то ни было договоры и сделки» (ст.22г). Средства на «содержание молитвенного здания, культового имущества, найм служителей культа и содержание исполнительных органов» могут собираться лишь в виде «добровольных пожертвований» и только «среди членов данного религиозного объединения» (ст.54). Как пишет ученый Поспеловский, «при строгом соблюдении этих законов Церковь явно не смогла бы выжить, по крайней мере экономически». В случае неуплаты религиозным обществом налога, страховки и т.п., не сделанного в срок ремонта, а также «неисполнения им каких-либо распоряжений административных органов» (ст.43) или же просто «по мотивированному постановлению Центрального исполнительного комитета автономной республики, краевого, областного или губернского исполнительного комитета»(ст. 36), происходит «передача здания культа, находящегося в пользовании верующих, для других надобностей (ликвидация молитвенного здания)» (ст.36). В последнем случае верующим предоставляется лишь «двухнедельный срок» (ст.37) для обжалования в Президиуме ВЦИКа, однако это момент, требующий проверки. При «ликвидации» «все предметы из платины золота, серебра и парчи, …драгоценные камни», а также «предметы обиходные (колокола, мебель, ковры, люстры и т.п.)» «подлежат зачислению в государственный фонд» (ст.40), «предметы исторической, художественной, музейной ценности передаются органам Народного комиссариата просвещения» (ст.40);); на долю верующих с правом «переноса в другие молитвенные здания» остаются «остальные предметы», т.е. иконы, облачения, хоругви, покровы и т.п., «имеющие специальное значение при отправлении культа», а также «переходящее имущество», как то «деньги, а также ладан, свечи, масло, вино, воск, дрова и уголь, имеющие определенное целевое назначение» (ст. 40). По «согласовании вопроса о сносе здания с местным отделом народного образования и местным финансовым отделом» (ст. 53) акт приводится в исполнение «за счет средств, которые будут выручены от продажи полученных в результате сноса здания строительных материалов. Оставшиеся за покрытием расходов по сносу здания суммы подлежат внесению в доход государства» (ст. 53). Таким образом, в случае угрозы существованию обществу предоставляется лишь возможность апелляции.

Если мы посмотрим на правовую сферу, отведенную религиозному обществу, то также увидим, что она была крайне стеснена. «Район деятельности» священников ограничивался «местожительством членов обслуживаемого ими религиозного объединения и местонахождением соответствующего молитвенного помещения» (ст.19), что ставило вне закона не только какую либо миссионерскую деятельность, но и вообще поездки духовенства по стране. Кроме того, религиозным объединениям запрещалось «организовывать как специально детские, юношеские, женские молитвенные и другие собрания, так и общие библейские литературные, рукодельческие, трудовые, по обучению религии и т. п. собрания, группы, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и читальни, организовывать санатории и лечебную помощь» (ст.17в), что обрывало вековую социальную и просветительскую работу Церкви. Кроме того, данное утверждение прямо противоречит статье 13 Конституции РСФСР от 1918 г. о свободе религиозной пропаганды. За духовенством остается только право «на отправление по просьбе умирающих или тяжело больных, находящихся в больницах и местах заключения, религиозно-культовых обрядов в особо изолированных помещениях, на кладбищах и в крематориях» (ст.58), при том, что «во всех государственных, общественных, кооперативных и частных учреждениях и предприятиях не допускается совершения каких-либо религиозных обрядов и церемоний культа, а также помещение каких-либо предметов культа» (ст.58). С «особого каждый раз разрешения» совершаются какие-либо «религиозные шествия», за исключением «связанных с похоронами» (ст.59) и «являющихся неотъемлемой частью богослужения» (ст.60).

Таким образом, вся религиозная жизнь «обществ верующих» ставится в такие узкие рамки, чтобы она едва теплилась и легко поддавалась контролю. В частности, по договору о пользовании молитвенным помещением верующие обязуются «беспрепятственно допускать… уполномоченных городских советов или волостных и районных исполнительных комитетов или сельских советов» (ст.29е). Несложно отметить, что в каждой статье проявляется преимущественное право местных органов – за ними всегда последнее слово. Они в любой момент могут повернуть ход правового процесса по своему усмотрению. К примеру, «в случае пожара, страховые суммы могут направляться как на восстановление сгоревшего молитвенного здания, так и, по постановлению соответствующего исполнительного комитета, получать назначение на общественно-культурные нужды данной местности» (ст.33). Верующие в такой ситуации остаются ни с чем. Как уже упоминалось, за органами всегда остается инициатива в «расторжении договора» о пользовании (ст. 43). В целом по документу создается впечатление, что сами формулировки порождают возможность произвола; что степень притеснения религиозных обществ будет превышать изначально заложенную в документе. Тем интереснее понаблюдать за его реализацией.
Как уже упоминалось выше, сам характер документа идет вразрез с положением Конституции о свободе совести, и, несмотря на декларированное отделение Церкви от государства, последнее активно распространяет над ней свой контроль. Во след изданному документу на XIV Съезде Советов принимается новая редакция соответствующей статьи: "В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы совести, церковь отделяется от государства и школа от церкви, а свобода религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами". Таким образом, слова "свобода религиозной пропаганды" заменяются словами: "свобода религиозных исповеданий" . Как гласит комментарий, «как и по прежнему закону, каждый гражданин может исповедовать любую из существующих религий или не исповедовать никакой». Подмена понятий же «указывает на то, что деятельность верующих по исповеданию своих религиозных догматов ограничена средою самих верующих и рассматривается как тесно связанная с отправлением религиозного культа той или иной терпимой в нашем государстве религии. Привлечение же новых кадров трудящихся, особенно детей, в число сторонников религии (чего, конечно, можно достигать лишь спекулируя на их экономической зависимости, на недостаточной классовой сознательности или на отсутствии у них элементарного научного образования), каковая деятельность несомненно вредна с точки зрения интересов пролетариата и сознательного крестьянства, конечно, никоим образом не может находиться под защитой закона и охватываться понятием свобода религиозных исповеданий» .

Если свобода пропаганды была уже официально, хотя и постфактум, поставлена вне закона, то как на деле реализовывалась свобода религиозных исповеданий? Здесь нельзя обойти вниманием такой документ, как «Ответы митрополита Сергия (Страгородского) на пресс-конференции с представителями советской печати о положении православной церкви в СССР. (15 февраля 1930 г.) . Предыстория такова: слухи о гонениях на Православную Церковь стали просачиваться через границы СССР и всколыхнули мировую христианскую общественность. Опасаясь, что заявления видных христианских деятелей повлияют на позиции западных стран и повлекут тем самым изоляцию СССР, советское правительство поспешило организовать интервью как для отечественной, так и зарубежной прессы. На вопрос о гонениях митрополит Сергий отвечает, что «исповедание любой веры вполне свободно, и никаким государственным органом не преследуется». Постановление ЦИК и СНК РСФСР о религиозных объединениях от 8 апреля 1929 г., по словам митрополита, «совершенно исключает даже малейшую видимость какого-либо гонения религию». Закрытие церквей происходит «не по инициативе власти, а по желанию населения, а в иных случаях даже по постановлению самих верующих» . И наконец, «репрессии осуществляемые Советским правительством, в отношении верующих священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а в общем порядке, как и к другим гражданам за различные антиправительственные деяния» . Здесь же митрополит Сергий расценивает какие-либо выступления зарубежных христиан в поддержку Русской Православной Церкви как «излишние и ненужные» . Если судить только по этим словам, налицо практически полная реализация свободы совести в секулярном государстве. Но отвечали ли действительности эти слова митрополита или здесь имело место стремление властей отвести подозрения? О действительных обстоятельствах появления текста интервью говорят многие исследователи. И все сходятся в одном: за несколько дней до интервью митрополиту был дан готовый текст ответов с требованием его подписи и ультиматумом. Исследователь Кашеваров приводит слова начальника «церковного» отдела ОГПУ Е.А.Тучкова: «Если… митрополит Сергий доведет до их сведения, что на церковь в России ведется гонение, то … все наличное духовенство, остающееся ещё временно на свободе, будет немедленно арестовано и ликвидировано». Выбирая между гибелью церковной организации и позором лжеца, митрополит выбрал второе и на все вопросы отвечал, что советское государство защищает Православную Церковь. Так, «ценою унизительного интервью, во время которого за стеной присутствовал агент ГПУ, митрополит Сергий спас множество сельских священнослужителей… от разорения и гибели».

Завесу над реальной картиной происходящего приоткрывает «Ответ Русской Зарубежной Церкви на интервью митрополита Сергия от 15 февраля 1930 г.» . Иерархи Русской Зарубежной Церкви утверждают, что «в СССР действительно происходят жестокие гонения на религию и в особенности на Православную церковь» и что «советские законы о свободе совести лишь фикция, которой эти гонения прикрываются» . В подтверждение этих слов приводятся факты и свидетельства того, что «православные епископы без суда и предъявлений обвинений бросаются в тюрьмы и далекие ссылки, как и клирики и активные миряне… Церковь вот уже 13 лет лишена права созыва Соборов, Епархиальных съездов, лишена печати, религиозных школ. Проповедь религии рассматривается как преступление, в то время как проповедь безбожия везде и всюду насаждается …верующие миряне, если они не скрывают своей веры, лишаются работы, гражданских прав, и терпят всякие утеснения (в особенности это касается учителей)» . Говоря о том, что «церкви в громадном количестве закрываются правительством по требованию безбожных организаций, несмотря на живой протест верующих» , авторы приводят как официальную статистику по 20-м годам, когда «по одной только Украине закрыто 2.573 православных храма» , так и несколько характерных эпизодов. В частности, «Симонов монастырь в Москве взорван. Храм Рождества Богородицы в Москве (на Петровке, угол Столешникова пер.) снесен. Храм Вознесения в Н. Новгороде взорван в самый день праздника Вознесения. Имеющие всероссийское и даже вселенское значение Киево-Печорская, Троице-Сергиевская Лавры, Саровский, Дивеевский монастырь, Оптина и Нилова Пустыни, Ново-Иерусалимский, Донской, Данилов Угрешский (в Москве), Спасо-Иаковлев (в Ростове), Спасо-Ефимьев в Суздали закрыты и разрушены, а последний превращен в тюрьму. По последнему сообщению Главнауки 6000 храмов исторического значения, находившиеся на учете комиссии охраны памятников старины и искусства тоже снимаются с учета и отдаются на слом». Важны для нас и описания реакции населения: «при закрытии собора в Тульчине народ пытался не допустить закрытия; вызванная милиция устроила форменное побоище, причем были убитые и раненые. В селе Пески Николаевского округа народ во главе с духовенством пытался помешать безбожной процессии, ворвавшейся в храм, где происходило богослужение, с целью его закрытия. В результате произведены были массовые аресты, а священник Павленко, дьякон Бернов и четыре мирянина были расстреляны. В Веневе Тульской губернии народ пытался воспрепятствовать закрытию храмов. Настоятель храма Чугунов и несколько мирян расстреляно» . Говоря о гонениях на духовенство и мирян, авторы также приводят множество случаев, причем «все эти сведения взяты из советской печати» . Приводятся также факты, подтверждающие, что «жестокости действительно чинятся агентами власти по отношению к отдельным священнослужителям», которые проходят через весь период существования к тому времени советской власти: «В 1918 г. агентами власти был зверски убит М. Киевский Владимир. Тело его найдено изуродованным со следами побоев и многочисленных колотых ран. В Перми в 1919 г. был зверски убит арх. Андроник, которого выбросили из вагона поезда на ходу. В том же году был утоплен (в Волге) - Еп. Гермоген Саратовский. В Чите был сожжен живым Еп. Ефрем Селенгинский. В 1928 г. 6.V. в Никольске Вологодской губернии был убит престарелый Еп. Иерофей агентами ГПУ при его аресте, причем тело его исчезло, и не было выдано для погребения… В ссылке на далеком Севере Архангельской губернии замерз Еп. Филарет Костромской… Епископа Ананьевского Парфения и Иеромонаха Павла Данилова монастыря в Москве в 1930 г. по дороге в ссылку Киргизский край жестоко избили так, что иеромонах Павел до сих пор лежит в больнице в Самарской тюрьме... Престарелый арх. Корнилий Екатеринбургский в 1927 г. послан на лесные разработки в Карельскую область». И этот список отнюдь не исчерпывающий. Говоря о разрушении всего церковного устроения, авторы показывают, что даже те «немногие» епископы, что ещё живут в своих епархиях, «лишены возможности… посещать свои паствы, будучи связаны подписками о невыезде из городов». Оставшееся духовенство и активные миряне лишаются полноценных прав, не могут получить продовольственные карточки. «Полный произвол местной власти в отношении духовенства, особенно в селах, делают его положение нестерпимым; при этом имеют место такие дикие случаи, как например, выселение духовных лиц с конфискацией всего имущества, обложение… несуразными налогами, назначение невыносимых повинностей» . А такие факты, как запрещение печатать не только религиозные журналы и книги, но даже «богослужебные книги - Евангелие, молитвенники, церковные календари», «звонить в колокола по Москве», праздновать «воскресения и прочие церковные праздники» , Запрет даже минимального преподавания веры детям, притом, что «во всех школах ведется систематическая антирелигиозная пропаганда» лишний раз приводятся авторами как «проявления общего грандиозного и систематического гонения на религию и в частности на Православную Церковь» . Все это коренным образом расходится содержанием текста, навязанного митрополиту Сергию. Сам он, безусловно, знал не меньше о происходящем в стране. «Получив накануне пресс-конференции… заверения властей о возможности некоторой нормализации церковной жизни», м. Сергий сразу же направляет председателю комиссии по делам религиозных культов при Президиуме ВЦИК П.Г. Смирдовичу письмо «О нуждах Православной Церкви в СССР». По нему становится наглядной суть всех положений «Постановления» и видна их реализация. Этот краткий документ обнажает действительную картину притеснений, которые скрывались за «демократическими» формулировками. Первая часть письма касается экономических притеснений религиозных обществ, которые, как выясняется, направлены на планомерное их сокращение. В частности, речь идет об обязательной страховке здания. На деле же «страховое обложение церквей, особенно в сельских местностях иногда достигает таких размеров, что лишает общину возможности пользоваться церковным зданием» . Митрополит Сергий призывает снизить тариф страхового обложения и саму оценку церковных зданий, которые по плате приравниваются «к зданиям доходным» . То, что храм, клир и паства рассматривались как источник дохода для государства говорит следующий пункт, призывающий собирать «авторского гонорара в пользу Драмсоюза…. только за исполнение в церкви тех музык, произведений, которые национализированы или же по авторскому праву принадлежат какому-либо лицу, а не вообще за пение в церкви чего бы то ни было, в частности при богослужении» . Это говорит о том, что на тот момент повсеместно «исполнение служителями культа своих богослужебных обязанностей… рассматривалось, как исполнение артистами музыкальных произведений», и потому «церкви… привлекались к уплате 5-ти% сбора со всего дохода, получаемого духовенством, т.е. и дохода от треб, совершаемых даже вне храма» . Ещё одним источником дохода для местных органов становился не предусмотренный прямо «Постановлением» «сбор за страхование певчих» . Он взимался и «за пропущенные годы (иногда с 1922 г.)», невзирая на официальную отмену в июне 1929 г. Дело шло дальше: церкви облагались «различными с/х и др. продуктами (напр., зерновыми или печеным хлебом, шерстью и т.п.), а также специально хозяйственными сборами, напр., на тракторизацию, индустриализацию, на покупку облигаций, госзаймов и т.п. - в принудительном порядке», что за неимением у церквей подсобных хозяйств, естественно, падало «на членов религиозной общины» . Это становилось, по словам митрополита Сергия, «особым налогом за веру» , своего рода мусульманской джизьей времен Арабского халифата. Кроме того, митрополит просит и о том, чтобы духовенство, прихожане и «др. лица, обслуживающие местный храм не приравнивались за это к кулакам» и ещё из-за этого «не облагались усиленными налогами» . В этой связи он приводит в пример Ижевского Епископа Синезия, на которого было наложено «10.300 р. и потом еще 7.000 р. с сотнями в качестве аванса на будущий год» . Просит он, по крайней мере, чтобы «служители культа, не занимающиеся сельским хозяйством, скотоводством, охотой и т.п. не облагались продуктами упомянутых занятий», «причем иногда в экстренном порядке ("в 24 часа")», а «при описи имущества за неуплату налогов оставлялся законный минимум обстановки, одежды, обуви и пр.» . Просит он также и о том, чтобы размер налагаемой трудовой повинности был «сообразным со здравым разумом» и «возрастом и состоянием здоровья подвергаемых повинности» (каковым он, очевидно, до этого не был). По примеру из документа, «на священника села Люк Вотской области наложено срубить, распилить и расколоть 200 кубов дров» . Митрополитом подтверждаются факты выселения священников из квартир (ст.16), говорится о притеснениях детей духовенства и исключении их из школ и вузов (ст.17) . Во всем этом имеет место явный произвол властей. Он прослеживается и в просьбе Сергия о том, чтобы «представители прокуратуры на местах, в случае обращения к ним православных общин или духовенства с жалобами, не отказывали им в защите их законных прав, при нарушении их местными органами власти или какими-либо организациями» (следовательно, эти законные права неоднократно нарушались); чтобы «при закрытии церквей, решающим считалось не желание неверующей части населения, а наличие верующих, желающих и могущих пользоваться данным зданием». И наконец, судя по документу, делались попытки вообще пресечь существование религиозных объединений: «иногда местные власти не принимают от общины заявлений о регистрации и даже запрещают делать какие-либо подготовительные шаги» . Т.е. даже тот минимум свобод, указанный в «Постановлении», нарушался в каждом его пункте.. В самом конце письма м.Сергий пытается ходатайствовать о «каком-нибудь периодическом издании» при Патриархии, в котором «давно чувствуется потребность» , «хотя бы в виде ежемесячного бюллетеня для печатания распоряжений, постановлений, посланий Центральной Церковной власти, имеющих общественный интерес» . Таким образом, все эти просьбы, из которых властями была удовлетворена только последняя, мы видим, в какое униженное положение была поставлена Церковь самим законом, и как еще этот закон усугублялся действиями конкретных органов на местах. Во всем чувствуется уверенность местных «исполкомов» в своей безнаказанности. И по тону письма митрополита видно, что он в силах только нижайше просить о смягчениях темпов «выживания» Церкви из общества.

Геноцид по отношению к духовенству, особенно к высшему, раскрывается и в журнале Архиерейского Синода («О положении Православной Русской Церкви в Советской России (от 10 марта 1930 г.)»). Здесь описание собранных Русской Зарубежной Церковью фактов жестокости по отношению к епископам дополняется развернутой картиной происходящего на самом деле. При этом подчеркивается трудность собирания сведений по причине «полной разобщенности Православных церковных организаций, отсутствия налаженного административного и информационного аппарата, постоянного надзора ГПУ за корреспонденцией духовных лиц». Поэтому и эти сведения далеко не полные. Тем не менее, достоверно известно, что «каждый Епископ подвергается бесчисленным вызовам в отделы ГПУ, чрезвычайно тяжелым, морально, допросам, иногда кратковременным арестам». Почти все епископы были высланы из своих епархий, о чем упоминает ещё Зарубежная Церковь. Вот как это происходило: «При каждой высылке высылаемого сперва арестовывают и содержат в тюрьме более или менее продолжительное время, а затем препровождают этапным порядком на место ссылки. Само путешествие продолжается обычно очень долго и совершается в исключительно тяжелых условиях. Высылаемые духовные лица переводятся в тюремных вагонах вместе с уголовными преступниками и подвергаются в течение всей дороги бесчисленным издевательствам, а иногда ограблению и побоям. Этап делает остановки в целом ряде пересыльных тюрем попутных городов, где высылаемые оказываются лишенными продовольственных передач. Наконец, во многих случаях, где конечные пункты по пути следования этапа оказываются расположенными не на железной дороге или реке, ссылаемые вынуждены совершать свой путь под конвоем, на протяжении многих десятков, а иногда и сотен верст пешком, неся на себе свои вещи. Частыми бывали также случаи, когда высылаемому на далекий север не давали возможности собрать свои вещи или получить их из дому, а отправляли в легкой летней одежде, в какой он был арестован» . Довершает картину то, что «на местах ссылок ссыльные оказываются лишенными права совершать богослужение, что является прямым стеснением, даже советским законом гарантированной религиозной свободы», с чем нельзя не согласиться; кроме того «у ссыльных производятся внезапные ночные обыски, и, если при таковых обнаруживаются предметы богослужебного назначения,… то они отбираются в ГПУ».

Даже малая толика таких «иллюстраций» открывает глаза на реальную цену советской свободы, тиражируемой в многочисленных документах официального характера. Так что вновь оказывается правдивым мнение РЗЦ, что «советские законы о свободе совести лишь фикция».

А чем же в это время занимались центральные и местные государственные органы? По официальным «Статистическим сведениям» 1926-1932 г. количество членов СВБ выросло к 1932 г. с 87033 до 8 млн., а число «Юных безбожников» - до 10 млн.. Больше других в этом преуспели Украина, Московская область и Северный край. Контролируя религиозность народа путем подсчета ячеек «Общества воинствующих безбожников», соответствующий отдел ВЦИКа всячески поддерживал антирелигиозные кампании в прессе. Они гласят о недостаточности работы на ниве антицерковного просвещения: «В храм Василия Блаженного приходят группами и поодиночке трудящиеся в надежде увидеть и услышать, как церковь и религия служили опорой эксплуататорам. Надежда эта, впрочем, напрасная... Ни слова антирелигиозного. Случайно ли это? Надо полагать, что нет. И на стенах антирелиг. плакатов нет. Есть только довольно бледный антирелигиозный уголок. Однако экскурсовод даже не подвел к нему экскурсию». Другая заметка говорит о том, что Загорский музей «занимается чем угодно, только не антирелигиозной пропагандой»: «В бывших "митрополичьих покоях" выставлены портреты с куцыми надписями: "И.Кронштадский - местный черносотенец"; Патриарх Тихон - зубр царистской церкви". Ха[актеристи]к их контрреволюционных дел нигде не видно… О контрреволюционной] де[еятельнос]ти монастыря, …о борьбе монахов против колхоза "Смена" в музее нет ничего. С этой беззубостью надо повести борьбу» . «Только процента рабочих - подписчики "Безбожника"» - с тревогой возвещает следующий заголовок , в то время как «Поп привлекает молодежь футболом», играя на лужайке возле церкви .

Параллельно по стране разворачивалась «антиколокольная кампания». После изданной еще в середине 20-х гг. «Инструкции о порядке пользования колокольнями» звон был сильно ограничен, а в некоторых местностях и вообще запрещен. Это дало повод для сбора «лишних колоколов» (как отмечает исследователь Поспеловский, что понимать под лишними, нигде не указывалось ), на металле которых планировалось развить электротехническую промышленность, монетное дело и пр.. Наряду с колоколами утилизированию подлежали и прочие материальные ценности, уцелевшие в церквях. Исходя из того, что «самыми богатыми в отношении количества золота являются купола церквей» ХОЗО ОГПУ планирует весной 1930 г. приступить «к массовой их смывке». По его словам Рыкова, «изъятие излишних колоколов необходимо осуществить, по возможности, быстрее, не придавая этому политического значения и излишней огласки» . По не подлежащей оглашению «Справке о фактическом поступлении колокольной бронзы Московский электролитный завод имени Молотова…» , за 1929/30 г. поступление составило 11.000 тонн. Как утверждают составители сборника документов, «для обработки такого количества в стране не было производственных мощностей и соответствующей технологии» . Поспеловский же пишет, что «власти явно преувеличивали количество меди и серебра, которое государство может получить от переплавки колоколов» . Тем не менее, по всеобщему мнению в то время, закрытие церквей было выгодно для экономики и виделось хозяйственными структурами как прогрессивный шаг в развитии промышленности. Церковь рассматривалась как источник бесплатного сырья для различных нужд, и с самими верующими здесь не было смысла считаться.

«Генеральную линию» в этом случае проясняет «Инструкция к Постановлению ВЦИК и СНК РСФСР "о религиозных объединениях" от 8 апреля 1929 г. с определением прав и обязанностей всех религиозных объединений и установленном отношении к ним органов советской власти. 20 июля 1930 г.» (помечено: циркулярно; секретно). По этому документу также можно наглядно судить не о всех, но о крупных злоупотреблениях, раз они были вынесены на республиканский уровень. «За последнее время, - гласит документ, - местные органы советской власти в некоторых местах по отношению к религиозным объединениям допустили нарушения указанного закона» . Таковыми официально признаются «1. Неправильное изъятие из пользования верующих молитвенных зданий и в расторжение договоров с верующими о пользовании молитвенными зданиями; 2. Чрезмерное налогообложение этих зданий, а также служителей культов; 3. Неправильное лишение служителей культов жилой площади; 4. Разного рода другие нарушения революционной законности, препятствующие служителям культов отправлению культов» . Из текста документа выясняется, что местные органы в широком масштабе расторгали договоры с верующими и изымали молитвенные здания «без утверждения этих действий ЦИКами» соответствующего уровня. В этой связи ВЦИК постановляет «рассмотреть все случаи изъятия молитвенных зданий,… если постановление о… расторжении договоров будут обжалованы верующими» (ст. 1). «При рассмотрении этих дел, - гласит документ, - не допускать изъятия молитвенных зданий из пользования религиозных объединений, если таковое изъятие приводит к невозможности, в данном месте, отправлении культа (если данное молитвенное здание является единственным…)». Кроме того, «решение административных органов об изъятии молитвенных зданий… подлежит отмене» «при наличии протеста значительно части населения» (ст. 1), а также если «оно не связано с немедленным использованием для удовлетворения действительных общественных надобностей» (ст.1). По второму пункту инструкция предусматривает «проверить правильность страховой оценки обложения молитвенных зданий, не допуская преувеличенной оценки и обложения этих зданий, приводящих иногда к их механическому закрытию» (ст. 2). Официально запрещаются «сборы и налоги, не установленные законом». Признаются и все, упомянутые митрополитом Сергием, факты экономического нажима на священников. Осуждая лишение священнослужителей жилой площади в произвольном порядке, инструкция поясняет, что «один факт лишения избирательных прав не может служить основанием к выселению из муниципализированных зданий» (ст. 3). Постановляется, что «не должна предъявляться непосильная плата за жилую площадь и за коммунальные услуги выше установленных норм»; также не должно допускаться «обложение служителей культа сборами, не соответствующими их правовому положению», в частности «членскими взносами» «кооперативных организаций», «тракторными сборами» и пр., а «взысканные сборы подлежат возврату» (ст. 3). Статья 4 закрепляет лишение священнослужителей избирательных прав, но запрещает какие-либо «дополнительные ограничения». Не должны также допускаться непосильные «трудповинности, приводящие к невозможности отправления культа». По статье 5 «в районах сплошной коллективизации изъятие имущества (раскулачивание) может допускаться по отношению к служителям культа лишь при наличии у них кулацкого хозяйства», а также запрещается предъявлять «требования на продукты не выработанные внутри этого хозяйства». В итоге на ЦИКи автономных республик, краевые и областные исполнительные комитеты возлагается обязанность «наблюдать за тем, чтобы не принималось… никаких мер специально направленных против служителей культа и чтобы не допускать действий, связанных с оскорблением чувства верующих». «Виновные в проведении таких мер и совершении таких действий должны неуклонно привлекаться к ответственности» - постановляет ВЦИК. Все вышеупомянутые злоупотребления превышают даже перечень митрополита Сергия. Статьи же документа по-прежнему допускают произвольную трактовку. В частности, ст.5 позволяет каждый раз в удобной для местных органов степени трактовать термин «кулацкое хозяйство». «Поскольку никогда за историю советской власти не появлялось официального и точного определения, что такое кулацкое хозяйство», этот пункт «оставлял возможность для широкого произвола… по отношению к духовенству» . Тем не менее, документом сделана попытка поставить действия местных властей под контроль и держать их в рамках установленной государством политики.

Принесла ли эта инструкция какие-либо изменения в положение вещей на местах можно судить по «Докладной записке хозяйственного отдела ОГПУ в Секретариат Председателя ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР» от 13 марта 1932 г. , составленной спустя фактически два года после. Записка представляет иллюстрацию хода кампании по вовлечению в народное хозяйство церковных ценностей. Она гласит: «Практика работы ХОЗО ОГПУ по извлечению золота из старого церковного имущества показала, что несмотря на ту большую ценность, которую представляет из себя указанное имущество, на местах… делу сохранности и сдачи его нам на переработку (смывку) не придают должного значения, …и благодаря небрежному, а подчас и преступному обращению с этим имуществом, гибнет не один десяток килограммов золота» . В ходе проверок «лишь в редких случаях не находят завалявшегося, беспризорного золоченого имущества» . Фиксируются также «случаи передачи золоченых иконостасов разным организациям в качестве строительного или поделочного материала, а то и просто их сжигают как топливо» . В результате «несмотря на ряд закрытых церквей, к нам для извлечения золота не поступает» - отчитывается ОГПУ. Главная причина видится в том, что «как областные, так и районные учреждения безобразно относятся к церковному золоченому имуществу, допуская гибель его» . В качестве иллюстрации прилагается акт осмотра имущества закрытого Троицкого собора в г. Бузулуке. Со слов кладовщика, «деревянный иконостас собора… ломался на месте ломами. Причем вся мелочь позолоты искрашивалась и была сожжена, а крупные вещи перевезены в склад горкомхоза, сложены в сараях, часть которых испилена на дрова, для топки здания горкомхоза» . В ходе этих проверок ОГПУ по-прежнему выявляет «большое количество церквей, фактически не функционирующих, но закрытие коих юридически не оформлено» . Таким образом, можно судить, что уточнения к «Постановлению» 1929 г. мало что изменили в ходе стихийных процессов в регионах. Это, по всей видимости, породило необходимость наверху все же пресечь «искажения и нарушения законодательства о культах», о чем говорится в одноименном циркуляре от 10 июня 1932 г. . Здесь говорится, что «в связи с целым рядом искажений и нарушений законодательства о культах, допущенных в 1930 г. местными органами» . Президиум ВЦИКа неоднократно издавал уточняющие циркуляры и постановления. Однако «практика разрешения местными органами дел в 1931 г. …показала, что директивы, данные правительством, не выполняются, если же и выполняются, то с теми или иными ограничениями» . В практике районных исполкомов «продолжают наблюдаться случаи изъятия от верующих молитвенных зданий не только до решения Президиумом ВЦИК"а, но и до соответствующих решений ЦИК"ов АССР, краевых и областных исполкомов. В налогообложении не соблюдаются те нормы, которые установлены, как предельные, циркуляром НКФ № 68. Применяется обложение в индивидуальном порядке, …при отсутствии нетрудового дохода. Твердые задания по заготовкам даются без учета мощности хозяйства и на продукты не вырабатываемые в хозяйстве» . ВЦИК постановляет местным органам принять меры по «немедленному исправлению допущенных местными органами нарушений» . Так складывается ситуация в первой половине 30-х годов. Посмотрим же, произошли ли изменения после.

Динамику положения вещей можно проследить по составленной по материалам Комиссии культов ЦИК СССР «Докладной записке о состоянии религиозных организаций в СССР, отношения их к проекту новой Конституции, работе Комиссии Культов ЦИК СССР и практике проведения законодательства о религиозных культах» . Эти материалы, представляющие «сводку неправильных применений законодательства о религиозных культах» исключительно важны для нас потому, что выводит нас на иной уровень понимания сути политики власти, а также представляют собой срез данных о «состоянии религиозных организаций» по СССР на 1936 г. Данные поистине ужасающие. Если, по приведенному здесь отчету обер-прокурора Синода, число лиц духовного звания на 1914 г. насчитывало 217 256 чел. , то к 01.04.1936 «армия духовенства» сократилась до 24 146 чел. (причем всех религиозных исповеданий) , т.е. фактически на 200 тыс. человек. Из числа почти 73 тыс. церквей в дореволюционной России закрыто «в установленном законом порядке» 41 868, а из числа оставшихся не функционировали 9 638 . Причем, по данным комиссии «встречаются районы и группы районов, …где полностью ликвидированы все молитвенные здания. Оставшиеся в этих районах верующие почти совершенно лишены возможности удовлетворить свои религиозные потребности, так как функционирующие церкви находятся на расстоянии 20-30-50 километров и больше» . Это является прямым нарушением соответствующей статьи Конституции. Комиссия констатирует также увеличение количества жалоб и приводит список «типичных» ходатайств. По этому списку можно судить как о характере злоупотреблений, так и о религиозной активности населения. В частности, «повседневными стали ходатайства об открытии церквей закрытых, но ряд лет не используемых ни под какие цели, церквей, закрытых под склады…, и церквей, в которых просто административным путем были запрещены религиозные обряды» . Комиссия подытоживает, что подобными действиями «в 23.348 случаях создана обстановка, дающая основания для недовольства верующих» . Поступают также требования «шествий и церемоний под открытым небом и молебнов по домам» . Приводятся комиссией и «предложения церковников к проекту Конституции»: «Статью 124 соблюдать тверже и местную власть поставить в определенные рамки»; «непосильными налогами как храмы, так и духовенство не облагать, а делать % начисления доходов»; «запретить всякие "издевательства " над церковью, духовенством и верующими» и др., а также «прекратить выражения в народе нецензурными словами (на Бога, Матерь его)» . Поступали в комиссию и письма, прямо указывающие, что «о свободе отправления религиозных культов было написано и в старой Конституции, но это не выполнялось» . Приводятся даже слова «бывшего архимандрита Киево-Печорской лавры П.Иванова»: «Эти права принадлежали гражданам СССР и по прежней Конституции, но только принадлежали фиктивно, на бумаге, а на деле было формальное и открытое издевательство, глумление и преследование... Вот почему никто из верующих... абсолютно не доверяет …всей в целом Конституции» . Другое письмо говорит о том, что «действующие законы о религиозных культах на местах не исполняются, а если исполняются, то только в той части, которая касается запрещения, ликвидации» . В нём же выражаются просьбы: «Не расторгать договора с религиозным обществом, если имеется 20 чел. верующих. Предоставить религиозным обществам права юридического лица... Не препятствовать верующим собираться на дому для …пения акафистов, духовных стихов и т. д… Регистрировать религиозные организации без задержки. … Сметы на ремонт должны быть составлены религиозным обществом, а не Комиссией. Сроков для ремонта не должно быть. Неисполнение ремонта не должно быть причиной закрытия церквей. Заявки на стройматериалы от религиозных обществ принимать наравне с другими заявителями, хотя бы в последних очередях. - Воспрещается штрафовать религиозные общества, если они протестуют против штрафа. - Не препятствовать колокольному звону. - Не отказывать колхознику в лошади для поездки в церковь или за служителем культа с требой. - В религиозные праздники освобождать от работы, от общих собраний. - Регистрировать служителя культа без задержки… Вернуть из ссылки людей и дать амнистию тем, кто пострадал за религиозные убеждения. - Чтобы оправдать термин "бесплатного пользования зданиями культа, надо религиозные общества вовсе освободить от всяких налогов, так как они не ставят себе целью обогащение, увеличение капитала, извлечение прибыли. - Не запрещать сборы добровольных пожертвований на церковь, на служителей культа… Налоги пересмотреть в соответствии с прожиточным минимумом» . Комиссией, правда, эти слова приводятся как факт «откровенно враждебных высказываний» . Всего приводятся 5.200 жалоб . Как гласит документ, «по сравнению с прошлыми годами… количество обращений в Комиссию заметно увеличилось» . Мы видим, что «камни преткновения» остаются теми же самыми, что и в начале 30-х гг., несмотря на разного рода постановления, инструкции и циркуляры. В этой связи крайне для нас важным будет такой раздел документа, как «Практика проведения в жизнь законодательства о культах». Он открывается сообщением Комиссии о «большом количестве грубых нарушений советского законодательства о религиозных культах на местах», которое «за последние годы растет» . Среди причин этого роста называется отсутствие во многих регионов специальных органов по «культовым вопросам», отчего эти вопросы решаются «в аппаратном порядке». Там же, где специальные комиссии есть, «работа сводится только к обсуждению дел о закрытии молитвенных зданий» . Они «не занимаются систематическим инструктированием рик"ов, …не следят систематически за правильным проведением в районах законодательства о культах» . При том, «Каждая союзная республика руководствуется своим законодательством», но даже в РСФСР, несмотря на упомянутые постановление и инструкцию, «в районах часто встречается полное незнание или неправильное толкование закона о религиозных объединениях и организационная путаница» . Поэтому-то, гласит документ, так «много жалоб верующих на грубость, не тактичное поведение работников рик"а» . Упоминается и о по-прежнему актуальном вопросе о «ликвидации молитвенных зданий»: «Законодательство не дает право закрывать молитвенные здания ни сельсоветам, ни рик"ам. Вопрос решают край-облисполком, а при обжаловании - президиум ВЦИК. Однако этот порядок часто не соблюдается». Комиссией приводится множество фактов «по всем республикам, краям и областям, когда изъятие церкви производится рик"ом или сельским советом, даже не постановлением сельсовета, а просто распоряжением председателя. Если церковь закрывается постановлением облисполкома или крайисполкома, это постановление не объявляется верующим, им не дается положенный срок для обжалования во ВЦИК». Также «иногда, несмотря на обжалование, церковь ликвидируется до решения ВЦИК» . Помимо этого «повсеместно практикуется изъятие молитвенных зданий под ссыпку хлеба... Причем факты говорят, что церкви часто засыпаются хлебом без необходимости в этом, только для того, чтобы "ликвидировать религию"; во многих местах засыпаются последние церкви в районе; сроки, на которые берется церковь под хлеб, обыкновенно не выдерживаются, часто верующие сами соглашаются уступить церковь под хлеб, но с условием оставления им для обрядов части церкви или другого помещения, но с просьбами в районах не считаются; независимо от того, что церковь из пользования верующих изымается, за нее аккуратно взыскиваются все платежи и, наконец, после засыпки церковь возвращается верующим в испорченном виде, культовое имущество обычно ломается и расхищается» . Среди подобных «административных» методов закрытия «часто применяется метод закрытия ее по причинам "ветхости" и "невыполнения ремонта"» , т.к. является «легким для администраторов» . По этому способу «церковь признается "угрожающей обвалом", религиозному обществу дается непосильный ремонт в сроки, рассчитанные на невыполнение. Одновременно запрещается производить сбор средств среди верующих на ремонт, а потом после истечения срока церковь закрывается по причинам невыполнения ремонта» . По каждому типу Комиссией приводится множество примеров . Также «много поступает в Комиссию жалоб на запрещение религиозных обрядов в связи с эпидемическими заболеваниями», причем «жалобы поступают тогда, когда закрывается только церковь и обычно пред религиозными праздниками» («тогда как это запрещение действительно вызвано необходимостью и на все село на все места общественного пользования наложен карантин, жалоб не бывает») . В частности, «председатель Ржевского сельсовета Кирилловского района, Ленинградской области, 11 апреля, перед пасхой, закрыл Вознесенско-Славянскую церковь по причине "эпидемии". Никакой эпидемии на самом деле нет. Карантина на селе не наложено. В справке врача, приложенной к жалобе, говорится, что эпидемических заболеваний в сельсовете нет» . Фигурирует среди отмеченных Комиссией нарушений и «отказ в регистрации служителей культа» . «Жалуются на то, что рик"и не регистрируют их, несмотря на то, что верующими предоставляется ряд кандидатур» - фиксирует документ. Но этим дело не ограничивается. Приведен в пример случай, что «в селе Кужендеево, Ардатского района, Горьковского края, рик препятствовал регистрации служителя культа. После предложения Комиссии служитель культа был рик"ом зарегистирирован. Однако по вновь полученной жалобе верующих видно, что сельсовет не считается с рик"ом. Председатель сельсовета, счетовод и милиционер самовольно закрыли церковь, выгнали нового служителя культа и избили его» . Таким образом, заключает комиссия, «на больших пространствах закрываются церкви, верующие лишаются возможности удовлетворять свои религиозные потребности» .

Но что для нас особенно важно, так это не сами факты злоупотреблений (они по сути не новы), а трактовка комиссией причин их возникновения. Помимо случайных, чисто организационных, комиссия видит таковые в «отсутствии выдержки и планомерности в работе со стороны местных работников» . Опираясь на аксиому, что «процесс отмирания религии» происходит «повсеместно» , комиссия всячески подчеркивает важность «корректного» с ней обращения. Документ указывает на опасность того факта, что «работники на местах недооценивают культовые вопросы, не понимают всей политической глубины (курсив мой – И.П.)» . Так что теперь всплывает не только экономический, правовой, но и политический аспект проводимых государством мер. Вот что пишут авторы: «В некоторых районах эта недооценка выражается в прямой политической близорукости, которая приводит к серьезным последствиям. Распространено мнение, что "с религией уже все покончено", что с "ней не стоит возиться", что "за религию держатся только старики и старухи". На основе таких неправильных представлений строится и практика. Обычно у районных работников и даже у областных нет точного представления о религиозности населения, о деятельности религиозных организаций, о процессах, связанных с отмиранием религии. Учет, изучение, наблюдение за религиозными организациями не поставлены» . Но что самое главное, опасность всех «Ошибок и административных перегибов на местах» , вызванных невежеством, связана не с нарушением статьи Конституции или просто гуманными соображениями. Чего по мнению Комиссии, власти должны боятся больше всего – это то, что «В известной конкретной обстановке, в особенности в местностях, где религиозные пережитки еще сильны, эти ошибки и перегибы часто приводят к нежелательным результатам, не содействуют изжитию религиозных предрассудков». Таким образом, все сдерживания произвола местных органов объясняются теперь не сохранением религии на некотором «удобном» минимальном уровне, а в перспективе полным её изжитием. И неуклюжие «аппаратные» меры в регионах не должны этот процесс замедлять. Таковым был правительственный курс в 30-х годах XX века.

Остается только добавить подтверждающие это положения «Записки отдела культпросветработы ЦК ВКП(б) секретарям ЦК ВКП(б) Кагановичу Л. М., Андрееву А.А., Ежову Н. И. о состоянии антирелигиозной работы (февраль 1937 г.) . Она характеризует общее положение вещей в этом секторе и показывает то значение, которое придавалось властями антирелигиозной пропаганде. В записке выражается обеспокоенность, что эта работа «почти прекратилась» . Говорится, что не только «партийные организации, как правило, недооценивают значения антирелигиозной пропаганды» и «самоустранились от руководства этой работой» , но и комсомол «стоит в стороне» . Также и профсоюзы и наркомпроссы, «несмотря на прямое указание XVI съезда ВКП(б) что они должны "...правильно организовать и усилить антирелигиозную пропаганду"», «совершенно не выполняют этого решения» . Помимо этого «Резко сократилось» и «издание специальной антирелигиозной литературы», не ведут антирелигиозной пропаганды кино и радио, и даже «Союз безбожников СССР перестал противостоять церковникам и сектантам в качестве серьезной силы» . «Ячейки и районные советы Союза безбожников почти повсеместно развалились… Краевые и областные советы безбожников в поисках средств начали заниматься сомнительными коммерческими махинациями, сопровождающимися кое-где крупными растратами» . Все это вызывает крайнее недовольство центрального правительства. Упадок активности, по мнению авторов, вызван «широко распространенным и сугубо неправильным представлением, что влияние религии уже ничтожно и что специальная антирелигиозная работа не нужна» .

Таким образом, мы видим, что вопреки статье Конституции о свободе совести религия не признается как неотъемлемая принадлежность свободы человека, и в интересах властей её как можно скорее «эффективно» искоренить. Эта политика должна поддерживаться на всех уровнях по всей стране. Здесь опять встречается опасение, что «местные советские органы, стремясь разделаться с влиянием религии весьма часто действуют административными методами, фактически не ослабляя, а усиливая позиции церковников» , а «комиссии по делам культов при ЦИК республик и исполкомах краев и областей», «призванные наблюдать за правильным осуществлением советского законодательства по вопросам религии и разрешать спорные вопросы в этой области» «бездействуют и с ними никто не считается» .

И в заключение хотелось бы привести любопытную статистику, показывающую степень религиозности населения на конец 30-х годов. Как говорится в Записке, «данные по 49 районам… к сожалению, не подтверждают того мнения, будто бы поповщина опирается исключительно на глубоких стариков и старух» . Приводятся сведения, что «в числе церковного актива лиц старше 50 лет имеется 59,5%, в возрасте от 35 до 50 лет- 28,3%, от 24 до 35 лет- 10% и до 24 лет- 2,2%»; из них мужчин - 63,7% . «Церковники… в ряде районов пользуются еще значительным влиянием. Например, в с. Третьяки Почепского района Западной области при переписи 56 дворов 88 человек записались православными… только 26 человек - неверующими. В деревне Бибики в 26 семьях записалось православными 56, неверующими - 9. В городе Почепе Западной области по участку № 3 - православными записалось - 86 человек неверующими- 5; по участку № 118 православными- 49 неверующими- 3; по участку № 122 православными- 40 неверующими - 6. Районные работники утешают себя тем, что в соседних районах "дело не лучше". Любопытные цифры дает статистика обрядности. В колхозе "Красная слобода" Западной области в 1936 г. из 11 браков- 4 церковных. Из 84 родившихся детей 71 крестили; хоронят почти всех с религиозными обрядами. В селе Светлове венчалось по церковному обряду 8 пар из 21; крестит детей и хоронят с попом большая часть населения, в Псковском районе Ленинградской области более половины родившихся ребят крещено в церквах, 40% покойников похоронено по религиозному обряду. 75% школьников Амоссовского сельсовета этого района посещают церковь. 50% школьников исповедуются, говеют и причащаются» . Мы не склонны видеть в этом только следствие невыдержанной работы местных органов, как считали власти. По всей видимости, власть сама не представляла той степени и глубины веры своего населения, что думала так легко заменить её верой в коммунистические идеалы. «Подавить и выкорчевать национальное самосознание у русских людей» оказалось невозможным, даже буквально выполняя директивы правительства.

В 30-е годы завершалось построение монолитного тоталитарного государства. «В таком государстве не было места для Церкви, в особенности Церкви, сохранившей до некоторой степени внутреннюю независимость» - пишет Поспеловский . Поэтому к концу 30-х на всех уровнях власти: на законодательном, исполнительном и судебном, если так можно говорить, стремились свести на нет былое влияние религии. Это прослеживается по всей внутренней логике постановлений и по открытым высказываниям или оговоркам властей предержащих. «Учитывая, что запретительные меры против религии, верующих и духовенства гораздо больше соответствовали всему духу, направлению государственной политики и политической атмосфере в стране, можно смело предположить, что восстановление справедливости по отношению к духовенству было гораздо более редким явлением, чем противоположные процессы» - отмечено исследователем и само выходит по документам. Но не менее очевиден тот факт, что «лишенная имущества и не признаваемая законом, Церковь не умирала и самим своим существованием опровергала марксистское учение о религии как о классовом явлении, обусловленном экономическими факторами» . В рамках данной работы мы не можем обоснованно рассуждать о причинах этого явления. Тем не менее, возрождение Церкви уже в годы Великой Отечественной Войны убедительно говорит в пользу этого факта. Но это уже тема для отдельного исследования.

Источники и литература:
1. Кашеваров А.Н. Государство и Церковь. Из истории взаимоотношений советской власти и Русской Православной Церкви. 1917-1945. СПб, 1995.
2. Священник Алексей Николин. Церковь и государство: история правовых отношений. М., 1997.
3. Поспеловский В.Д. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995.
4. Регельсон Л. Трагедия русской Церкви. 1917 - 1945. М., 1996.
5. Русская Православная Церковь в советское время (1917-1991) / Сост. Г.А. Штриккер.Кн. 1.М., 1995.
6.Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917 - 1941: Док. и фотомат. М., 1996.
7. Цыпин В.А. История русской церкви. 1917 - 1997. М., 1997.

В апреле 1925 г. скончался Святейший Патриарх Тихон. Митрополит Петр (Полянский, 1862-1937) приступил к исполнению обязанностей Патриаршего Местоблюстителя . В своем управлении Русской Церковью митрополит Петр шел по пути Патриарха Тихона - это был путь твердого стояния за православие и бескомпромиссного противодействия обновленческому расколу, что вызывало крайнее недовольство гонителей Церкви. 9 ноября 1925 г. митрополит Петр был арестован, для него началась пора мучительных допросов и нравственных истязаний. Петр остался верен делу сохранения церковного единства. Ни продление срока ссылки, ни переводы в отдаленные от центра места (Тобольск, Пермь, Заполярье, Екатеринбург), ни ужесточение условий заключения не могли сломить воли митрополита. 10 октября 1937 г. священномученик Петр был расстрелян и тем самым увенчал свой исповеднический подвиг пролитием мученической крови за Христа. Многие из архиереев были высланы из епархиальных городов или сосланы в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию. Но главным местом заключения архиереев, священников и мирян в 20-е годы был Соловецкий лагерь особого назначения, прообраз лагерей 30-50-х годов. После ареста митрополита Петра в 1925 г. к исполнению обязанностей Заместителя Патриаршего Местоблюстителя приступил митрополит Сергий (Страгородский) . После долгих колебаний, шантажируемый угрозой ареста всей православной иерархии, он избрал путь сотрудничества с властями , согласившись выполнить их основные требования, и прежде всего допустить вмешательство советского государственного аппарата во внутреннюю жизнь Церкви в обмен на «легализацию» Патриархии. 29 июля 1927 г. вышло «Послание пастырям и пастве », подписанное митрополитом Сергием (Страгородским). В литературе оно получило название «Декларации 1927 года». В «Декларации» речь шла о лояльности РПЦ к Советской власти, которая понималась митрополитом Сергием как законопослушность, уклонение от сообщества с врагами Советской власти и от агитации против нее. В «Декларации», в частности, говорилось: «Мы хотим быть Православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи…» Некоторых православных расценили эти слова как свидетельство перехода с позиции аполитичности на позицию внутренней духовной солидарности с властью. Едва ли не первыми откликнулись на «Декларацию» митрополита Сергия заключенные в Соловецком концлагере епископы. Они писали : «...мысль о подчинении Церкви гражданским установлениям выражена в такой категоричной форме, которая легко может быть понята в смысле полного сплетения Церкви и Государства». В отличии от митрополита Сергия соловецкие епископы требовали от правительства полного невмешательства во внутреннюю жизнь Церкви. «Декларация 1927 г.» не внесла умиротворения в Русскую Церковь. Митрополит Сергий при всей своей дальновидности и осмотрительности ошибся в расчетах на то, что его уступки позволят свернуть репрессии священнослужителей. Однако, учитывая, что в 30-е гг. встал вопрос уже не о подчинении, а о полном уничтожении православия в стране, компромиссная позиция Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, позволившая хотя бы частично сохранить Церковь, представляется во многом оправданной. Но для значительной части духовенства и мирян она оказалась неприемлемой ни при каких обстоятельствах.С рубежа 1928-1929 гг. произошло существенное изменение политики в отношении религиозных организаций, началась полоса крайне воинственного, нетерпимого отношения к Церкви. Это было связано с принятием общего курса руководящей группы ЦК ВКП(б) во главе с И.В. Сталиным на свертывание НЭПа, насильственную коллективизацию, обострение классовых отношений. В период ликвидации нэпманов и кулачества власти обрушились и на Церковь, усматривая в ней инструмент эксплуататорских классов. Церковь в это время оставалась единственным дореволюционным чужеродным институтом, чудом уцелевшим в структуре молодой страны Советов. Авторитарное государство требовало от своих граждан не только поклонения, но и полной отдачи всех своих сил, как физических, так и духовных. Поскольку Христос призывает Своих последователей идти за Ним, отдавая Ему сердце, то на Русскую Церковь большевики смотрели как на нежелательного конкурента.Началось массовое закрытие церквей. Закрытые храмы использовались под производственные цеха, склады, квартиры и клубы, а монастыри - под тюрьмы и колонии. Многие храмы разрушались. В Москве в 1929 г. уничтожили часовню Иверской иконы Божией Матери, в 1931 г. взорвали Храм Христа Спасителя. В начале 1930 г. был принят план «безбожной пятилетки». Комиссия по вопросам культов при ВЦИК максимально упростила процедуру закрытия храмов. В 1933 г. был запрещен колокольный звон во многих населенных пунктах, началась кампания по переплавке колоколов с действующих церквей. В конце 1935 г. с новой силой возобновились аресты епископата. По стране прокатилась волна судебных процессов над священнослужителями по обвинению их в шпионаже и террористической деятельности. Начало массовым репрессиям было положено приказом наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова № 00447 от 30 июля 1937 г., в котором говорилось о том, что нужно «раз и навсегда покончить с подрывной работой банды антисоветских элементов», которыми называли церковников. «Наиболее враждебные подлежали аресту и, по рассмотрении их дел, - расстрелу; менее активные подлежали аресту. К 1938 г. церковная организация оказалась в основном разгромлена.

М.Б.Рогачев, М.В.Таскаев

КРЕСТНЫЙ ПУТЬ

трагедия Русской Православной Церкви. 20-30-е годы

Православие в начале XX в. играло ведущую роль в религиозной жизни Коми края. На территории современной Республики Коми в 1916 году было 112 приходов, 177 храмов, включая единоверческие и монастырские, два монастыря Русской Православной церкви. На приходах служили 116 священников. Число насельников, включая послушников, Ульяновского Троице-Стефановского мужского монастыря в 1913 году превышало 60. В Кылтовском Крестовоздвиженском женском монастыре обитало более 70 монахинь и послушниц.

Захват власти большевиками в октябре 1917 года положил начало одному из самых трагических периодов в тысячелетней истории российского православия. Особенно тяжелыми для церкви были 20-З0-е годы, когда советское государство сделало все, чтобы уничтожить Русскую Православную церковь. В борьбе с религией широко применялись политические репрессии. Но было бы неверным только к ним сводить политику Советского государства по отношению к церкви. Практика борьбы с церковью была намного многообразнее, и политические репрессии были “вплетены” в нее как составная часть.
Конфликт между Советским государством и церковью был предопределен воинствующим атеизмом марксизма - официальной идеологии советской власти. Религия определялась как фантастическое отражение “в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни”, “опиум народа”, а церковь рассматривалась как защитник интересов эксплуататорских классов. Однако это вовсе не означало, что конфликт выльется в разгром церкви и физическое уничтожение духовенства. По крайней мере, Маркс подчеркивал, что религия будет отмирать естественным путем, и не видел необходимости в репрессивных мерах: “Религия будет исчезать в той мере, в какой будет развиваться социализм. Ее исчезновение должно произойти в результате общественного развития, в котором крупная роль принадлежит воспитанию”. Но большевики не желали ждать, пока религия отомрет сама собой. С первых же дней советской власти административное давление на церковь и репрессии против духовенства стали обычной практикой нового правительства.

Уже в первые месяцы после революции был принят ряд декретов, касающихся церкви и коренным образом изменивших ее положение в обществе. Декретом “О земле” было ликвидировано церковное и монастырское землевладение владение. Государству передавались все учебные заведения духовного ведомства. Основным же был Декрет СНК РСФСР от 23 января 1918 года “Об отделении церкви от государства и школы от церкви”, установивший не только отделение церкви от государства и школы от церкви (с запрещением преподавания “религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы”), но и запрещение церкви владеть собственностью, лишение ее прав юридического лица. Все имущество церкви было объявлено народным достоянием, а “здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей” могли передаваться в бесплатное пользование общин только с разрешения государственных органов.

Эти положения декрета фактически лишали религиозные организации возможностей для нормальной работы, ставили церковь под жесткий контроль государства.

В Коми крае власть перешла к Советам только весной 1918 года, причем Советы эти были не большевистскими. Реально власть оказалась в руках большевиков в Усть-Сысольском уезде в конце июля, а в Яренском уезде - только осенью того же года. В Печорском уезде Архангельской губернии вся полнота власти была сосредоточена в руках большевиков и вовсе только после окончания гражданской войны. Поэтому в 1918 году постановления большевистского руководства относительно церкви в полной мере реализованы не были. Тем не менее, еще в марте Усть-Сысольский уездный земельный комитет принял решение о передаче в пользу земельных обществ причтовых и церковных земель, но конфискация их закончилась только в ноябре 1918 года. Во многих деревнях были муниципализированы принадлежавшие церкви дома и хозяйственные постройки. Но решение Северо-Двинского губисполкома о взятии на учет церковного имущества и регистрации религиозных обществ выполнено не было. Известен всего один договор, заключенный в 1918 году в с. Вомын, и несколько договоров, заключенных в январе - марте 1919 года. Ситуация во многом определялась отношением к этим вопросам православного коми крестьянства. Оно поддержало конфискацию и распределение церковных и монастырских земель между землепашцами (земельными наделами были наделены и сельские священники), но не хотело нести расходы по содержанию церкви.

Узкопрактический подход в решении этих вопросов проявился, например, в решении приходского собрания Слободской Никольской церкви (январь 1918 г.): “...желаем, чтобы духовенство было всецело обеспечено от казны. Причтовую землю желаем взять от духовенства самим. Постройки причтовые отнести на счет духовенства или государственной казны”. При этом крестьяне и в мыслях не держали возможность закрытия храмов.

В 1918 году были закрыты оба монастыря, а их земли конфискованы. В Ульяновском монастыре еще летом 1918 года, до закрытия, было изъято 419 пудов “хлебных излишков”. В сентябре и октябре монастырь подвергся экспроприации красными отрядами М.Мандельбаума и В.Чуистова. Первый конфисковал продовольствия, имущества и денег на сумму 64 тысячи рублей, а второй - имущества и продовольствия на 7,1 тысяч рублей и остатки монастырской казны. В конце 1918 года в Ульяновском Троице-Стефановском монастыре был образован совхоз. Правда, просуществовал он недолго, в ноябре 1919 года монастырь был занят белыми. В Кылтовском же монастыре монахини организовали трудовую коммуну. Храмы в обоих монастырях продолжали действовать. В 1918 году вообще было закрыто всего несколько храмов в старообрядческих районах на Печоре - жители-старообрядцы отказались их содержать.

Реакция церкви на захват власти большевиками и ограничение прав религиозных объединений, естественно, была негативной, но сдержанной церковь никогда не призывала к насилию, вооруженной борьбе. Показательно, что патриарх Тихон отказал в поддержке белому движению. Поместный Собор Русской Православной церкви (август 1917 - октябрь 1918 гг.) и новоизбранный патриарх Тихон в своих посланиях неоднократно призывали к прекращению кровопролития и братоубийственной войны. В послании Совету Народных Комиссаров в связи с первой годовщиной революции патриарх Тихон призывал прекратить красный террор, нападки на церковь, преследования за веру.

Особенно большой резонанс получило послание патриарха Тихона от 19 января 1918 года (уже были опубликованы тезисы декрета об отделении церкви от государства), в котором он анафематствовал всех, кто был повинен в “избиениях ни в чем не повинных... людей” и призывал верующих встать на защиту церкви, но не силой оружия, а словом, покаянием: “Спешите с проповедью покаяния, с призывом к прекращению братоубийственных распрей... устрояйте духовные союзы... которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления”.

Вологодская духовная консистория, как и положено, предложила огласить это послание во всех храмах епархии и “немедленно по всем приходам устроить пастырско-мирянские собрания для принятия мер к защите” церкви. В УстьСысольске указание консистории было получено 26 февраля, и благочинный 1-го округа протоиерей Александр Малевинский приказал прочесть его во всех храмах, а духовенству прибыть в Усть-Сысольск “для решения своей участи и линии поведения в эти тревожные дни”.

Местное духовенство выразило протест против декрета об отделении церкви от государства. В феврале 1918 года против декрета высказался полуепархиальный съезд духовенства и мирян (Великоустюжского викариатства), в котором принимали участие представители приходов Усть-Сысольского и Яренского уездов. Съезд обратился к Собору с просьбой “передать сущей власти от православного населения епархии мольбу отменить декрет об отделении церкви от государства”. Созданный в уезде для защиты церкви “Союз духовенства и мирян” в марте 1918 года обратился к приходам, призвав всех, “кто не отрекся от Христа, кто любит церковь, кто желает добра государству”, требовать, “чтобы закон об отделении церкви от государства был отменен”. Союз постановил обратиться во все приходы уезда с просьбой слать обращения патриарху “с слезной мольбой принять меры к тому, чтобы декрет Совета Народных Комиссаров о свободе совести не приводился в исполнение”, поскольку он “крайне вреден для православной церкви”.

Вполне естественное отрицательное отношение к действиям советской власти, как видим, не выражалось в призывах к борьбе с ней. Тем не менее действия церкви были расценены как контрреволюционные. ЧК были арестованы приходские священники о. Клавдий Тюрнин из Усть-Сысольска, о. Стефан Куратов из Визинги, о. Александр Козлов из Слободы, обвиненные в антисоветской пропаганде, заключавшейся в том, что они читали в храмах послания Собора и патриарха, т.е. выполняли свои пастырские обязанности. Ревтрибунал признал обвинения доказанными, но все же освободил их от наказания - молот “красного террора” еще не начал крушить всех подряд. За Противо-Советскую агитацию под видом “Религиозно-нравственных бесед” на три года условно был осужден иеромонах М.Ф.Митюшев.

Власти раздражал большой авторитет церкви. Петроградские агитаторы И.Мельников и Н.Медаков, работавшие в конце 1918 года в привычегодских волостях Яренского уезда, отмечали, что “сильно развитое религиозное влечение в деревне многому мешает и часто парализует все начинания крестьянина в области строительства жизни на новых началах”.

Эти аресты - первые, еще слабые раскаты грома. В сентябре 1918 года было официально объявлено о начале “красного террора”. Начиналась гражданская война, и ожесточение нарастало. Расстрелы священников шли по всей России. Внес свою печальную лепту и Коми край.

Первой жертвой “красного террора” среди священнослужителей Коми края стал священник Мординского прихода тридцатилетний о. Владимир Николаевич Юшков. 20 августа 1918 года он был арестован и увезен в Усть-Сысольск. Только через год жене сообщили, что о. Владимир расстрелян 5 сентября 1918 года “за агитацию против советской власти”. Приговор был вынесен архангельской губЧК.

В сентябре 1918 года ЧК отправило из Усть-Сысольска группу “ненадежных граждан”, и среди них православного миссионера, бывшего депутата IV Государственной думы Степана Николаевича Клочкова. По приговору Революционного полевого трибунала Котласского района они были расстреляны 24 сентября 1918 года “за организацию восстания против Советской власти и агитацию за Временное правительство”.

В годы гражданской войны репрессии против духовенства стали массовыми. Симпатии духовенства были на стороне белого движения, что вполне естественно - белые выступали под знаменем России православной, восстанавливали права церкви. Но прямого участия в белом движении духовенство, за редким исключением (служба полковыми священниками в белой армии), не принимало. Причем, православные священники были не одиноки в своих симпатиях к белым - по крайней мере, на начальном этапе войны их разделяла значительная часть крестьян, разочарованных неспособностью красных решить продовольственную проблема, начавшимся террором и экспроприациями, особенно деятельностью комбедов.

Особенно прославился своими зверствами командующий Печорским краем Мориц Мандельбаум. Первой его жертвой стал священник с. Усть-Нем о. Дмитрий Спасский. Он был арестован 15 сентября 1918 года отрядом Мандельбаума, направлявшимся из Усть-Сысольска на Печору. В своем донесении в Котлас от 5 октября 1918 года Мандельбаум отмечал, что “священник Спасский произносит проповеди против Советской власти, называя ее властью грабительской. Арестовав священника Спасского, я с отрядом отправился далее. В пути был произведен допрос священнику Спасскому, который подтвердил свое выступление в церкви, но уклонился и сказал, что это только было сказано по отношению местного Усть-Немского волостного совета. Заседание совместно с членами Усть-Сысольской Чрезвычайной комиссии решило: приговорить священника Спасского к расстрелу, каковое постановление и было немедленно приведено в исполнение”. Местные крестьяне рассказали дочери о. Дмитрия о его последних днях: “Они (красноармейцы - авт.) все время били его нагайками. И пока везли на пароходе, все время били за то, что он не отрекся от веры Христовой, а их называл слугами сатаны. Пароход остановили под утро на безлюдном месте. На опушке леса велели батюшке выкопать себе могилу. Да, видать, не глубоко смог он выкопать... Когда расстреляли его и забросали песком яму, дождь, ливший целый день, размыл песок, и кисть руки его торчала из могилы, как будто и мертвый он проклинал их”.

27 сентября 1918 года при занятии с. Усть-Цильмы Печорского уезда красные арестовали настоятеля Усть-Цилемского Никольского собора о. Анфала Суровцева. Его обвиняли в принадлежности к Печорскому правительственному (белогвардейскому) комитету. О смерти священника сообщили архангельские газеты: “Настоятель Усть-Цилемского собора о. Анфал Суровцев претерпел от большевиков мученическую смерть: захваченному в конце сентября о. Анфалу Суровцеву сначала причинили невыразимые страдания, так как целых 10 дней его били нещадно плетьми, потом постепенно отрезали нос, уши, вырвали язык, застрелили на борту парохода и сбросили в реку”.

После отступления красных временно исполняющий обязанности настоятеля Усть-Цилемского соборного прихода о. Иоанн Серебренников представил в Архангельский Епархиальный Совет рапорт о жертвах “красного террора” среди лиц духовного звания Печорского уезда за первые месяцы 1919 года: “9 января ст. ст. священник Кипиевского прихода о. Владимир Зуев был взят красноармейцами и увезен в Кычкар и здесь выстрелом из ружья - разрывной пулей в голову - убит. Умер он, как говорят очевидцы, от руки своего прихожанина, ставшего красноармейцем, истинно геройски: благоговейно перекрестившись, он благословил по направлению с. Кипиево. Красноармеец грубо закричал на него: “Что ты машешь рукой?”, прибавив к этому площадную брань. Раздался выстрел, и о. Владимира не стало. Тело священномученика две недели валялось на снегу, и после того, как жена почившего уплатила красноармейцам 800 рублей, дали ей возможность положить в могилу. После ухода красных о. Владимир похоронен в ограде Кипиевской церкви 7 марта о. Николаем Истоминым. Все имущество о. Владимира Зуева разграблено красноармейцами. Второю жертвою духовенства стал 19 февраля ст. ст. псаломщик Кычкарского прихода Петр Алексеевич Таратин, преклонных лет старец (св. 70 лет) (ему было 65 лет авт.). Его красноармейцы расстреляли в лесу за то, что будто бы он радовался приближению белоармейцев. Его также похоронил 11 марта ст. ст. священник Кычкарского прихода о. Николай Истомин. После почившего Петра Алексеевича осталась многочисленная семья: старший сын в белоармейцах, второй сын взят красноармейцами и увезен в Ижму, где и расстрелян. Вечная память мученикам... Священник Бакуринского прихода на Печоре о. Иосиф Распутин был схвачен красноармейцами, увезен в Ижму и там, привязанный к телеграфному столбу - расстрелян. Несмотря на мольбы жителей, его не дозволили похоронить. Труп священника был обглодан собаками. О. Иосиф прослужил в этом приходе 23 года, за мягкость и кротость характера был особенно уважаем прихожанами...”

В заключении своего рапорта Серебренников писал: “В Ижемском районе духовенству грозит от красных страшная опасность, и едва ли кто из них останется в живых, так как красные озверели”.

К расстрелу был приговорен и настоятель Ижемского Преображенского прихода благочинный о. Василий Новиков. Однако в последний момент расстрел был отменен. Но в живых о. Василия не оставили - он умер 9 марта 1919 года, уморенный голодом. Все его имущество было разграблено. На протяжении всей гражданской войны красные использовали священников в качестве заложников. Так, при отступлении Вашко-Мезенского советского полка с Удоры весной 1919 года в заложниках оказался священник о. Федор Клепиков, захваченный в с. Важгорт (он был вывезен в Яренск, дальнейшая судьба не установлена). При отступлении из Усть-Сысольска в ноябре 1919 года местные чекисты взяли в заложники священнослужителя В. Катаева. Есть также непроверенная информация, что при отступлении из Яренска в ноябре 1919 года красные вывезли из города всех священников в качестве заложников и сожгли их заживо в с. Лена (это утверждали, например, жители с. Айкино).

Неоднократным арестам подвергались монахи Ульяновского монастыря, не покинувшие обитель после ее закрытия большевиками. В октябре 1919-го начальником уездной милиции было обнаружено и конфисковано 500 пудов хлеба, спрятанных на территории монастыря. Были арестованы игумен Амвросий (Морозов), казначей иеромонах Мелетий (Федюнев), эконом иеромонах Тихон (Лапшин) и еще три монаха. Их вывезли в Устюг, в губернскую ЧК. В начале 1920 года священнослужителей освободили под письменное обязательство находиться в Лальске до окончания следствия. Но вскоре они были вновь арестованы в стенах Устюжского Иоанно-Предтеченского монастыря. Освободили их только в мае 1920 года. К этому времени гражданская война закончилась, белые из монастыря ушли.

Возвратившиеся красные устроили массовое судебное разбирательство в отношении братии, поддерживавшей белых во время их трехмесячного (с ноября 1919 по март 1920 годы) пребывания в монастыре. Из 35 бывших насельников 20 были осуждены на различные сроки лишения свободы, в том числе и иеромонах Платон (Колегов), избранный на должность настоятеля после ареста Амвросия. Восемь осужденных были отправлены в Усть-Сысольскую тюрьму, 14 человек во главе с иеромонахом Платоном - на пять лет в великоустюжский концлагерь.

Репрессиям за поддержку белого движения были подвергнуты и приходские священники. Так, в Яренском уезде в марте 1920 года были арестованы и приговорены к различным срокам работы в трудармии священники о. Петр Антоновский из Жешарта, о. Алексей Козлов, о. Николай Тюрнин из с. Гам, о. Борис Попов из с. Коквицы, о. Павел Богословский из с. Шежам, В.Ржаницын. Арестованы были полковые священники белых о. Борис Едский, о. Александр Шумков (его за годы войны арестовывали неоднократно), В.Попов. Приговоры были сравнительно мягкими, а некоторых и вовсе вскоре отпустили. Новая власть была пока еще снисходительна к “старому миру”, не могла не учитывать симпатии крестьян к церкви. Однако по Конституции РСФСР 1918 года “монахи и духовные служители церквей и религиозных культов” были лишены избирательных прав (ограничение в правах сохранялось до 1936 года).

Первый концентрированный удар по церкви был нанесен в 1922 году. Засуха 1921 года в Поволжье привела к массовому голоду. В общенародную кампанию по спасению голодающих включилась и Православная церковь. Патриарх Тихон 22 августа 1921 года обратился к верующим с воззванием “О помощи голодающим”, в котором характеризовал голод как наказание за грехи и призвал жертвовать в фонд помощи голодающим. В воззвании 19 февраля 1922 года патриарх разрешил жертвовать церковные украшения и предметы, не используемые при богослужении.

Однако правительство не было заинтересовано в добровольной помощи церкви. Вопрос о помощи голодающим был вопросом политическим. Необходимо было найти повод для удара по церкви. И тогда появился провокационный Декрет ВЦИК от 23 февраля 1922 года “О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих”, предписывающий изымать все находившиеся в распоряжении церкви предметы из драгоценных металлов и украшенных драгоценными камнями. Патриарх Тихон в послании от 28 февраля 1922 года отметил, что церковь и дальше будет помогать голодающим, но пойти на изъятие богослужебных предметов не может, поскольку “с точки зрения Церкви подобный акт является актом святотатства”.

Стихийное сопротивление верующих было поставлено в вину духовенству и использовано как повод для репрессий против церкви и православного духовенства. 19 марта 1922 года, после трагических событий в г. Шуе, где при столкновении верующих с красноармейцами было убито четверо и ранено десять человек, В.И.Ленин направил строго секретное письмо членам Политбюро ЦК РКП(б), в котором с циничной откровенностью сформулировал цели кампании (в нашей печати оно было опубликовано только в 1990 году): “Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем... провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления... Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей... Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе* в особенности, совершенно немыслимы. Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий”. И далее дал подробные инструкции по проведению изъятия. В письме и речи нет о помощи голодающим. Кстати, большевистское руководство просчиталось: было собрано всего 21 пуд золота и 23 тысячи пудов серебра - церковь уже была основательно ограблена в 1918 году, а многое “прилипло” к рукам чекистов.

Удар по церкви был нанесен жестокий: погибли во время инцидентов и были расстреляны по приговору судов 2691 священник,1962 монаха, 3447 монахинь и немало мирян. В мае 1922 года был арестован патриарх Тихон, но в июне 1923 года освобожден - советское правительство побоялось расправиться с главой церкви. Патриарх же был вынужден сделать заявление о лояльности к советской власти.

Духовенству Коми АО “повезло”: прихода в крае были бедные, поэтому насильственное изъятие ценностей началось довольно поздно, в мае, когда основная волна репрессий уже прошла. По крайней мере, до арестов и расстрелов дело не дошло. Власти действовали на удивление мягко, в основном уговорами.

Поначалу немало верующих отнеслось к изъятию ценностей неодобрительно. В ряде приходов священники призывали верующих защитить храмы, и проповедь их была небезуспешной. Отказались добровольно выдать ценности верующие Усть-Кулома, Сизябской волости. В Серегове группа верующих пыталась отобрать у членов комиссии реквизированные предметы. “Нежелательными явлениями со стороны попа и лидеров групп верующих” сопровождалось изъятие ценностей в Выльгорте. Но такие случаи были немногочисленными. В отчетах с мест сообщалось, что в основном изъятия ценностей прошли спокойно. В Усть-Сысольске “особого затруднения в работе комиссии не встречалось, массового недовольства со стороны групп верующих не было”, духовенство к изъятию отнеслось спокойно. В Усть-Вымском уезде, по сообщению членов комиссии, “представители верующих, духовенство относятся весьма доброжелательно” к проводимой акции. В пяти общинах разрешили заменить церковную утварь, подлежащую изъятию, собранными верующими монетами и вещами из драгоценных металлов того же веса, в четырех была разрешена частичная замена.

К началу августа 1922 года работа по изъятию церковных ценностей в основном была закончена. В бедных храмах Коми края было собрано всего около четырех фунтов золота и более 34 пудов серебра.
Дальнейшая судьба собранных ценностей неизвестна.

Трудно сказать, почему изъятие ценностей прошло так спокойно и не дало возможности спровоцировать репрессии против духовенства. Возможно, верующие были запуганы “проведенными беседами” или действительно поддались уговорам о “гуманной” сущности декрета. Возможно, местные власти не получили соответствующих указаний из центра и старались проводить акцию достаточно корректно.

Но отголоски репрессий против духовенства дошли и до Коми области. Уже в первые годы советской власти Коми край вновь стал местом политической ссылки, только теперь сюда ссылали противников (или тех, кого считали противниками) большевиков. Среди политических ссыльных немалую долю составляло духовенство. Иные из них попали сюда “напрямую”, будучи осужденными к ссылке, иные - после отбытия срока наказания в Соловецком лагере особого назначения (СЛОН). В 1927 году в Коми АО в ссылке находились 57 священников, в их числе “епископы Платон (Руднев), Пашин, Брянских, Кедров, Дернов, Зернов, Смирнов (попали из Соловков)”.

Как отмечали составители “Обзора религиозных церковных и сектантских группировок области Коми”, “...тогда как ссыльные представители антисоветских политических партий не пользуются доверием и уважением со стороны населения Коми, реакционное духовенство в глазах религиозно настроенных элементов Области окружено ореолом страдальцев за веру и правду”. С 1923 по 1925 годы в с. Визинга отбывал ссылку епископ Дмитровский Серафим (Звездинский). В это же время в Коми крае жили ссыльные митрополит Казанский Кирилл, о. Николай Дулов из Москвы, о. Филарет, о. Иоанн Суравьев, о. Петр Баженов (настоятель собора в Туле), о. Сергий, о. Николай из Сибири. Поток ссыльного православного духовенства не иссякал вплоть до конца З0-х годов.

Наряду с православным духовенством, в Коми край ссылались и представители других конфессий. Например, в 1930 году на учете ОГПУ находилось 211 ссыльных евангелистов, баптистов, трезвенников-чуриковцев.

После учиненного в 1922 году разгрома большевистское государство на время “успокоилось” - до конца 20-х годов массовых репрессий не было. Это не означает, что церковь оставили в покое. Русская Православная церковь испытывала постоянное давление со стороны государства, препятствовавшего ее нормальной деятельности. После смерти в 1925 году Тихона, церковь почти 20 лет оставась без патриарха, поскольку власти не давали возможности провести Поместный собор. Перед смертью патриарх Тихон назначил местоблюстителем патриаршего престола митрополита Казанского Кирилла, но он, как и следующий за ним митрополит Ярославский Агафангел, находился в ссылке (в Коми АО) и не мог приступить к своим обязанностям. Местоблюстителем патриаршего престола стал митрополит Крутицкий Петр, но и он был арестован в декабре 1925 года (в 1937 году - расстрелян). Фактическим главой церкви стал назначенный митрополитом Петром на случай своего ареста заместителем патриаршего местоблюстителя митрополит Нижегородский Сергий, также до этого неоднократно находившийся под арестом.

Лишь в 1927 году, после публикации Декларации митрополита Сергия, в которой он заявил о лояльности церкви к советской власти, была разрешена деятельность временного Синода.

Церковь потрясали внутренние нестроения и расколы. Крупнейший из них “обновленческий” - был спровоцирован властью. Воспользовавшись арестом в мае 1922 года патриарха Тихона и заручившись поддержкой государственных органов, сторонники “обновления” (“Живая церковь”, Союз церковного возрождения”, “Союз общин древнеапостольской церкви”) провели весной 1923 года собор, лишивший Тихона патриаршества. В конце 1923 года большинство обновленческих групп объединились в обновленческую “Русскую православную церковь”, возглавляемую Синодом во главе с митрополитом. По существу был совершен внутрицерковный переворот, проведенный с ведома и при организационной поддержке государственных структур, прежде всего чекистов: советское руководство стремилось использовать обновленчество для развала церкви изнутри. Но твердая позиция патриарха Тихона, поддержанного значительной частью клира и мирян, не позволила уничтожить Русскую Православную церковь - “тихоновскую”, как ее называли в советской печати. И хотя официально обновленческая церковь прекратила свое существование только в 1946 году, уже во второй половине 20-х стало ясно, что она не сможет серьезно противостоять “тихоновцам”.

Обновленческий раскол затронул и приходы Коми края. Поначалу обновленцы, опираясь на поддержку местной власти, даже добились некоторого успеха - скорее всего, из-за слабой информированности местного духовенства о происходящем в центре. В 1927 году даже была организована обновленческая епархия с центром в Усть-Сысольске, существовавшая до начала З0-х годов. Но к этому времени уже было ясно, что обновленцам не удалось одержать верх. К началу 1927 года из учтенных ста общин (явно не всех) обновленческими были только 26. В Ижмо-Печорском и Усть-Куломском уездах не было ни одной такой общины, в Усть-Вымском они составляли всего 27,6%, и только в Усть-Сысольске и Сысольском уезде обновленцы сумели подчинить себе более половины приходов (58,1%). Согласно отчету ОГПУ за 1930 год, из 101 действующей церкви области обновленческими были только 24. В 1932 году доля обновленческих приходов даже несколько возросла - до 38,9%. Но это связано с тем, что в это время уже началось массовое закрытие церквей, и в первую очередь закрывались “тихоновские” приходы (теперь их называли “сергиевскими”).

Местные партийные органы с сожалением отмечали, что “устойчивое положение тихоновцев объясняется наличием большого числа ссыльных духовников - попов и архиереев... Ссыльные более образованны и легко побеждают местных малообразованных обновленцев”. Добавим, что в то время один ссыльный священник приходился на двух местных.

Провал попытки создания “государственной”, “карманной” церкви только стимулировал усиление идеологического и административного давления на Русскую Православную церковь. В 1925 году был организован Союз безбожников (с 1929 года - Союз воинствующих безбожников, СВБ). Эта общественная организация своей основной задачей ставила борьбу с религией. Во главе ее стоял видный большевик Емельян Ярославский. Организация пользовалась безусловной поддержкой государства. Были созданы ячейки СВБ и в Коми АО. Атеистическая пропаганда, отличавшаяся бесцеремонностью, нападками и оскорблением духовенства и прихожан, была “развернута по всему фронту”. Да к тому же деятельность церкви постоянно ограничивалась.

Некоторые священники отваживались вступать в открытую полемику с “коммунистическим воспитанием”, видя в нем яд, разъедающий молодые души. Священник из с. Бакур о. Иоанн Артеев в одной из проповедей назвал коммунистов “язвой в стаде и грабителями”. В проповеди зеленецкого священника о. Иоанна Попова, прочитанной в январе 1924 года, прозвучал призыв бороться с “темными силами”, под которыми имелись в виду работники культуры и комсомольцы, ведущие антирелигиозную работу (разумеется, имелись в виду ненасильственные методы борьбы). Священник был арестован, но, правда, вскоре отпущен. Священник церкви с. Ёртома в 1923 году анафематствовал самодеятельных артистов, поставивших антирелигиозную пьесу. Духовенство возражало против передачи церковных домов под школы, старалось сохранить православное воспитание детей, создавало церковные библиотеки, пытаясь противопоставить их избам-читальням. В с. Деревянск священник просил родителей не отпускать детей в избу-читальню, поскольку там читают только “дьявольские книги”.

Разумеется, все подобные сведения тщательно собирались ОГПУ и передавались в партийные органы. Любое противодействие духовенства только давало лишний повод для обвинения его в “мракобесии”, контрреволюционной пропаганде, использовалось для отстранения священников от служения, закрытия храмов.

В партийных документах того времени не раз подчеркивалась недопустимость борьбы с религией административными методами. В августе 1924 года Президиум ВЦИК даже создал секретариат по делам культов для рассмотрения жалоб по церковным делам. Но это была лишь ширма. Административное давление на церковь в 20-е годы еще не приняло такого размаха, как десятилетие спустя, когда выпускалось не меньше постановлений о “недопустимости оскорбления религиозных чувств верующих”. Тем не менее стремление “подтолкнуть” борьбу с религией довольно часто приводило к нарушению закона, который и без того ограничивал деятельность религиозных обществ.

Бывало, что церковь закрывали под предлогом борьбы с эпидемией, а затем всячески тянули с открытием. Так было в 1925 году в с. Грива. За мизерные нарушения санитарных норм или правил совершения обрядов накладывались большие штрафы. Очень распространены были случаи чиновничьей волокиты с регистрацией православных общин, затяжки с оформлением документов, придирки к ведению отчетности и т.п. В Ильинской Косланской церкви еще в 1920 году нижний этаж власти временно забрали под склад, но решение о его возвращении верующим приняли только через семь лет. Были случаи, когда священников по явно надуманным поводам привлекали к суду якобы за хозяйственные и административные “преступления”. И только вмешательство областных органов приводило к прекращению липовых дел. “Тихое давление” на церковь давало свои плоды. По данным 0ГПУ, в 1930 году не действовало “за неимением попов 11 церквей, в т.ч. 1 обновленческая, 10 сергиевских”. Дело тут не только в арестах священников. Нетерпимая обстановка вокруг церкви, разнузданная атеистическая пропаганда, которая все же добивалась своего,- все это сокращало число прихожан. В некоторых селах священнику приходилось оставлять службу из-за огромных налогов. Содержание храма было целиком возложено на общину, причем эти расходы усугублялись постоянными штрафами. Доходы крестьян от своего хозяйства были невелики, и они часто просто не в состоянии были содержать храм и священника, хотя не отказывались от веры.

Газета “Югыд туй” 14 января 1925 года сообщила, что крестьяне с. Читаево отказались содержать священника. Этот случай преподносился как пример атеизации местного населения. Однако по официальным данным в 1922 году читаевская община состояла из 1589 человек.

Практически не действовала с 1925 года церковь в с. Ужга. В 1927 году ставился вопрос о ее закрытии, поскольку верующие из-за недостатка средств не могли отремонтировать свой храм. Опять же по сообщению газеты “Югыд туй” от 14 февраля 1929 года в с. Грива “по воскресным дням служба уже не ведется, в церкви холодно, крестьяне не подвозят дров, дьяк бросил службу, поп, ссылаясь на малые доходы, тоже собирается уходить”.
И все же в 20-е годы в Коми области было закрыто относительно немного храмов. В отчете ОГПУ за 1930 год значились только 19 храмов, закрытых за “революционный период”. В 1921 году, несмотря на протесты верующих и духовенства, были закрыты бесприходные Всескорбященская тюремная церковь и Стефановский храм подворья Троице-Стефановского монастыря в Усть-Сысольске. В 1923 году закрыты церкви Ульяновского Троице-Стефановского и Кылтовского Крестовоздвиженского монастырей, к тому времени уже ликвидированных. В Ульянове при храмах еще жили шесть монахов, в том числе и выпущенный на свободу в мае 1920 года последний игумен монастыря Амвросий. По настоянию директора размещенного в монастыре совхоза Ф.Бачуринского их просто выселили, чтобы не “оказывали разлагающего влияния на трудовой коллектив”, а храмы закрыли, поскольку не было общин, “желавших взять их на содержание”. Церковную утварь и священнические облачения раздали разным советским организациям. Впоследствии в монастыре были и исправдом, и сельхозтехникум, и психиатрическая лечебница, жили здесь и спецпоселенцы. Монастырь пришел в полное запустение, многие постройки были разрушены, в их числе и Троицкий собор.

Сложнее обстояло дело с храмами Кылтовского монастыря. С 1919 года при нем на законных основаниях обосновалась сельскохозяйственная коммуна из бывших монахинь и послушниц во главе с игуменьей Ермогеной. По существу это был тот же монастырь. Хозяйство процветало. Тем не менее в июле 1923 года общину закрыли. Основная причина откровенно изложена в докладной записке Обоно от 14 января 1924 года в ОИК: “Кылтовская сельскохозяйственная община, организованная на месте бывшего женского монастыря, за время ее существования с 20 июля 1919 года по день ликвидации, в отношении всего уклада жизни, практически оставалась центром религиозной пропаганды не только среди окружающего населения, но и всей Коми области”.

Однако насельницы не желали подчиняться беззаконию и сопротивлялись как могли. Они жаловались на произвол, укрывали от ликвидационной комиссии имущество... Но силы были неравны. Насельниц изгнали, игуменью Ермогену и часть послушниц судили, правда, пока оставили на свободе. Большинство послушниц поселились в соседних селах и сохраняли монастырский образ жизни. Впоследствии почти все они были арестованы. До 1930 года в монастыре разместили детскую колонию. При ней некоторое время работали и 60 бывших насельниц монастыря. Затем он был занят под лагерь для заключенных и спецпоселок (здесь умер заключенный митрополит Одесский и Херсонский Антоний).

Как с досадой отмечали власти, закрытие храмов тормозилось из-за сопротивления местных жителей. В Усть-Выми хотели без всяких оснований “изъять” один из храмов под помещение допризывников. Но, как отмечал один из сотрудников Коми областного отдела ОГПУ, “из-за начавшегося недовольства изъятие церкви приостановлено до осознания верующими необходимости в этом помещении и неимении особой надобности в нем для культа”. Совсем уж неприятная для властей история произошла с закрытием Стефановского собора в Усть-Сысольске. Этот самый большой в Коми крае храм, стоявший в центре города, раздражал руководителей области. Закон допускал в порядке исключения закрытие храмов по инициативе органов власти, “если эти мероприятия отвечают запросу трудящихся масс в форме многочисленных коллективных заявлений, резолюций, постановлений съездов и т.д.”. Вскоре появились заявления от различных городских организаций, школ, гарнизона с требованием о закрытии собора. В июле 1923 года собор был закрыт. Возражения верующих не приняты в расчет. Более того, в мае были арестованы и привлечены к суду за “контрагитацию” 16 членов церковного совета. Суд приговорил пять обвиняемых к различным срокам наказания (двоих условно), а остальных оправдал. Однако верующие и не думали сдаваться. Их жалобы дошли до ВЦИК СССР, который отменил решение о закрытии церкви. В августе 1924-го Стефановский собор был возвращен общине верующих. Еще раньше, в январе, кассационная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР отменила приговор в отношении осужденных членов церковного совета как необоснованный и возвратила дело в суд, а тот в июне 1924 года тихо закрыл его по амнистии.

Однако это была лишь временная уступка властей.

Новая массовая репрессивная кампания против церкви начинается в 1929 году. Для начала репрессий решающее значение имело обращение ЦК ВКП(б) от 24 января 1929 г. “О мерах по усилению антирелигиозной работы”, подписанное Л.М.Кагановичем. В духе теории усиления классовой борьбы по мере успехов строительства социализма, в нем указывалось на возрастающее сопротивление церкви социалистическим преобразованиям, а потому религиозные организации объявлялись единственной легальной контрреволюционной силой, пользующейся влиянием в массах. Особо подчеркивалась допустимость административных мер для пресечения антисоветской деятельности. По существу была открыта дорога для репрессий как против православных общин, так и против духовенства. 8 апреля 1929 года было принято постановление ВЦИК и СНК РСФСР “О религиозных объединениях”, ставящее церковь под еще более жесткий контроль государства, ограничивающее права религиозных обществ.

Заметно усиливается давление на церковь со стороны местных органов власти. То, что в 20-е годы было относительно редким - беспричинные временные закрытия церквей, надуманные штрафы, самовольное повышение налогообложения, запрещение богослужений,- теперь встречалось повсеместно. Например, в 1932 году верующие с. Вотча жаловались во ВЦИК СССР на председателя сельсовета, который запрещал проводить крестные ходы. А по упомянутому выше постановлению “О религиозных объединениях”, без разрешения местной власти “религиозные шествия, совершение религиозных обрядов и церемоний под открытым небом, равно как общие собрания религиозных обществ и групп (кроме молитвенных)” были незаконными. Разумеется, жалоба не подействовала. Вотченский председатель несколько раз закрывал храм, забирал церковные деньги, дал указание разломать церковную ограду.

С 1935 по 1937 годы регулярно закрывал церковь Семуковский сельсовет. В с. Позтыкерос в течение двух лет церковь была изъята из пользования общины, а зимой 1931-1932 года в ней был устроен пересыльный пункт для заключенных. Однако сельсовет постановил обязать общину уплатить за эти годы все налоги на сумму более 5 тысяч рублей. В с. Межог в 1932 году сельсовет самовольно закрыл церковь, а в здании организовал столовую, и только в 1933-м комиссия по вопросам культов при ОИК Коми АО отменила это самовольство.

Это всего лишь несколько примеров, имеющих документальное подтверждение.

Творя административный беспредел, власти были совершенно спокойны они отлично знали, что подобная самодеятельность поощряется “сверху”. Всего лишь маскировкой беззакония были документы, подобные разосланному в июле 1929 года за подписью В.Молотова письму ЦК ВКП(б), отмечавшему многочисленные случаи незаконного закрытия церквей и указывавшему на необходимость строгого соблюдения законности, или постановлению ЦК ВКП(б) 1930 г. “О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении”, обязывавшему партийные органы “решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке, фиктивно прикрываемую общественно-добровольным желанием населения”. Все, что требовалось от местных органов власти, это грамотно оформить документы, чтобы соблюсти видимость “законного” закрытия храма.

В 1926 году, по данным газеты “Югыд туй” (1 августа 1926 г.), в Коми области было 104 православных общества с 34514 членами, на приходах служили 108 священников, 11 диаконов и 91 псаломщик. Число православных обществ примерно соответствовало числу православных приходов в 1916 году - тогда их было 112. К началу 1930 года из 131 храма в области действовали 101, в том числе 14 приписных. На приходах служило 90 священников, еще 19 были за штатом.

И храмы, и духовенство ожидала страшная судьба.

Одним из первых был вновь закрыт Стефановский собор в Усть-Сысольске - власти взяли реванш за поражение в 1923 году. Это пример того, как произвол власть предержащих облекался в законную форму. В августе 1929-го Усть-Сысольский райком ВКП(б) разослал обращение: “Всем ячейкам ВКП(б) и ВЛКСМ г. Усть-Сысольска. Усть-Сысольский райком ВКП(б) при сем препровождает тезисы по проведению собрания по изъятию Стефановского собора... При проведении необходимо обратить особое внимание на поставленные задачи и решительного проведения в жизнь. Собрания провести в месткомах, учреждениях, предприятиях, колхозах и земельных десятах”.

Райком открыто рекомендовал фальсифицировать результаты - на собраниях провести постановление, чтобы явочный лист зачесть за подписи. Известно, что при подобной системе голосования голоса несогласного меньшинства все равно входят в число проголосовавших “за”. Всю работу предписывалось закончить 5-6 сентября. Кампания шла вяло, и райком ВКП(б) торопил общественность: “Перед каждым партийцем, колхозником, комсомольцем, профсоюзником, бедняком, делегаткой поставить решительно вопрос и добиться во что бы то ни стало - изъять... до 12 сентября должны быть проведены собрания коллективов, профсоюзов, колхозников, делегаток (по линии профсоюза указания даны). На этих собраниях необходимо сделать доклад об изъятии и взять подписи. В порядке прений необходимо вменить в обязанность присутствующих собрать подписи у своих членов семьи неслужащих... совершеннолетних, нянь, прислуг и у хозяев дома. Пусть будет множество списков, но проделать нужно обязательно...”

15 октября 1929 года, “идя навстречу пожеланиям трудящихся”, ОИК Коми области удовлетворил ходатайство президиума горсовета о закрытии собора. Председатель облисполкома И.Коюшев в ответ на жалобу верующих во ВЦИК СССР сообщил: “Трудящиеся города подняли перед городским Советом вопрос об изъятии Стефановской церкви. Еще во время перевыборной кампании, проводившейся в связи с районированием в июле месяце с. г., избиратели давали составу горсовета наказ изъять из ведения верующих Стефановскую церковь под культурно-просветительное учреждение. После выборов этот вопрос неоднократно поднимался в печати, по инициативе избирателей обсуждался на общих собраниях рабочих, служащих и крестьян. Всего в горсовет поступило 44 ходатайства от собраний избирателей с количеством подписей за изъятие Стефановской церкви 2370”.

О том, как собирались эти подписи, разумеется, умалчивалось, равно как и о том, что среди них было около 500 подписей школьников, которые избирателями не являлись и не могли учитываться. Можно лишь догадываться, как в школе II ступени было обеспечено столь удивительное единодушие. Сегодня уже не определить, сколько подписей было сфальсифицировано, но то, что подлоги были, несомненно. Приведем один лишь эпизод. 20 сентября 1929 года газета “Югыд туй” напечатала заметку Виктора Савина о собрании 2-й десяты: “...Никто не сказал: вот, дескать, надо думать о будущем, о детях, о культуре. Все только орут: “не дадим”, “когда Дьяконова (член комиссии по проведению кампании - авт.) стала голосовать, большинство народа вышло из школы, громко переговариваясь”. Впрочем, отмечает Виктор Савин, “народу вообще-то и не было”, была сотня пожилых женщин - “слепые оводы”, как он их назвал. А вот сохранившийся протокол того собрания говорит о другом: из 100 присутствующих 64 проголосовали за изъятие, остальные воздержались. Стало быть, возражающих не было.

Протесты верующих ни к чему не привели, на них никто не обращал внимания. Дальнейшая судьба самой большой городской церкви печальна: горсовет так и не смог переделать ее под клуб, и в 1932 году она была уничтожена.

В Национальном архиве РК сохранилось 112 дел о закрытии церквей в 1930-1941 годах. За четыре года, до 1934-го, было закрыто сравнительно немного церквей - 23. “Пик” приходится на 1935-1938 годы - 72 церкви. Последние 17 храмов прекратили свое существование в 1939-1941 годах. Перед войной в Коми АССР не осталось ни одного действующего храма.

Обычный путь закрытия церквей - “по требованию трудящихся”. Как уже упоминалось, закон такую причину допускал. Организаторы же кампаний за закрытие церквей часто действовали незаконными способам. В Сыктывкаре, в местечке Кируль, подписи собирали по домам, причем, расписываться заставляли и несовершеннолетних. В с. Ыб подписи вообще собирали в магазине, к тому же покупателям не объясняли, за что они подписываются. Причиной закрытия ряда церквей было их аварийное состояние, невыполнение требований произвести ремонт, невыплата страховых платежей. При этом совершенно не учитывалось, что сельские общины не в состоянии вынести непомерные расходы на содержание храма. Ведь колхозники почти ничего не зарабатывали. Некоторые общины просто вынудили отказаться от содержания церкви и согласиться с ее закрытием, например, в селах Савинобор, Большое Галово, Синдор, Кельчиюр, Поромес. Закрытие храмов сопровождалось надругательством над ними: ломали купола, сбрасывали кресты, жгли иконы. В огне погибли ценнейшие церковные архивы. Судьба большинства храмов печальна - более половины из них полностью разрушены, большинство оставшихся переделаны, иногда до неузнаваемости. Церковные здания превращали в склады, клубы.

Документы о закрытии храмов хранят следы трагедии духовенства. Власти отмечали, что ко времени закрытия церквей многие из них уже не действовали, при них не было церковных советов, не проводились службы - не было священников. В конце 1937 года, например, бездействовали, но не были закрыты 13 церквей в Усть-Вымском, 6 - в Ижемском, 4 - в Сыктывдинском районах. Настоятели этих храмов были арестованы, а найти замену репрессированным священникам невозможно - их ожидал скорбный путь предшественников.

Репрессии против православного духовенства прошли двумя волнами - в 1930-1934 и 1936-1938 годах. Первая, связанная с коллективизацией, в основном ударила по сельским священникам. Вторая, самая страшная, захлестнула практически все оставшееся на свободе духовенство. Вместе со священно и церковнослужителями за веру пострадало и немало мирян, так называемый “церковный актив”. В эти же годы был нанесен удар и по старообрядцам, и по немногочисленным представителям других вероисповеданий.

В связи с расширением политических репрессий против церкви, к началу 30-х годов в Коми АО значительно возросло число ссыльных священников. В 1930 году на учете в ОГПУ стояли 272 ссыльных православных священника, т.е. втрое больше, чем служило на приходах области. Среди ссыльных были и католические, и лютеранские священники, и более 200 представителей христианских сект.

Скорее всего ссыльные православные священники были составной частью огромной волны “кулацкой ссылки”, докатившейся до Коми области летом 1930 года - к началу 1931 года в Коми области было 39 тысяч высланных раскулаченных. Их привозили на баржах по Вычегде и расселяли в южных и центральных районах Коми. По воспоминаниям старожилов Сыктывкара, в начале 30-х в город привезли целую баржу “людей в черной одежде”. Несколько дней они жили на лугу за рекой (“с городского берега весь луг казался черным”). Горожане тайком носили им еду. Затем высланных погнали дальше, и больше их никто не видел.

Следы этого этапа, возможно, обнаруживаются на верхней Вычегде. В записях о смерти по Керчемскому сельсовету за 1933 год - 18 фамилий “служителей культа”-ссыльных: Покровский Аркадий Семенович, Терновский Александр Федорович, Гучев Митрофан Яковлевич, Никольский Петр Антонович, Ильинский Николай Павлович, Гавриловский Александр Владимирович, Лавдовский Петр Алексеевич, Соколов Павел Николаевич, Лосев Яков Никитович, Чудский Александр Павлович, Державин Александр Иванович, Камышинский Василий Михайлович, Чернышев Александр Александрович, Озерский Василий Петрович, Лапин Михаил Дмитриевич, Кассенко Марк Андреевич, Ковтун Михаил Федорович, Орлов-Громогласов Сильвестр Иванович. Это жертвы голода 1932-1933 годов, унесшего жизни более 10 тысяч ссыльных и спецпоселенцев.

Оставшееся в живых ссыльное духовенство, как “старое”, высланное еще до коллективизации, так и “новое”, в 1936-1938 годах разделило судьбу местных священноцерковнослужителей.

С 1929 года по земле Коми края стала расползаться опухоль ГУЛАГа. Среди заключенных немало было и представителей духовенства различных вероисповеданий. В 1937-1938 годах, когда по лагерям прокатилась волна массовых расстрелов, многие из них были вновь осуждены и расстреляны. Это третья группа репрессированного духовенства.

К сожалению, и сегодня непросто восстановить во всех подробностях и полноте картину репрессий против духовенства, монашествующих и мирян. Особенно неполны сведения о священниках, погибших в лагерях. Но и имеющиеся документы позволяют представить, какой страшный удар был нанесен по духовенству в 30-е годы.

Удар по духовенству в период коллективизации был неизбежным, несмотря на то, что организованного противостояния со стороны церкви не случалось. Руководство Русской Православной церкви никаких решений по этому поводу не принимало и никаких акций не проводило. Сопротивление духовенства было стихийным и в основном выражалось в агитации против вступления в колхозы. И хотя в той агитации в основном использовалась религиозная аргументация (“колхоз - изобретение дьявола, наказание за грехи, вступающие в колхоз продают душу дьяволу”, и т.п.), причины сопротивления были скорее социально-экономическими. Духовенство ориентировалось на середняцкие и зажиточные слои деревни, которые были близки ему по материальному положению, от которых во многом зависело его благосостояние. А именно эти слои, и вместе с ними духовенство, коллективизацию не приняли. И не могли принять, поскольку коллективизация была направлена прежде всего против этих людей, составлявших основу крестьянства. Их хозяйства разорялись, семьи выгоняли из домов (из Коми области раскулаченных не высылали). Священники, по существу, были приравнены к кулакам. В колхозы их, разумеется, не принимали, как единоличников, обкладывали непосильными налогами. Редкий случай: по воспоминаниям дочери усть-вымского священника о. Николая Кириллова, отец хотел вступить в колхоз, предлагал вырастить в селе сад. Не приняли, а семью обложили таким налогом, который она была не в состоянии выплатить. Налог все же почти уплатили, осталось всего 40 рублей. Но в отсутствие главы семьи все имущество реквизировали и продали. Когда о. Николай вернулся со справкой об освобождении от уплаты задолженности, было поздно - в доме ничего не осталось. Разумеется, имущество не вернули.

Антиколхозные настроения были использованы советским руководством. Коллективизация шла трудно, а успехи колхозного строительства отнюдь не впечатляли. Основную причину неудач без труда нашли в “происках врагов”. И уж тут никак нельзя было пройти мимо духовенства и церковного актива. Духовенству приписывалась не только антиколхозная агитация, но и создание организованной оппозиции, занимавшейся убийствами, уничтожением скота, поджогами, и т.д. Священников обвиняли в антисоветской агитации, призывах к свержению советской власти.

В 1934 году органы ГПУ сообщили о разоблачении в Пожегодском сельсовете “контрреволюционной группировки” во главе со священником Покровским, пользующимся “громадным авторитетом среди местного кулачества и классово-чуждых элементов, пробравшихся в колхозы”. Чего им только не приписывалось! И срыв весенне-посевной кампании, и хищническое уничтожение скота, и расхищение социалистической собственности, и саботаж лесозаготовок!

В 1933 году в Сысольском районе трудами ОГПУ была “раскрыта” антисоветская организация “Союз возрождения крестьян”, состоящая из “эсеровсконароднической интеллигенции, духовенства, реакционного элемента и спецпереселенцев, ставивших своей целью путем вооруженного восстания свержение советской власти и установление буржуазно-демократического строя”. Чтобы сочинить такое “красивое” дело, местные чекисты пошли на провокацию, не говоря уж о фальсификации следственных документов и “выбивании” из арестованных нужных показаний. По делу были арестованы 119 человек, из них 100 привлечены к суду. Среди осужденных - ссыльные “служители культа” Сергей Васильевич Никифоровский, Никита (Никон) Леонтьевич Белокобыльский, Василий Федорович Лапенко, Михаил Иванович Захаров, Николай Васильевич Попов, Григорий Иванович Мустюлев, “бывший монах” Тихон Никитич Русаков, сын священника Павел Вавильевич Флоренский из с. Грива (учился в Вологодской духовной семинарии, работал учителем). В начале З0-х годов* расстрельные приговоры еще редки. Но уже звучат залпы. Расстреляны священники о. Николай Распутин из с. Бакур (приговор вынесен 1 июля 1930 года), о. Василий Вавилов из с. Пезмог (приговор вынесен 17 апреля 1931 года), о. Прокопий Шаламов из с. Вотча, бывший монах Новоспасского монастыря Чердынского уезда Пермской губернии псаломщик Глотовской церкви Михаил Яковлевич Коновалов (приговор вынесен 17 мая 1931 года).

Иерею Прокопию Николаевичу Шаламову, дяде известного писателя, узника сталинских лагерей Варлама Шаламова, было уже 55 лет. Более 30 лет он был священником Богородице-Рождественского прихода в с. Вотча - в 1899 году он сменил своего отца о. Николая Шаламова, служившего на этом приходе с 1867 года. О. Прокопий Шаламов в 1911 году издал “Церковно-историческое описание Вотчинского прихода”,- книгу уникальную, единственное столь подробное историческое исследование по одному из приходов Коми края. Арестовали его 25 января 1931 года. Свою вину он отрицал: “ Признаю, что члены церковного совета приходили ко мне и другие лица, из перечисленных по допросу, у меня бывают, но никаких бесед антисоветского характера с ними не вел. Разъяснял иногда им по вопросам политики и мероприятий только непонятные слова. Против коллективизации также не выступил нигде, так как мои интересы с интересами общественными не сходятся и я в стороне от общественной жизни”.

В то время и за более серьезные, с точки зрения власти, преступления, чем “антисоветские разговоры”, обычно давали до пяти лет заключения или ссылки. Но с о. Прокопием обошлись необычайно жестоко - наверное, боялись его авторитета у сельчан. Решением тройки при ПП ОГПУ Севкрая от 13 мая 1931 года он был приговорен к расстрелу. О. Прокопий Шаламов был расстрелян вместе с другими девятью приговоренными 28 мая 1931 года в местечке Дырнос около Сыктывкара.

Среди арестованных и осужденных по приговорам тройки при ПП ОГПУ Севкрая или ОСО при коллегии ОГПУ - местные священники о. Вячеслав Анатольевич Дьяков из с. Шежам (осужден 21.05.1933 к трем годам ссылки), о. Афанасий Васильевич Ермолин из с. Мыелдино (осужден 6.10.1931 к восьми годам лишения свободы), о. Алексей Григорьевич Мысов из с. Большелуг (осужден 05.09.1932 к трем годам лагерей), о. Феодосий Григорьевич Мысов из с. Грива (осужден 29.04.1930 на пять лет лагерей), о. Иоанн Александрович Никольский из с. Усть-Цильма (осужден 27.04.1933 к трем годам ссылки), о. Николай Евгеньевич Перебатинский из с. Деревянск (осужден 05.12.1932 на пять лет ссылки), о. Николай Николаевич Соколов из с. Озел (осужден 18.01.1930 на три года концлагеря), о. Евгений Алексеевич Тюрнин из с. Богородск (осужден 05.09.1932 на пять лет лагерей), о. Алексей Алексеевич Тюрнин из с. Помоздино (осужден 06.10.1931 на 5 лет лагерей). Ряд осужденных обозначены как “служители культа”: Тимофей Иванович Королев, Александр Дмитриевич Нечаев, Александр Семенович Полев, Иван Григорьевич Сидоров, Степан Афанасьевич Сизев, Александр Афанасьевич Ципович (ссыльный).

Власти вновь вспомнили о бывших монахах Ульяновского монастыря, служивших на приходах в священническом сане: осуждены игумен Амвросий (Афанасий Фадеевич Морозов), священник Вознесенской Кирульской церкви в Сыктывкаре (осужден 27.12.1930 на три года ссылки), иеродиакон Павел (Стефан Павлович Козлов), служивший при Никольской Кожмудорской церкви (осужден 25.01.1934 на пять лет концлагеря), иеромонах Власий (Василий Никитич Артеев), священник Святоказанской Кочпонской церкви (осужден 30.04.1930 на три года ссылки), иеромонах Тихон (Михаил Ерофеевич Лапшин), служил при Иоанно-Предтеченском храме в д. Кошки (осужден 27.04.1933 на пять лет ссылки).

Вместе с иеромонахом Тихоном 22 ноября 1932 года были арестованы еще 24 жителя окрестных деревень, в основном бывшие монахини Кылтовского Крестовоздвиженского монастыря, поселившиеся небольшими общинами в деревнях Половники и Кошки (в ходе следствия шесть монахинь были освобождены). Взятым под стражу монахиням приписали, ни больше ни меньше, как создание “контрреволюционной террористической группировки”, занимавшейся созданием подпольного женского монастыря, организацией подпольных собраний, на которых обсуждались методы борьбы с советской властью, антисоветской агитацией и пропагандой монархического строя, срывом сельскохозяйственных кампаний. Пытаясь спасти остальных, о. Тихон “признал”, что был руководителем “группировки”. Но это не помогло.

Особое совещание при коллегии ОГПУ 27.04.1933 осудило игуменью Ермогену (Дьячкову), бывших монахинь Анну Васильевну Байбородину, Анну Евграфовну Дьячкову, Марию Дмитриевну Кислякову, Екатерину Аристарховну Кобелеву, Евфалию Федоровну Куракину, Анну Алексеевну Лобанцеву, Татьяну Александровну Мальцеву, бывшую трудницу (чернорабочую) Матрену Семеновну Лодыгину - 10.05.1933 - по ст. 58-10,11 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) на три года высылки, а бывшую монахиню Марфу Андреевну Силину и “переписчицу” монастыря Анну (Александру) Николаевну Шергину - права проживать в 12 населенных пунктах Уральской области на три года.

ОГПУ особенно не мудрствовало, и остальным предъявляло обвинение по тем же статьям, разве что не приписывало организацию “контрреволюционных группировок”. В основном их обвиняли в осуждении колхозов и в разговорах о необходимости бороться за сохранение храмов. Иеромонах Власий (Артеев), например, обвинялся в том, что “вечерами в его доме собиралась группа людей (кулаков), с которыми он говорил о необходимости проведения совместных дружных действий в защиту церкви, которую решено было закрыть. Говорил о том, что если не закроется церковь, то и колхозы организовать не смогут, что колхозы должны появиться перед нашествием антихриста. Говорил о необходимости и других удерживать от вступления в колхозы, за что будет людям прощение грехов. Все вместе они решили ходить по домам и убеждать своих соседей не вступать в колхозы”.

А иеродиакон Павел (Козлов), оказывается, сколотил группу “антисоветски настроенных”, которая “вела работу среди населения по срыву сельхозкампании, в результате чего деревни Сюлатуй и Кожмудор являются самыми отсталыми в районе. У Козлова часто устраивались под видом церковных антисоветские собрания. Козлов говорил, что вот, мол, добились советской власти и говорим, что будем хорошо жить, а на самом деле стали от голода умирать, последний кусок отбирают, да и сельхозналог неверно берут”. В этот список - более 40 имен - не вошли священники, которых судили не по политическим обвинениям, а таких тоже было немало. Священников, как единоличников, обкладывали индивидуальным налогообложением и арестовывали, если они не могли уплатить налоги. Упомянутому выше о. Николаю Кириллову “повезло” - его просто ограбили. А, например, о. Николай Шумков в 1929 году был осужден на четыре месяца заключения за неуплату гос. сборов. В 1931 году его опять арестовали за “неуплату мясопродуктов” (правда, отпустили). Известно немало случаев, когда крестьян записывали в кулаки со всеми вытекающими отсюда последствиями только за то, что они “входили в церковный актив”.

Вскоре священники стали возвращаться - сроки у них были небольшими. Кто из ссылки, кто со строительства Беломоро-Балтийского канала. Но передышка была недолгой. Да и можно ли назвать 1935-1936 годы передышкой? Аресты продолжались, хотя и не такие массовые. В 1935 году, например, арестован о. Павел Катаев, бывший послушник Ульяновского монастыря, служивший в с. Деревянск. 8 февраля следующего года его осудили на десять лет лагерей. Вместе с ним осуждена ссыльная монахиня астраханского Иоанно-Предтеченского монастыря Анастасия (Мария Вацлавовна Жугаевич), жившая в с. Керчемья.

А духовенство ожидало новое испытание. Наступал 1937 год. Роковым для духовенства Коми АССР стал период с августа по сентябрь 1937-го. Скорее всего, акция по уничтожению оставшегося к этому времени на свободе местного духовенства была спланирована заранее. Иначе как объяснить такую “плотность” приговоров: 8 августа осужден о. Иоанн Сивков (с. Лозым), 11 августа - о. Константин Головков (д. Арабач), 13 августа о. Иоанн Лыюров (с. Выльгорт), о. Александр Тюрнин (с. Палевицы), иеромонах Платон (Петр Тихонович Колегов, с. Часово), 19 августа - последний игумен Ульяновского монастыря Амвросий (Афанасий Фадеевич Морозов), о. Николай Шумков (с. Ыб), 23 августа - о. Федор Веселков (с. Кочпон), о. Николай Доброумов (с. Дон), о. Николай Малиновский (с. Летка), о. Павел Малиновский (с. Усть-Вымь), о. Иоанн Мысов (с. Черныш), о. Иоанн Немчинов (д. Кошки), о. Федор Орнатский (с. Ношуль), 28 августа - о. Михаил Ерогодский (с. Важгорт), 29 августа - о. Стефан Куратов (с. Визинга), о. Григорий Бронников (с. Селиб), о. Илия Попов (с. Турья), о. Александр Сахаров (Сыктывкар), 10 сентября - о. Николай Кириллов (с. Усть-Вымь), о. Никандр Порфирьев (с. Ласта), 13 сентября - о. Фаддей Смирнов (с. Додзь), о. Стефан Ермолин (Сыктывкар), 16 сентября - о. Иоанн Павловский (с. Большое Галово), о. Александр Попов (Сыктывкар), о. Всеволод Потемницкий (с. Семуково), 21 сентября - о. Иоанн Захаров (м. Кируль, Сыктывкар), о. Иоанн Попов (с. Керчемья), о. Палладий Попов (с. Гам Ижемского р-на), о. Николай Селиванов (с. Усть-Нем), о. Геннадий Попов (с. Вотча), бывшие насельники Ульяновского монастыря иеромонах Мелетий (Михаил Михайлович Федюнев), монах Виталий (Туркин из с. Кужба), монахиня Евдокия Сорвачева (с. Тентюково, Сыктывкар), 29 сентября - о. Петр Никольский (с. Сизябск), о. Александр Соколов (с. Межадор), 7 октября - бывшие насельники Ульяновского монастыря Иллиодор (Надуткин) и Иоаникий (Латкин). Все они были осуждены тройкой при УНКВД Коми АССР (в редких случаях - тройкой при УНКВД Архангельской области, в одном случае - Верховным судом Коми АССР) по стандартному обвинению в антисоветской агитации (ст.58 п.10, 11 УК РСФСР). Из 38 человек 30 были расстреляны, 8 приговорены к десятилетнему заключению.

В это же время арестовывали и ссыльное духовенство. Самым известным было дело “Священной дружины”. 24 февраля 1937 года в с. Кочпон и Сыктывкаре были арестованы 12 человек: епископ Вязниковский Герман (Николай Степанович Ряшенцев), епископ Арзамасский Серапион (Серафим Макарович Шевалеевский), монахи Иоанн (Александр Васильевич Смурыгин), Михаил Николаевич Любимов, Иоаникий (Лука Дмитриевич Тарара), ссыльные миряне Рафаил Николаевич Амосов, Александр Игнатьевич Трофимов, Александра Федоровна Штоквич, Анна Ивановна Варун-Секрет, сыктывкарский священник о. Степан (Ермолин, уже упоминался выше), вдова расстрелянного в 1931 году о. Прокопия Шаламова Мария Александрована Шаламова, местный житель Павел Николаевич Елькин. 4 марта по этому же делу был арестован ссыльный иеромонах Мартемьян Сергеевич Васильев-Жуков. Некоторые из арестованных были едва знакомы друг с другом, а другие частые посетители епископа Германа из числа ссыльных монахов в число арестованных по этому делу не попали. Их обвиняли в “устройстве нелегальных контрреволюционных сборищ, систематической контрреволюционной агитации среди населения, агитации в пользу врагов народа троцкистов, составлении и распространении среди участников группы и населения города контрреволюционных документов, оказании систематической помощи участникам группы и адм. высланному и заключенному духовенству” и т.п. На самом-то деле “контрреволюционные сборища” были обычными собраниями по праздничным дням ссыльного духовенства в доме епископа Германа. Он был душой местной общины ссыльных священников и монахов, организовал хор при Святоказанском Кочпонском храме и был в нем регентом. Приходили к епископу и местные священники, и ссыльные миряне кто за благословением, кто за советом, за помощью.

Что было правдой, так это организация помощи ссыльным и заключенным священникам. И здесь нельзя не упомянуть о подвижничестве Марии Александровны Шаламовой. После смерти мужа она переехала в Сыктывкар и посвятила себя делу помощи ссыльным священникам: из своих скудных средств посылала им деньги, ездила по деревням, собирала для них теплые вещи, отправляла посылки в лагеря. В 1935 году Мария Александровна обратилась с прошением к епископу Великоустюжскому Питириму за благословением на принятие ею монашеского пострига. Епископ Герман отговаривал ее, но все же уступил настойчивым просьбам и дал рекомендацию. Но епископ Питирим, как и его преемник архиепископ Николай, отказали, считая, что принятие монашества неизбежно приведет к аресту. Письмо епископа Николая епископу Герману было конфисковано при аресте последнего. В нем говорилось, что, вступая в “священную дружину” (имеется в виду сообщество монашествующих), М.А.Шаламова рискует навлечь беду и на себя, и на ссыльное духовенство. Отсюда и появилось название организации: “Священная дружина”. Сначала же в чекистских документах ничего подобного не было.

В деле сохранилось провидческое письмо о. Дмитрия (Федорова), одного из тех, кому помогала Мария Александровна Шаламова: “...О. Прокопий взошел на свою Голгофу, уподобляясь Господу Христу. С ним вместе были и Вы... неужели непонятно, что незримо ставит за руку Вас тут Свят. Стефан. Теперь вся Родина наша едва ли не сплошная Голгофа, а У(сть)-С(ысольск) в особенности Голгофа... и Вы стояли сначала при кресте мужа на Вашей семейной Голгофе, а ныне находитесь на Голгофе более обширной: видите страдающее священство, монашество; стойте на Голгофе, не рвитесь с нее, тут хорошо”.

Обвинительное заключение было утверждено 3 июля, но еще более двух месяцев обреченные ждали суда. 13 сентября 1937 года тройкой при УНКВД Коми АССР все тринадцать обвиняемых были приговорены к расстрелу. Их расстреляли 15 сентября.

Последним в скорбном списке стоит арест в Сыктывкаре 14 июня 1938 года епископа Вологодского Стефана (Николай Иванович Знамеровский), архимандрита Филарета (Игнатий Васильевич Игнашкин), архимандрита Феогена (Василий Львович Козырев), о. Иоанна (Беляева), о. Василия (Самсонов) и мирянина Михаила Осиповича Шиманца - все ссыльные. Их обвиняли в “организации контрреволюционных сборищ” и, между прочим, в связи со “Священной дружиной” (владыка Стефан и владыка Герман были, естественно, знакомы). Судили их только 9 марта 1939 года. Верховный суд Коми АССР приговорил обвиняемых к различным срокам лишения свободы (“пик” расстрельных приговоров уже прошел).

Владыка Стефан три года провел в В.-Човской колонии НКВД Коми АССР. 14 июня 1941 года он был выпущен, но уже 15 августа вновь арестован. Теперь ему вменялось в вину, будто в колонии он “организовывал и проводил контрреволюционную агитацию и религиозную пропаганду совместно с заключенными Потаповой П.А., Ермолиной Д.П., Паршуковой К.П., направлял на поражение существующего строя СССР и восстановление капиталистического строя и религии”. На самом деле владыка выполнял в колонии свой пастырский долг - молился, исполнял требы. Арестованные вместе с ним коми крестьянки помогали и поддерживали владыку. Но этого было вполне достаточно для обвинения: 17 ноября 1941 года Верховный суд Коми АССР приговорил их к расстрелу. Расстреляли владыку Стефана и трех коми крестьянок только 18 марта 1942 года.

В 1937-1938 годах в Коми АССР по политическим обвинениям было осуждено более 1200 человек, включая и повторно осужденных в лагерях. Духовенство составляет среди них малую часть - нам известно всего лишь около 50 имен. Это явно неполный список. К сожалению, не установлены судьбы ссыльного духовенства, за небольшим исключением.

После 1938 года аресты местного духовенства неизвестны. Самому молодому из арестованных в 1937-м было 38 лет, большинство же - старше 50. Можно предположить, что в 1937 году было уничтожено все известное НКВД духовенство Коми АССР.

В 40-50-е годы были вновь открыты три православных храма (был еще один - молитвенный дом в Ухте, но его в начале 60-х закрыли). Возвращались из лагерей немногие оставшиеся в живых священники. Таких массовых репрессий, как в З0-е годы, больше не было. Но Советское государство по-прежнему ограничивало деятельность церкви.

Отношения между государством и церковью были нормализованы только в конце 80-х годов.

В СССР боролись с религиозным культом, как пишут в либерально-демократических изданиях. По разному было: и действительно были и необоснованные преследования со стороны местных властей и самих священнослужителей. и культовые здания закрывались. Но было и такое, как в ниже приведённых документах.

«5 сентября с.г. в 11 часов в здание Актюбинского Александро-Невского Собора вошла группа граждан во главе со служителем культа …»

Так эпически начинается заявление в президиум облисполкома Православной общины обновленческого направления. На шести листах текста обжалуют они постановление Актюбинского горсовета, заключившего договор аренды с общиной староцерковной ориентации тихоновского направления.

Фонд №85, опись №1, арх. дело №245

"Голова кругом. Ведь в СССР ни секса, ни, тем более, религии не было, как всем стало известно в демократические времена.

В общем, религиозный спор с участием светских властей. Кстати, как следует из Заключения №66 юрисконсульта при облисполкоме Смирнова, Горсовет был неправ. Правы жалобщики. Обновленцы, то есть. "

А здесь можно ознакомиться с ещё одной историей на эту тему:

"История закрытия Святогорской церкви: как решило население "

"В сельском совете одного из районов Актюбинской области решили закрыть церковь и передать помещение под клуб. Процесс этот долгий и начинался он только после того, как имелось решение общего собрания общины (населенного пункта). И вот удивительный документ. Список №1 и список №2. В первом подписи граждан, не верящих в бога и желающих отдать церковь под клуб, во втором - список граждан, верующих в бога и не желающих отдавать церковь. Если это не демократия, то, что тогда?

Документы из государственного архива Актюбинской области

Фонд №85, опись №1, арх. дело №377"

История Русской Православной Церкви в послереволюционной России практически не рассматривалась. Считалось, что утверждение коммунистической идеологии ведёт к преодолению религиозного сознания. Государство проводило политические ограничения церкви и утверждение атеизма. В конце 80-х гг. впервые стали обращать внимание, во-первых, на то, что политика государства в отношении церкви менялась на разных этапах советской истории, от попыток к сотрудничеству, в первые месяцы после революции, к вытеснению и ограничению деятельности церкви.

История РПЦ в 20-е годы XX века - это история её противостояния с советской властью, которая с самых первых дней своего существования повела активное наступление на церковь и с каждым годом всё более ужесточала свою церковную политику. А в конце 20-х годов советское государство взяло курс на полное уничтожение религии вообще, а РПЦ в частности, что имело для неё весьма негативные последствия. Тема работы: «Взаимоотношения советского государства и РПЦ в 20-е годы» позволяет раскрыть подоплёку отношений между церковью и государством, рассмотреть процессы, происходившие в самой РПЦ в изучаемый период её истории.

Чтобы понять трагедию Православной церкви в России в XX веке, недостаточно ограничиться только послереволюционной историей. Необходимо взглянуть и на кризис православия исторически, имея в виду основы взаимоотношений между Церковью и Государством, заложенные в эпоху императора Константина и его непосредственных преемников. Конец этой затянувшейся Константиновской эпохе положил «декрет СНК РСФСР от 23 января 1918 года «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» . Однако в свете последовавших за этим декретом гонений, продолжавшихся семь десятилетий, многим дореволюционная эпоха и церковный «константизм» видятся, чуть ли не как некий «золотой век», и нередки мечты о возвращении к нему.

Внешне, если подходить формально и руководствоваться только цифрами, церковь вступала в революционную эпоху как мощная организация. Официально «к 1914 году в Российской империи было 117 млн. православных христиан, которые проживали в 57 епархиях, управляемых 130 епископами, и 50 с лишним тысяч священников и дьяконов служили в 48 тыс. приходских храмов. В ведении церкви находилось 35 тыс. начальных школ и 58 семинарий, а также больше тысячи действующих монастырей с почти 95 тыс. монашествующих. Более того, в последнее предреволюционное столетие открылось в стране больше монастырей, чем за какое-либо другое столетие в истории России. Уровень богословской науки никогда не стоял так высоко» .

Были значительные достижения и в области православного миссионерства особенно на территории Аляски, Японии, Сибири и Дальнего Востока. Хотя интеллигенция в основном оставалась чуждой или даже активно враждебной

Церкви, возвращение в Церковь цвета русской философской мысли, «повлекшее за собой так называемый русский религиозно-философский ренессанс, не только имело немалое духовное значение само по себе, но и положило начало притоку в церковь представителей русской интеллектуальной элиты, хотя они и оставались меньшинством в своей среде».

Но все эти сдвиги оказались совершенно недостаточными в момент крушения империи. Не имея канонического главы (патриарха) и традиционной соборной структуры, которая обеспечивала бы двустороннюю связь центра с периферией, церковь вступила в революцию разъединённой, а с отречением царя – формально земного главы церкви – и обезглавленной. В условиях общего распада государственности церковь осталась без инфраструктуры, и каждому было ясно, что виной тому монархический абсолютизм. «Официально сторонясь политики и насилия, согласно принципу «отдавайте кесарево кесарю, а Божее Богу», Русская православная церковь старалась, однако сохранить свою автономию и былые права» .

Церковь нуждалась в деятелях иного плана - не запятнавших себя прямой связью с контрреволюционными силами и политиканством антисоветского толка. И они нашлись. Разрешением кризиса традиционного Русского православия занялись сторонники либерально-обновленческого движения, настроенные оппозиционно по отношению к Тихону и осуждавшие «тиховщину» за подмену религии политикой. Они считали, что Русскую православную церковь следует незамедлительно перевести на позицию лояльности по отношению к Советской власти и начать этот процесс необходимо с устранения от руководства церковью патриарха Тихона, реорганизации церковного управления и модернизации всего религиозно-церковного комплекса. Нахождение патриарха под следствием было воспринято ими как благоприятное условие для начала реформаторской деятельности.

К тому времени церковные оппозиционеры объединились в «группу прогрессивного духовенства и мирян». Члены этой группы- священники Введенский, Калиновский, Красницкий и Белков, а также псаломщик Стадник - посетили 12 мая 1922 г. в Донском монастыре находившегося под следствием патриарха Тихона и попытались уговорить его снять с себя, хотя бы временно, полномочия главы церкви. Уговоры не дали желаемых результатов. 18 мая 1922г. Введенский, Калиновский и Белков вновь побывали у патриарха и наконец-то добились своего: приняли у него церковные дела якобы для передачи их митрополиту Агафангелу, назначенному Тихоном своим преемником. Однако никому эти дела они передавать не собирались, так как знали, что Агафангел, возглавлявший в то время ярославскую епархию, в Москву прибыть не мог, поскольку тоже находился под следствием. Действия Тихона были истолкованы как самоустранение от руководства церковью и предоставление права епископату и духовенству без него решать вопрос о церковном управлении. Такое решение входит в компетенцию Поместного собора, и противники Тихона высказались за его скорейший созыв. «Мы считаем необходимым, - заявили они, обращаясь к духовенству и мирянам,- немедленный созыв Поместного собора до суда над виновниками церковной разрухи, для решения вопроса об управлении церковью и об установлении нормальных отношений между ней и Советской властью. Руководимая высшими иерархами Гражданская война церкви против государства должна быть прекращена» . Однако созыв Собора оказался непростым делом, так как противники «тиховщины» были организационно разобщены; они составляли несколько конкурировавших церковных групп.

5 местами на монастырских кладбищах, крестиками, иконами, освящёнными маслом, разными специальным молитвами, все по дорогой цене, с наживой 100% и более. Так и обогащались. Кроме того, всякий монастырь имел какую-нибудь святыню, мощи или икону, около которых всегда ставилась кружка для денег и с которыми монахи время от времени совершали поездки по окрестным городам и сёлам, загребая деньги за молебны и другие предметы «благодати».

В 20-х годах небывалая засуха в Поволжье и ряде других регионов страны создала угрозу голодной смерти для миллионов людей. В условиях голода правящая партия искала неординарные пути выхода из кризисной ситуации. Одним из них стало намерение учесть, а затем изъять и сократить в Москве золото, серебро, драгоценные камни, валюту, художественные и иные ценности, где бы они до этого не хранились.

Политбюро ЦК РКП (б) на своём заседании 11 ноября 1921 г. назначило Л. Троцкого «ответственным за объединение и ускорение работ» по реализации этого решения. Под его началом сформирована была секретная комиссия, получившая название «комиссия по драгоценностям» .

Жесткость позиции Троцкого объяснялась, с одной стороны, его представлениями о твердой политике при проведении изъятия церковных ценностей.

А с другой, тем, что он увязывал эту кампанию с активизацией борьбы с православной - «тихоновской»- церковью и поддержкой нарождающегося «обновленческого» движения в православной церкви. Для Троцкого последняя задача осталась определяющей. Не случайно 12 марта в письме членам Политбюро он указывал: «Вся стратегия наша в данный период должна быть рассчитана на раскол среди духовенства на конкретном вопросе: изъятие ценностей из церквей. Так как вопрос острый, то и раскол на этой почве может и должен принять острый характер, и той части духовенства, которая выскажется за изъятие и поможет изъятию, уже возврата назад к клике патриарха Тихона не будет» 8. Обладая реальной политической властью, Троцкий методично и настойчиво проводил в жизнь избранный им план. События в Шуе, где 15 марта имели место волнения при изъятии церковных ценностей из церквей, подавались им, как пример «контрреволюционности церкви», хотя он был осведомлён о реальных причинах

6 недовольства верующих и о характере инцидента. Извещённый о событиях в Шуе, определил свою позицию и Ленин. Из секретного письма В. И. Ленина членам Политбюро от 19. 03. 1922 г. уже ясно, что этот процесс, принёсший «кровавые плоды» (жертвы г. Шуи) носит не только экономический характер, а, скорее всего, политический, направленный против черносотенного духовенства. В письме сообщалось: « для нас именно данный момент представляет и себя единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением, какого указано сопротивления. Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей. мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. В Шую послать одного из самых энергичных. членов ВЦИК. причем дать ему словесную инструкцию. чтобы он в Шуе арестовал как можно больше, не меньше, чем несколько десятков представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии по подозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету ВЦИК об изъятии церковных ценностей. Самого Патриарха Тихона, я думаю, целесообразно нам не трогать, хотя он, несомненно, стоит во главе всего этого мятежа» . А 21 марта 1922г. в дополнение к телеграмме № 234, была послана телеграмма Ленину, Троцкому, Зиновьеву, Сталину, Каменеву и Молотову о событиях в Шуе, где сообщались итоги Шуйского «инцидента». В дополнении к телеграмме №234 сообщалось, что «в Шуе 14-го марта красноармейцев избито и ранено 4, из них тяжело комотделения, граждан избито трое, ранено 8 по сведениям Здравотдела, убитых красноармейцев нет. 16-го марта делегатское собрание рабочих высказалось за изъятие, постановив разъяснить смысл случившегося. 17-го на митинге рабочих выступали участники в толпе от Убсполкома и Укома с докладами о событиях, собрание признало действия власти правильным и протестом против действия попов» . Ряд других рабочих конференции относятся также, требуя быстрого изъятия в Иванове, собрания в гарнизоне, фабриках, Тейкове, Кинешме, собрания красноармейцев, рабочих выносят постановления об изъятии. В Лежневе было выступление, которое ликвидировано скоро и благополучно, ценности еще не взяты. Сегодня губернская беспартийная конференция крестьян осудила попов погромщиков и одобрила акт изъятия.

Несмотря на то, что конфискация проходила повсеместно, Троцкий был недоволен: во-первых, бессодержательным призывом о помощи голодающим в противовес декрету советской власти об изъятии ценностей, со стороны газет, а во-вторых, фиктивностью проведения этого мероприятия.

1. Предлагаю т. Муралова ввести в Московскую и Центральную комиссии по изъятию ценностей, так как он приобрел в этом необходимый опыт по своей работе в

Шуе. Его участие обеспечит необходимый контакт военного аппарата с комиссией по изъятию.

2. Попы выпускают общие бессодержательные призывы о помощи голодающим в противовес декрету советской власти об изъятии ценностей.

Необходимо предписать, местным органам не допускать в этом вопросе никакой двусмысленности. Попы должны отвечать не на вопрос о том, нужно ли помогать голодающим, а должно прямо и точно призывать к исполнению декрета от такого то числа.

3. По телеграммам, печатающимся в газетах, совершенно ясно, что во многих местах изъятие ценностей происходит фиктивно, т. е. изымают ничтожную часть ценностей, не покушаясь на главное, и таким образом достигают «мирного» изъятия.

Необходимо послать инструкцию на места о том, что за неполное, т. е. не согласующееся с декретом изъятие, отвечают местные органы, как за преступное нерадение. Бюро Комиссии необходимо разработать по этому поводу совершенно точную инструкцию, которая должна быть распространена за подписью т. Калинина

В связи с этим распоряжением был разработан план изъятия церковных ценностей по Петрограду (28. 03. 1922г.). Он включал следующие мероприятия:

1. Начальник группы перед отправкой на операцию должен иметь соответствующий мандат, копию описи ценностей данного храма и металлическую печать.

2. Никто из посторонних оперативной группе граждан не может быть освобожден из храма во время изъятия ценностей без разрешения начальника группы.

3. Всякие иконы, хотя и серебряные, по случаю малоценности, не должны подлежать изъятию.

4. Серебряные ризы с икон и другие предметы должны сниматься с наибольшей тщательностью.

5. Все участники операции обязываются с момента прихода в храм к самой строгой тактичности. Слова или действия, могущие оскорбить чувства верующих, недопустимы.

6. Перед началом изъятия начальник предлагает представителям Приходского Совета совершить изъятие священных сосудов и других предметов собственноручно.

7. Об отказе Представителей Приходского Совета от изъятия сосудов ценностей заносится в акт об изъятии.

8. Всем изъятым предметам производится самая подробная опись.

9. Предметы церковной утвари, оставленные для замены, особо заносятся в акт изъятия.

Изъятие церковных ценностей началось в середине марта 1922г. Исходя из планов проведения этой кампании в Петрограде 29 апреля 1922г. была дана сводка изъятых ценностей из церквей Петроградской Губернии. В ней сообщалось, что «начало работ по, изъятию было задержано тактическими соображениями: недостаточностью подготовки общественного мнения, с одной стороны, и наступившей последней недели Великого поста и пасхальными праздниками - с другой» .

В сводку не включены сведения о количестве изъятых, но не обезличенных ценностей из 62 приходских церквей Петрограда. Медлительность обезличивания: апробирование, взвешивание и сортировка объяснялись небольшим штатом комиссии по принятию ценностей и недостатком необходимых технических средств, а невозможность увеличения их - незначительностью денежных ресурсов, которыми располагает комиссия по изъятию церковных ценностей.

Работа Комиссии в первое время проходила в весьма трудных условиях, как то: агитация некоторых личностей против изъятия, нередко наблюдались случаи скрытия духовенством более ценных предметов, для обнаружения которых подкомиссиям на местах приходилось работать более усиленно. Кроме того, при изъятии были случаи столкновения и эксцессы. Так, в городе Иваново - Вознесенске, Комиссия при попытке произвести изъятие из Крестовоздвиженского женского храма, была вытеснена толпой старух и фанатиков. Члены комиссии подверглись различным оскорблениям, забрасывались кусками снега и некоторым членам со стороны толпы были нанесены удары палками. Другой инцидент произошел в городе Шуе 15 марта 1922г. Комиссия, прибывшая в церковь, подверглась нападению толпы, подстрекаемая служителями, культа; вызванный отряд красноармейцев толпой был обезоружен, в результате завязалась перестрелка. В последствии оказалось «пострадавших 11 человек, из них 5 красноармейцев и убитых со стороны толпы 3 человека».

В целом же, отношение слоев городского населения и рабочих масс, за исключением незначительного числа отдельных лиц (фанатиков) к изъятию церковных ценностей было вполне сочувственно и лояльно. Изъятие ценностей из церквей производилось по церковным описям, составленным еще до 1917г. При изъятии присутствовали кроме членов комиссии, также представители духовенства, члены церковных советов и уполномоченные от прихожан. На ценности составлялись акты с подробным описанием количества и веса изъятого. Кроме изъятого, для совершения церковных обрядов в каждой общине оставлялось не менее 2-х комплектов нужных принадлежностей. Предметы исторической древности и художественной ценности, подлежащие изъятию, предварительно осматривались специально приглашенными экспертами и специалистами. На некоторые ценности и предметы, представляющие собой для общин верующих по их религиозным убеждениям, особую ценность, возбуждались общинами ходатайства об оставлении или замене их другими, равными по стоимости предметами. Ходатайства эти удовлетворялись частью комиссий на местах и частью комиссий помогла при ВЦИК. Все ценности, изъятые в уезде, упаковывались на местах в присутствии представителя Рабоче-крестьянской Инспекции, в опечатанном виде с описью отправлялись через Губернскую Комиссию в Москву в ГОХРАН.

При проверке, по описям церковного имущества выяснялось, что должно быть изъято, и что остаться, как необходимое для отправления религиозных, обрядов. Учитывалось количество прихожан, для того, чтобы определить, какую чашу оставить - малую или большую, устанавливалось число диаконов, число священников. Данные Губисполкома свидетельствуют, что работа по изъятию прошла «чрезвычайно напряженно, в нервной обстановке, т. к. достаточно было получить огласку, что в таком-то месте производится изъятие, чтобы нашлись провокаторы, которые бы собрали толпу». Удалось избежать такой огласки только потому, что даже рабочие Комиссии накануне не знали, куда их повезут. Но все же сама работа была очень «нервная, т. к. надо было провести изъятие быстро, чтобы не натягивать повышенное настроение у верующих, с одной стороны, а с другой - церкви были не топлены, без шапок холодно, а потому работа велась быстро без разговоров и сосредоточено» . Таким образом, на данном этапе были проведены кардинальные меры в области изъятия церковных ценностей. Из церквей были изъяты не только предметы, имеющие особую материальную ценность, но и ритуальные предметы, которые использовались в повседневном отправлении культа. Это вызывало недовольство верующих и еще более обостряло взаимоотношения церкви с советской властью. Наиболее активные организаторы и участники антисоветских церковных акций предстали перед народным судом и были сурово наказаны за противозаконные действия подрывного характера.

В конце 1924 года здоровье Святейшего Патриарха Тихона, потрясенное выпавшими на его долю многими тяжкими испытаниями резко пошатнулось. Тихон страдал хроническим воспалением почек, общим склерозом и грудной жабой. А 2 апреля после зубоврачебной операции у больного начался бред, и он впал в забытье. Святейший Патриарх отошел к Господу в Благовещенье 1925 года в 23 часа 45 минут.

Через неделю после представления Патриарха Тихона, 15 марта в «Известиях» напечатан был текст «Воззвания», подписанный им в день кончины. Он получил наименование «Завещание Патриарха».

На неофициальном Соборе архиереев 12 апреля 1925 г. съехавшихся на погребение Патриарха Тихона, митрополит Петр вскрыл завещание покойного. В нем оказались имена митрополитов, предназначенных Тихоном для местоблюстительства в случае невозможности избрания патриарха каноническим путем. Патриарх назвал имена Кирилла Казанского, Агафангела Ярославского и Петра Крутицкого, из которых только последний не был в тот момент в заключении и стал местоблюстителем. Но к концу года сослали и его по подложному обвинению в участии в эмигрантском монархическом заговоре, выдвинутому обновленцами. На самом деле, это была месть за то, что митрополит Петр запретил своему духовенству участвовать во втором обновленческом Соборе, намеченном на осень 1925 г. и задуманном как объединительный. Возможно, что в стремлении к объединению обновленческие лидеры были искренни, поскольку их Церковь как самостоятельная не состоялась и могла рассчитывать на существование только в качестве некой самоуправляющейся ветви единой православной Церкви. Это было бы возможно, если бы патриаршая церковь согласилась их терпеть в своем составе, скажем, на правах, аналогичным правам единоверцев. Но митрополит Петр «своим ярким и решительным посланием от 28. 07. 1925 г. категорически запрещавшим духовенству и мирянам какое-либо участие в этом «Соборе», поломал планы не только обновленцам, но и ГПУ в лице Тучкова, который рассчитывал на этом Соборе столкнуть и перессорить фракции между собой»19. В злобе за провал этой затеи власти приняли решение убрать митрополита и, как говорится в тайном постановлении Комиссии по религиозным культам от 11. 11. 1925 г. «поручить Тучкову ускорить проведение раскола среди тихоновцев».

Митрополит Петр, двенадцать лет, мучившийся в жутких климатических условиях, даже без доступа к дневному свету («прогулки» ему разрешали ночью в смрадном дворике у отхожих мест) 10 октября 1937 года был расстрелян по приговору тройки НКВД. «Преступление» митрополита заключалось в том, что он отказался отречься от местоблюстительства, так как без Собора его отречение означало бы и лишение митрополита Сергия полномочий заместителя местоблюстителя и оставило бы Церковь без руководства. Другим «преступлением» был отказ стать стукачом, третьим было предание гласности его письма митрополиту Сергию в декабре 1929 г. , в котором митрополит Петр выражал беспокойство по поводу растущих расколов «из-за превышения митрополитом доверенной ему церковной власти». В письме он рекомендовал «церковным деятелям полностью устраниться от политики, ни порицая, ни хваля советскую власть» . Четвертым «преступлением» был отказ просить советскую власть о прощении за участие в антисоветских организациях, ибо в таковых, как говорится в одном из его заявлений, он никогда не состоял. Судьба митрополита Петра властям была заранее очевидна, и потому уже в 1936 г. митрополиту Сергию сообщили о смерти местоблюстителя. После этого группа архиереев, съехавшихся в Москву, торжественно присвоила последнему титул патриаршего местоблюстителя.

Убедившись в неприемлемости для верующих, а, следовательно, бесперспективности обновленчества, ОПТУ сделало ставку на вполне, «староцерковную» группировку из 9 епископов, собравшихся в Москве 22 декабря 1925 г. под председательством архиепископа Екатеринбургского Григория (Янковского). Под предлогом, того, что митрополит Петр, якобы занимался контрреволюционной деятельностью, и с его арестом Церковь лишилась руководства, группа объявила себя Временным высшим церковным советом (ВВЦС). Этот совет немедленно получил от советской власти ту самую регистрацию, которой тщетно добивались с 1919 г. и Патриарх Тихон, и митрополит Петр, однако митрополит Петр тоже оставил конверт с именами кандидатов в заместители местоблюстителя, где первым значился митрополит Сергий. Став заместителем местоблюстителя, Сергий не признал григорианский ВВЦС. Тогда Тучков устроил встречу Григория с заключенным Петром, которому был представлен доклад утверждавший, что Сергий руководить церковью не может, так как находится в Нижнем Новгороде, ограниченный властями подпиской о невыезде. Остальных двух кандидатов, намеченных Петром - экзарха Украины митрополита Киевского Михаила и Иосифа (Петровых) - Григорий отводил, утверждая, что первый якобы отказался, а второй-дё никому не известен. Петр, будучи не в курсе дел, поставил свою подпись, но вместо трех епископов для ВВЦС, предложенных Григорием, вставил имена трех иных

13 архиереев. Чтобы вызвать смуту и неразбериху в Церкви, Тучков встретился с возвратившимся из ссылки митрополитом Агафангелом и уговорил его, как второго кандидата, названного в завещании Тихона, объявить себя местоблюстителем: т. к. это прекратит борьбу за власть между Григорием и Сергием. Агафангел поверил Тучкову и 11апреля 1926 г. разослал из Перми послание духовенству и мирянам о принятии на себя местоблюстительства. Обосновал он это тем, что, во-первых, в мае 1922 г. патриарх Тихон назначил его местоблюстителем на время своего заключения и, во-вторых, он назван вторым после митрополита Кирилла кандидатом в местоблюстители в завещании покойного патриарха. Поскольку Кирилл и Петр в заключении, местоблюстителем должен стать он - Агафангел. Послание митрополита Агафангела положило начало расколу внутри «тихоновской» Церкви, и таким образом Тучков добился того, чего не смог достичь при помощи обновленческого Собора. Выступление Агафангела с воззванием к верующим о принятии на себя обязанностей местоблюстителя признать своевременным. Митрополит Петр, несмотря на письменные возражения со стороны митрополита Сергия, согласился отдать свое местоблюстительство Агафангелу. Тем временем Сергий убедил наивного старца отказаться от местоблюстительства, доказав ему, что поскольку местоблюстительство перешло от патриарха Тихона Петру, а Петр назначил своим заместителем Сергия, чреда Агафангела отпала. Примирение между Агафангелом и Сергием не входило в планы ОГПУ, тем более что Петр, разобравшись, в чем дело, «1 января 1927 г. составил воззвание, в котором упразднил григорианскую коллегию, подтвердил запрещение в священнослужение наложенное на Григория митрополитом Сергием, и сообщил об отречении Агафангела от местоблюстительства. Тучков пытался рассорить митрополита Петра с Сергием, уговорить Петра перевести Сергия в Красноярск» .

Епископов канонического православного рукоположения и приверженцев

Григория было около десяти; некоторые колебались, уходили от Григория и с покаянием возвращались к митрополиту Сергию, а затем снова возвращались в раскол. Щедрый на рукоположения, раскол достиг своего апогея в 1952 г. когда у раскольников насчитывалось 27 епископов, из коих только 12 были канонической хиротонии, многочисленность епископов была непропорциональна малочисленности

14 прихожан и храмов. Чтобы как-то поднять престиж своего дела, Григорий пытался привлечь знаменитого Соловецкого узника епископа Иллариона (Троицкого), для чего ГПУ в начале июля 1927 г. пароходом переправило Иллариона в Москву. Но епископ Илларион ответил категорическим отказом и был отправлен обратно в Соловки. Неудача с Илларионом, очевидно, убедила Григория в бесперспективности всего дела, и на своем архиерейском съезде в ноябре 1927 г. он ушел в отставку простым епархиальным свердловским архиереем.

Таким образом, полная неудача григорианского раскола, по-видимому, объясняется следующими причинами: во-первых, отсутствием духовных авторитетов среди его епископата или, по крайней мере, архипастырей, любимых паствой; во-вторых, отвержением, осуждением или запрещением раскольников такими авторитетами, как митрополиты Петр, Сергий и Агафангел и епископ Илларион; в-третьих, отсутствием церковно-богословских причин, оправдывающих его существование. Если у обновленцев была своя экклесиология, которая могла привлекать реформистско-настроенных людей, то у григорианцев ее не было. После смерти Тихона в лоне РПЦ происходили постоянные конфликты между претендентами на патриарший престол и методы в этой борьбе были выбраны очень жестокие.

Пожалуй, нет в мире страны, такой как Россия, где богатство духовного мира общепризнанно. Однако сложны взаимоотношения русской духовной культуры со своим прошлым. Не раз живая духовная традиция прерывалась, но всякий раз восстанавливалась. А потому даже сквозь пелену времени, возможно, обретение сопричастности прошлому.

В стране, где славной старины

Не все следы истреблены,

Где сердцу русскому доныне

Красноречиво говорят:

То стен полуразбитый ряд,

И вал на каменной вершине,

То одинокий древний храм

(Н. М. Языков)

Мне бы хотелось поведать о Церкви Казанской Божьей Матери, которая находится в нашем городе в селе Ближнее Константиново. Особый интерес вызывают архивные материалы, использованные для описания церкви Казанской Божьей Матери в разные периоды истории. Большинство информации было выявлено и записано из уст отца Игоря Дудина, который с 25 декабря 2002 года является настоятелем храма. История этой церкви и история Приокского района, малой Отчины, неразрывно связаны.

Из клировой ведомости:

«Построена церковь тщанием Надворного Советника Василия Федоровича и жены его Марии Андреевны Набережновых. Церковь каменная, с такой же колокольней, крепка для молящихся; ввиду переустройства холодного храма в теплый, поместительна». Особый интерес представляет краткая Историческая справка об основании и становлении церкви, а так же об ее основателях и приходе, которые помогают понять положение церкви Казанской Божьей Матери пред революцией.

Отец Игорь – человек неравнодушный, болеющий душой за своё дело. За 4 года его неустанной работы по возрождению и самой церкви, и той роли, какую она играла в районе проделано многое.

Церковь находилась в весьма плачевном состоянии, внутри самого здания росли берёзы, заезжали трактора, крыша отсутствовала, штукатурка осыпалась, на паникадилах катались дети, как на качелях, а иконы шли в качестве досок на сараи. До 30-х годов в церкви шла служба. Но политика, проводимая советской властью в 20-30 – е годы коснулась и Ближнеконстантиновской церкви. Особенно карались настоятели, которые проводили антисоветские агитации. Именно в этом и обвинили священника Николая Ивановича Виноградова (1888 – 1937), вследствие чего он был выслан в ссылку сроком на 3 года и объявлен врагом народа. Его жизнь подробнейшим образом изложена в приложении, где ярко видны отрывки из его жизни, а так же причины, побудившие УНКВД приговорить Н. И. Виноградова к высшей мере наказания.

С 30-х по 60-е годы храм использовался под склад, зернохранилище. После ликвидации склада, церковь просто стояла без надобности. Старосты села пытались следить за её состоянием, но, тем не менее, церковная утварь была растаскана,

16 кровля содрана, известковые плиты, которыми был устлан пол, были взяты на то, чтобы вымостить дорожки у памятника. Из старой церкви осталось немногое: запрестольный крест, запрестольный образ Божьей Матери, вернули икону Воскресения.

Церковное облачение заплесневело, сгнило. Многие иконы принесены в храм местными жителями, например, Владимирская икона хранилась 50 лет в Ляхове.

С 1991 года церковь официально зарегистрирована в отделе юстиции, но служба началась только с 1996 года, целый год, проходя на дому у сельчан. С 1996 года настоятелем церкви числился иерей Виктор Носков, а с 1997г. по 2002г. – Григорий Комбаратов.

Центральной частью любого храма является иконостас. От него не осталось практически ничего, лишь икона евангелиста Матфея с царских врат и образ Божьей Матери. Судя по старому расположению на стене, крест иконостаса был достаточно высоким. Вообще церковь была красивая, нарядная, украшена лепниной, по воспоминаниям старожилов, четыре больших изображения ангелов располагались по четырём сторонам, символизируя четыре стороны света. Церковь имеет проект нового иконостаса. Он составлен, утверждён, но суммы в 1,5 млн. рублей, необходимых для его создания, нет.

19 декабря 2002 года звон колоколов на малой звоннице возвестил о себе мелодичным, чистым звоном, по выражению московского протоирея А. Меня это

«музыкальная проповедь, вынесенная за порог церкви». Были взвешены 6 колоколов, отлитых на Воронежском заводе специально для церкви Казанской Божьей Матери. Все колокола именные, вылиты на деньги меценатов.

В 2003 году отреставрирована колокольня, по лестнице которой было опасно подниматься до третьего яруса, а с мая позапрошлого года начались наружные работы по реставрации колокольни.

До 90-х годов в центральной части храма ещё были видны старые фрески, но штукатурка осыпалась, и во избежание несчастных случаев её пооббивали. Таким образом, фрески навсегда оказались утеряны, их даже не сфотографировали, чтобы восстановить впоследствии.

С 2002 года начинаются реставрационные работы главного алтаря. Пол на

17 месте алтаря сгнил, образовался огромный котлован в рост человека. Сегодня в алтаре новый пол, облицованный плиткой, использован синий цвет- цвет Богородицы. Интересна идея росписи стен алтаря: иконы написаны на огромных листах- плитах, а не на стенах, что удобно и органично вписывалось в интерьер.

Укреплены церковные арки. В земляных работах помогали студенты ПТУ № 15.

В 2003 году возведены новый шатёр, главный крест, остатки от которого сохранились. Для покрытия купола использована нержавеющая сталь из нитрид- титана с напылением, которое блестит на солнце. Барабана на старом куполе не было, он появился после реставрации.

С 2004 года в храме наладилось богослужение, регулярно проводятся церковные праздники. Церковь проводит благотворительную работу в местной школе (где после уроков преподаётся курс основ православной культуры и нравственности), в колонии для несовершеннолетних в Арзамасе, в детской психиатрической больнице.

Церковь постепенно начинает восстанавливаться, а с ней нравственность и духовность, которые были утеряны, а в данный момент восстанавливаются.

Государственно-церковные отношения всегда были важной частью политической истории нашего государства. Изучение исторического опыта взаимоотношений Советского государства и РПЦ в двадцатые годы показывает, что эти отношения должны основываться на конституционно- правовой основе.

Во второй половине 20-х годов РПЦ постепенно переходит на позиции лояльности, пытается нормализовать отношения с советской властью.

Годом «великого перелома» в проводимой советской властью церковной политике стал 1929 г. Это нашло отражение в издании антирелигиозного законодательства. Религиозные общества лишались прав юридического лица, облагались высокими налогами. С этого года начинает доминировать длительная полоса крайне «воинствующего», нетерпимого отношения к церкви. Вопрос о роли церкви в обществе тесно связан со многими другими вопросами (экономическими, политическими, социальными) и должен решаться весьма осторожно, поскольку

Россия - это многоконфессиональное государство. История РПЦ в 20-е годы XX века - это история её противостояния с советской властью, которая с самых первых дней своего существования повела активное наступление на церковь и с каждым годом всё более ужесточала свою церковную политику. В силу этого особенно важно объективно подходить как к самим фактам противостояния, так и к причинам их вызвавшим.