Боннэр елена георгиевна биография карьера личная жизнь. Истинная биография елены боннэр. Это какой год

«Причиной депортации было объявлено сотрудничество крымскотатарского народа с немцами во время оккупации Крыма. ...Несомненно, однако, что делать ответственным за индивидуальные преступления – если они имели место – целый народ недопустимо ни во время войны, ни спустя почти сорок лет! » (с. 463). «Днем я ездил в троллейбусе и мог убедиться, как относятся литовцы к русским... Как только я садился на сиденье рядом с литовцем или литовкой, они демонстративно отворачивались или пересаживались на другое место. Несомненно, они имеют на это право » (с. 631).

Андрей Дмитриевич Сахаров с восхищением описывает поведение Сергея Адамовича Ковалева на суде. Когда публика в зале отреагировала без сочувствия, смешками, тот крикнул: «Я не буду говорить перед стадом свиней! » (с. 633)***.

Суккуб Боннер
дочь Руфи Боннэр, вышедшей второй раз замуж за первого секретаря Компартии Армении Геворка Алиханяна , можно назвать «характерным представителем института еврейских жен ». Ее матримониальные похождения были весьма увлекательными, начиная с того, что она телефонными наветами отбила мужа у своей подруги, затем во время войны ее похождения продолжились в санитарном поезде, где она пробыла любовницей главврача В.Дорфмана , потом были другие крупные чиновники. Говорят , что именно мать гражданки Боннэр активно помогала дочке, любившей пожить красиво, в поисках выгодных ухажёров. После событий с ее последним любовником – крупным инженером Моисеем Злотником , который занимал пост начальника производственного отдела Главхимпрома в Наркомате химической промышленности СССР, по поводу убийства им своей беременной жены, когда «Люся Б .» проходила свидетелем на следствии, она вдруг исчезла. Но уже в 1948 году начался роман с крупным хозяйственником Яковом Киссельманом , человеком состоятельным и, естественно, весьма немолодым. «Роковая женщина» к этому времени сумела поступить в медицинский институт, где одновременно сошлась с молодым И.Киселевым , от которого родила детей, продолжая сожительствовать и Киссельманом .
Характерно, что «видная правозащитница» уже в конце 60-х годов из «железного занавеса СССР» ездила во Францию. Сразу после этой поездки в 1970-м она намертво вцепилась в сосредоточенного на физике, но отличавшегося мягко говоря редким дилетанством в общественно-политической сфере академика Сахарова, «имплантировав ему еврейскую волю в качестве интеллигентской совести ». Боннер, по сути, являлась суккубом - не только подменив вдовцу родных детей на своих собственных, до сих пор получающих дивиденды со своей причастности к имени Сахарова, но и полностью котролировала своего мужа-подкаблучника. Начиная от слов, которых он произносил в интервью, заканчивая встречами с его друзьями и финансами. Но Бог им судья.
_______________
* page 75, "Moscow and Beyond" 1986 to 1989, Andrei Sakharov , translated by Antonina Bouis , published in the United States by Alfred A.Knopf, Inc., 1990, ISBN 0-394-58797-9. Originally published in Russian as «Горький, Москва, далее везде», 1990

** после прочтения речи Боннерв Норвегии на съезде «Форума свободы в Осло» становится совершенно ясно, что цитаты из Сахарова по Израилю принадлежать самой Боннер - «и.о.Сахарова», за которой все эту чушь и повторял тряпка и подкаблучник...

***А. Сахаров, «Воспоминания» в двух томах, изд-во «Права человека», Москва, 1996

(использовались материалы

В городе Мерве Закаспийской области Туркменской ССР (ныне город Мары в Туркмении).

В 1937 году Елена Боннэр окончила седьмой класс средней школы в Москве.

26 мая 1937 года был арестован отчим Елены Геворк Алиханов (Алиханян), работник Коминтерна. 13 февраля 1938 года приговорен к высшей мере наказания, расстрелян в тот же день (в 1954 году реабилитирован).
10 декабря 1937 года была арестована мать Елены Руфь Боннэр. 22 марта 1938 года приговорена к восьми годам лагерей (в 1946 году освобождена, в 1954 году реабилитирована).

После ареста родителей Елена Боннэр уехала к бабушке в Ленинград (ныне — Санкт-Петербург).

В 1940 году окончила среднюю школу и поступила на вечернее отделение факультета русского языка и литературы Ленинградского педагогического института имени Герцена.
В 1941 году, окончив курсы медсестер, пошла в армию добровольцем . В октябре 1941 года получила тяжелое ранение и контузию. После излечения была направлена в качестве медсестры в военно-санитарный поезд №122, где служила до мая 1945 года. В 1943 году стала старшей медсестрой, получила звание младший лейтенант медслужбы, в 1945 году — звание лейтенант медслужбы.
В мае 1945 года Елена Боннэр была направлена в расположение Беломорского военного округа на должность заместителя начальника медчасти отдельного саперного батальона.
В августе 1945 года была демобилизована. В 1947-1953 годах Елена Боннэр училась в Первом Ленинградском медицинском институте (ныне Санкт-Петербургский государственный медицинский университет им. академика И. П. Павлова).

Работала участковым врачом, врачом-педиатром родильного дома, была заведующей практикой и учебной частью медицинского училища в Москве, работала по командировке Минздрава СССР в Ираке.

Елена Боннэр занималась литературной работой: печаталась в журналах "Нева", "Юность", в "Литературной газете", в газете "Медработник". Участвовала в сборнике "Актеры, погибшие на фронтах Отечественной войны". Была одним из составителей книги "Всеволод Багрицкий, дневники, письма, стихи". Писала для программы "Юность" всесоюзного радио, сотрудничала в литературной консультации Союза писателей в качестве внештатного литконсультанта, была редактором в ленинградском отделении издательства "Медгиз".

В 1938 году Елена Боннэр стала членом ВЛКСМ. В 1964 году стала кандидатом в члены КПСС. В 1965 году стала членом КПСС. В 1972 году вышла из КПСС.

В 1970 году Боннэр познакомилась с Андреем Сахаровым, в 1972 году вышла за него замуж.
В 1974 году основала фонд помощи детям политзаключенных в СССР.
В 1975 году представляла Андрея Сахарова на церемонии вручения ему Нобелевской премии мира в Осло (Норвегия).
В 1976 году была одним из основателей Группы содействия выполнению Хельсинских соглашений в СССР (МХГ).
В 1980 года супруг Елены Боннэр Андрей Сахаров был сослан в Горький (ныне — Нижний Новгород). В мае 1984 года Елена Боннэр была арестована. В августе 1984 года Горьковским областным судом признана виновной по статье 190-1 УК РСФСР ("систематически распространяла в устной форме заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй"), назначенная мера наказания — пять лет ссылки в Горьком.

В декабре 1986 года вместе с Андреем Сахаровым вернулась в Москву.

Принимала участие в создании общественного объединения "Мемориал", клуба "Московская трибуна".
В январе 1990 года по инициативе Елены Боннэр была создана Общественная комиссия по увековечению памяти академика Андрея Сахарова, который скончался 14 декабря 1989 года.
В мае 1991 года под руководством Елены Боннэр в Москве прошел I Международный Конгресс памяти Андрея Сахарова "Мир, прогресс, права человека". В 1994 году был открыт Архив Сахарова. В 1996 году был открыт Музей и общественный центр "Мир, прогресс, права человека" имени Андрея Сахарова.

В 1997 году Елена Боннэр стала членом Инициативной группы "Общее действие", созданной представителями правозащитных организаций.
Елена Боннэр была председателем Фонда Сахарова. До 1994 года была членом комиссии по правам человека при президенте России.
Была членом Совета директоров международной лиги прав человека при ООН, принимала участие в конференциях ООН по правам человека (Вена, Австрия), сессиях Комиссии ООН по правам человека (Женева, Швейцария).

Елена Боннэр имела звание почетного доктора права нескольких американских и европейских университетов, премии и награды ряда общественных правозащитных организаций, а также награду Международного Пресс-центра и Клуба Москва "За свободу Прессы" (1993).

Она являлась автором книг: "Постскриптум. Книга о горьковской ссылке" (1988), "Звонит колокол… Год без Андрея Сахарова" (1991), "Дочки-матери" (1991), "Вольная заметка к родословной Андрея Сахарова" (1996); публицистических материалов в российской и зарубежной прессе.

У Елены Боннэр было двое детей от первого брака — дочь Татьяна (1950 года рождения) и сын Алексей (1956 года рождения). С их отцом, Иваном Семеновым, она развелась в 1965 году.

Дети Боннэр в 1977 году эмигрировали в США.

Похоронена на Востряковском кладбище рядом с мужем — Андреем Сахаровым.

Материал подготовлен на основе информации РИА Новости и открытых источников

Пять лет назад, летом 2011 года, ушла из жизни легендарная диссидентка Елена (Лусик) БОННЭР, супруга великого ученого Андрея Сахарова. Ее отец и отчим были армяне – Левон Кочаров и Геворк Алиханов, она никогда не таила своего армянско-еврейского происхождения.

Предлагаем отрывок из книг Зория Балаяна “Уроки Спитака” и “Карабахский дневник”, в которых он вспоминает о пребывании супругов в Армении, их отношении к Карабахскому конфликту, а также отрывки из книги воспоминаний ученого “Горький, Москва, далее везде”. Елена Георгиевна и Андрей Дмитриевич прожили вместе 18 лет - они были неразлучны. Неразлучная пара мужественных и честных людей...

Зорий Балаян

ВЕРТОЛЕТ ЛЕТИТ В СПИТАК

За пять дней до землетрясения в газете “Гракан терт” я опубликовал на целую полосу очерк об академике А.Д.Сахарове. Впервые я встретился с “отцом советской водородной бомбы” в 1970 году. Приехал к Сахарову с Камчатки, где я тогда работал врачом. Не собираюсь, конечно, пересказывать содержание очерка, но и упомянул о нем не все. Не раз встречался с академиком. Был у него уже на новой квартире летом восемьдесят восьмого. Звонил много раз. Звонил он мне, звонила жена его Е.Г.Боннэр. Время было более чем горячее. Все обещал, что приедет в Ереван. Но потом твердо сказал, что до Нового года никак не получится. Намечается поездка за рубеж. И вдруг звонок из Москвы Галины Старовойтовой: “Вместе с Сахаровым вылетаем в Баку. Оттуда намерены приехать не только в Ереван, но и Карабах”.

Три дня я путешествовал с академиком. Побывал и в Карабахе. Летали в зону бедствия. Я вел вечера встречи Сахарова и его соратников с беженцами из Азербайджана в Ереване и Степанакерте. Но сейчас хотелось бы вкратце рассказать лишь о поездке в Спитак.

В десять утра Як-40 вылетел из Степанакерта и взял курс на Ленинакан. Там нас уже ждали машины, отправленные из Академии наук республики. На машинах должны были из Ленинакана доехать до Спитака, посетить несколько сел и вернуться вечером в Ереван. За маршрут, так вышло, отвечал я. Одно четко усвоил: “Кровь из носу - на следующий день Сахаров должен быть в Москве. Вечером у него там важная встреча”. Через тридцать минут летчики пригласили меня в кабину и передали, прямо скажем, дурную весть: “Ленинакан не принимает. Перевал закрыт”.

Это плохо, - сказал Андрей Дмитриевич, когда я сообщил ему и его спутникам о закрытом перевале. Переживала и Галя, у которой были назначены встречи в Москве.

Дело в том, что никак нельзя мне вернуться, не побывав в районе, пострадавшем от землетрясения. И в Москве меня ждут завтра.

Что-нибудь придумаем, - повторил я.

За долгие годы пребывания на Камчатке я по запаху воздуха научился предугадывать погоду. И по свежему запаху снега, запорошившего аэропорт “Эребуни”, я знал, что к вечеру нагрянет пурга. Но до вечера еще далеко. Сиротливо ежились у Як-40 Сахаров и пятеро, как говорится, сопровождающих его лиц. Никто, разумеется, нас не встретил, кроме начальника отдела перевозок “Эребуни”. Ибо те, кто должны были встретить, уже были в Ленинакане. Вдруг я заметил, как в ста метрах от нас группа людей возится у вертолета.

Эврика! - закричал я.

Что-то придумал уже? - не без иронии спросил академик.

Андрей Дмитриевич! Спросите меня: “Что это там за вертолет? Куда он собирается?”

Что это там за вертолет? Куда он собирается? - поддержал игру академик, ежась от холодного ветра.

Вертолет этот летит в Спитак. Он везет в два села груз. Продовольствие. Промтовары. И без задержек вернется в Ереван. Если не верите, пойдемте спросим.

Гурьбой направились к вертолету, который, судя по всему, вот-вот уже должен был подняться в воздух. Дошли мы к дающему команды грузчикам молодому пилоту, близкому мне человеку, если не сказать, приятелю. Степе Никогосяну. Попросил Андрея Дмитриевича повторить вопрос, который он давеча задавал мне. Каково же было его удивление, когда Степан слово в слово повторил “мой” ответ.

Сговорились, - сказал академик.

Сговорились, - поддержали его Елена Георгиевна и Галя.

Не сговорились, а рассчитал. Ленинакан закрыт. Значит, остается один маршрут - трасса, проходящая между четырехглавой горой Арагац и одноглавой Ара. Трасса эта ведет в Спитак. Раз вертолет берет груз, значит везут его в ближайшие села, ибо в Спитак все и вся везут в основном машинами и даже по железной дороге. Тут куда важнее другое. Как нам стать пассажирами? По инструкции не положено.

Ты же обещал что-то придумать?

А я уже придумал. Мы сейчас составим список в двух экземплярах. Один оставим начальнику отдела перевозок, предварительно показав ему наши билеты до Ленинакана, другой список оставим, как это положено, на борту. Маршрут мы не нарушим. В чем-то даже поможем пилотам. По крайней мере поможем разгружаться.

Как все это называется? - спросила Боннэр.

Все это называется перестро

йка. Согласен ли со мной командир корабля? - спросил я.

Согласен, - сказал командир.

Согласен, - повторил второй пилот Самвел Манвелян.

Согласен, - повторил товарищам бортмеханик Ашот Бабаян.

Вскоре мы устроились среди ящиков и мешков. И после громкого “От винта!” поднялись в воздух.

Никого возле вертолета не было, когда послышалось привычное “От винта”. Винты медленно набирали обороты. Ветер от них разгонял по полю пустые коробки, бумаги, снежную пыль. Я вспомнил молодую мать десятерых детей. В ушах прозвучали слова ее проклятия. И потерял сознание. Впервые со мной случилось такое. Потом мне сказали, что привела меня в чувство Елена Георгиевна.

Мне было плохо. Что же это такое? Ведь получается, что виноваты люди, которые от доброго сердца оказывают помощь. Виноваты потерявшие родных и близких. Оставшиеся без крова. Решившиеся остаться в селе, хотя им предлагали на время выехать, устроиться в пансионатах, в домах отдыха, пока восстановят село. Но они остались. И вдруг такое. Успокоил меня академик Сахаров. Он по-своему оправдал их: “Они-то потом поделятся между собой с тем, что растащили по домам. Их обозленными сделала не столько стихия, сколько неорганизованность. А неорганизованность куда страшнее, чем мародерство”.

Понимаю, тяжело всем: и государству, и народу, и живым, и мертвым. Похоронить десятки тысяч мертвых - это же надо пережить. Отправить сто пятьдесят тысяч школьников и их родителей за пределы республики - это же надо организовать. Приютить шестьсот тысяч оставшихся без крова - это же нелегко. Но создается такое впечатление, что в пятидесяти восьми полностью погибших селах не осталось вообще людей, что в трехсот сорока двух полуразрушенных селах жители спокойно ночуют в полуразрушенных домах. Вот на первых порах и не вспоминали о них. Самое удивительное, что помощь действительно оказывается. Помощь реальная. Только прав Сахаров, не хватает организованности. По одному, всего лишь по одному толковому человеку на каждое село - и все было бы в порядке. Не так уж много людей осталось в деревнях. Можно составить список. Нужно знать конкретно, в чем нуждается не только в целом село, но и конкретно та или иная семья, тот или иной человек. Можно заказать все, что нужно. Благо, все что нужно, имеется на складах в Ереване, в десятках других городов. Была бы организованность четкая, глядишь, и разговоров было бы меньше вокруг проблемы распределения.

Вертолет приземлился на небольшой открытой площадке Спитака, обрамленной руинами. Пустырь, по-видимому, служил в качестве спортивной площадки для школы до седьмого декабря. Там, наверное, за девяносто семь дней до землетрясения, первого сентября были выстроены первоклассники на свою первую линейку. Да, рядом с пустырем была школа. В развалинах мы насчитали более ста школьных портфелей. Пионерские галстуки, книги, тетради. Андрей Дмитриевич нагнулся и поднял тоненькую синюю тетрадь. Дрожащими руками стал листать ее. Тетрадь по математике. Неровным почерком выведены слова и цифры и оценка красными чернилами “5”. Академик платком вытер слезы, предварительно приподняв очки.

Придет время, и локти будем кусать, - сказала Елена Георгиевна. - Так было после войны. Тут бы группе студентов из Еревана собрать все эти вещи, систематизировать. Потом ведь понадобится для музея. Нам надо уже сейчас подумать об уроках Спитака для будущих поколений.

К нам подошел человек лет тридцати. Разговорились. Узнали, что его сынишка погиб в этой самой школе. Почти все дети погибли, сказал он. Пригласил к себе в палатку, где устроились оставшиеся в живых члены семьи. Находились мы, как тут принято говорить, по другую сторону моста, который делит Спитак на две части. Здесь много частных домов. И у многих дети погибли в школах и дошкольных учреждениях. К нам навстречу шел мужчина небольшого роста, завидя которого наш спутник сказал: “При этом человеке я молчу. У него погибли трое детей и жена. И теперь часто можно видеть, как идет он от своего разрушенного дома к разрушенной школе. По той самой дороге, по которой ходили наши дети”.

Сахаров снова снял очки. Вытер платком глаза.

“ПОЧЕМУ ВЫ НЕНАВИДИТЕ АЗЕРБАЙДЖАНСКИЙ НАРОД, ЕЛЕНА ГЕОРГИЕВНА?”

Двадцать первое мая 1991 года. День рождения Андрея Дмитриевича Сахарова. Семьдесят лет. В Москву на Первый международный Сахаровский конгресс съехались делегации со всех континентов. Вступительное слово произнесла Елена Боннэр. В президиуме, кроме известных всему миру ученых и общественных деятелей из-за рубежа, - президент СССР М.Горбачев. Вечером я поехал к Елене Георгиевне на улицу Чкалова. Ехал и вспоминал ее слова, сказанные в битком набитом зале. Тогда я не знал, что они были переданы миру в прямом эфире. Она говорила о зверствах в Геташене и Мартунашене, о пожарищах в Гадрутском районе и Бердадзорском подрайоне. О депортации двадцати четырех армянских сел. Словом, о массовых нарушениях прав человека и в первую очередь о праве на жизнь. Слово ее прогремело как бомба, особенно если учесть, что звучало оно средь бела дня на весь мир.

Елена Георгиевна выглядела уставшей. Дома было много народу. Разноликие, разноязыкие. Пар от кофе, дым от сигарет, гул, гомон. Улучив момент, я сказал Елене Георгиевне, которую я, как и другие ее друзья и близкие знакомые, зову просто Люсей, что должен завтра же вернуться домой, ибо там положение становится совершенно критическим.

С нами воюет не Азербайджан, а Советская армия.

Неужели ты не понимаешь, что с завтрашнего дня пойдут заседания по секциям. А ты включен в комиссию по массовым нарушениям прав человека, которую возглавляет баронесса Керолайн Кокс. И ты там должен выступить.

Да пойми, Люся, все это для нас сейчас не так уж важно. Когда воюют Армения и Азербайджан - это война. Но когда с нами воюет Советская армия с боевыми генералами, боевыми вертолетами, танками, бронетехникой, регулярными частями, это уже результат преступной нашей политики.

Политика делается в Москве. Я тебя должна огорчить.

Все намного сложнее, чем ты думаешь. Сегодня во время перерыва, до начала концерта, я давала чай в президиуме, в том числе Горбачеву и Раисе Максимовне. Лицо президента было багровым. Я понимала, что причиной тому мои слова о последних событиях в Карабахе. Во время чая я рассказала историю, которую ты накануне по телефону мне поведал. О судьбе матери троих детей, да еще и беременной на девятом месяце. И все всматривалась в лица Горбачева и Раисы Максимовны. Когда я сказала, что на глазах у беременной женщины, троих детей и советских солдат азербайджанские омоновцы зверски убили ее мужа Анушавана Григоряна, а затем четыре дня не давали его похоронить, Горбачев изменился в лице. А вот супруга его продолжала пить чай. Откусила пирожное и спокойно так спросила: “Почему вы ненавидите азербайджанский народ, Елена Георгиевна?” Такая вот реакция на трагедию людскую.

Я от неожиданности поперхнулась. Напомнила им о нашей поездке с Андрюшей в Баку, где Везиров говорил, что земли без крови не дают. Короче, завтра с утра давай прямиком из гостиницы в Хаммеровский центр. Там будет заседать комиссия Кокс.

Андрей САХАРОВ

“ЗЕМЛЮ НЕ ДАРЯТ. ЕЕ ЗАВОЕВЫВАЮТ”

В Москве к нам пришла группа ученых, имея на руках проект разрешения армяно-азербайджанского конфликта. Это, конечно, сильно сказано, но действительно у них были интересные, хотя и далеко не бесспорные идеи. Они - это три сотрудника Института востоковедения (Андрей Зубов и еще двое, фамилии которых я не помню). Вместе с ними пришла Галина Старовойтова, сотрудница Института этнографии, давно интересующаяся межнациональными проблемами. Зубов, развернув карту, изложил суть плана.

Первый этап: проведение референдума в районах Азербайджана с высоким процентом армянского населения и в районах Армении с высоким процентом азербайджанского населения. Предмет референдума: должен ли ваш район (в отдельных случаях сельсовет) перейти к другой республике или остаться в пределах данной республики. Авторы проекта предполагали, что примерно равные территории с примерно равным населением должны будут перейти в подчинение Армении из Азербайджана и в подчинение Азербайджану из Армении. Они предполагали также, что уже само объявление этого проекта и обсуждение его деталей повернет умы людей от конфронтации к диалогу и что в дальнейшем создадутся условия для более спокойных межнациональных отношений. При этом они считали необходимым на промежуточных этапах присутствие в неспокойных районах специальных войск для предупреждения вспышек насилия. От Азербайджана к Армении, по их прикидкам, должны бы, в частности, отойти область Нагорного Карабаха, за исключением Шушинского района, населенного азербайджанцами, и населенный преимущественно армянами Шаумяновский район. Мне проект показался интересным, заслуживающим обсуждения. На другой день я позвонил А.Н.Яковлеву, сказал о том, что мне принесли проект, и попросил о встрече для его обсуждения. Встреча состоялась через несколько часов в тот же день в кабинете Яковлева. Я за вечер накануне подготовил краткое резюме достаточно пухлого и наукообразного текста проекта трех авторов. Именно мое резюме я первым делом дал прочитать Яковлеву. Он сказал, что как материал для обсуждения документ интересен, но безусловно при нынешних крайне напряженных национальных отношениях совершенно неосуществим. “Вам было бы полезно съездить в Баку и Ереван, посмотреть на обстановку на месте...” В это время зазвонил телефон. Яковлев взял трубку и попросил меня выйти к секретарю. Через 10-15 минут он попросил меня вернуться в кабинет и сказал, что говорил с Михаилом Сергеевичем - тот так же, как и он, считает, что сейчас невозможны какие-либо территориальные изменения. Михаил Сергеевич независимо от него высказал мысль, что будет полезно, если я съезжу в Баку и Ереван. Я сказал, что я хотел бы в качестве члена делегации иметь мою жену, остальные фамилии я согласую. Если нам будут оформлены командировки, мы могли бы выехать очень быстро.

В состав группы, которой предстояла поездка в Азербайджан и Армению, вошли Андрей Зубов, Галина Старовойтова и Леонид Баткин от “Трибуны”, Люся и я. Встреча с Яковлевым состоялась в понедельник. Во вторник мы оформили командировки и получили билеты в кассе ЦК и уже вечером в тот же день (или, может, все же на следующий?) вылетели в Баку.

Нас поселили почти единственными постояльцами в большой, явно привилегированной гостинице. Ужинали мы в заново отделанном, сверкающем золотом зале (там же происходили и последующие трапезы, все бесплатно - за счет академии). На другой день - встреча с представителями академии, научной общественностью и интеллигенцией. Она произвела на нас гнетущее впечатление. Один за другим выступали академики и писатели, многословно говорили то сентиментально, то агрессивно - о дружбе народов и ее ценности, о том, что никакой проблемы Нагорного Карабаха не существует, а есть исконная азербайджанская территория, проблему выдумали Аганбегян и Балаян и подхватили экстремисты, теперь, после июльского заседания Президиума Верховного Совета, все прошлые ошибки исправлены и для полного спокойствия нужно только посадить Погосяна (нового первого секретаря областного комитета КПСС Нагорного Карабаха). Собравшиеся не хотели слушать Баткина и Зубова, рассказывавшего о проекте референдума, перебивали. Особенно агрессивно вел себя академик Буниятов как в своем собственном выступлении, так и во время выступлений Баткина и Зубова. (Буниятов - историк, участник войны, Герой Советского Союза, известен антиармянскими националистическими выступлениями; уже после встречи он опубликовал статью с резкими нападками на Люсю и меня.) Буниятов, говоря о сумгаитских событиях, пытался изобразить их как провокацию армянских экстремистов и дельцов теневой экономики с целью обострить ситуацию. Он при этом демагогически обыгрывал участие в сумгаитских бесчинствах какого-то человека с армянской фамилией. Во время выступления Баткина Буниятов перебивал его в резко оскорбительной, пренебрежительной манере. Я возразил ему, указав, что мы все - равноправные члены делегации, посланные ЦК для дискуссии и изучения ситуации. Меня энергично поддержала Люся. Буниятов набросился на нее и Старовойтову, крича, что “вас привезли сюда, чтобы записывать, так сидите и пишите, не встревая в разговор”. Люся не выдержала и ответила ему еще более резко, что-то вроде “Заткнись - я таких, как ты, сотни вытащила из-под огня”. Буниятов побледнел. Его публично оскорбила женщина. Я не знаю, какие возможности и обязанности действовать в этом случае есть у восточного мужчины. Буниятов резко повернулся и, не произнеся ни слова, вышел из зала. Потом, в курилке, он уже с некоторым уважением говорил Люсе: “Хоть ты и армянка, но должна понять, что все-таки ты не права”. Конечно, никакого сочувственного отношения к проекту Зубова и других в этой аудитории не могло быть, вообще никакого отношения, просто отрицалось существование проблемы.

В тот же день была не менее напряженная встреча с беженцами-азербайджанцами из Армении. Нас привели в большой зал, где сидело несколько сот азербайджанцев - мужчин и женщин крестьянского вида. Выступавшие, безусловно, были специально отобранные люди. Они рассказывали, один за другим, об ужасах и жестокостях, которым они подвергались при изгнании, об избиениях взрослых и детей, поджогах домов, о пропаже имущества. Некоторые выступали совершенно истерически, нагнетая опасную истерию в зале. Запомнилась молодая женщина, которая кричала, как армяне резали на куски детей, и кончила торжествующим воплем: “Аллах их покарал” (о землетрясении! мы знали, что известие о землетрясении вызвало прилив радости у многих в Азербайджане, на Апшероне даже якобы состоялось народное гулянье с фейерверком).

Вечером к нам в гостиницу пришли два азербайджанца, которых нам охарактеризовали как представителей прогрессивного крыла азербайджанской интеллигенции, не имевшего возможности выступить на утреннем собрании, и будущих крупных партийных руководителей республики. Личная позиция наших гостей по острым национальным проблемам несколько отличалась от позиции Буниятова, но не столь кардинально, как хотелось бы. Во всяком случае Нагорный Карабах они считали исконно азербайджанской землей и с восхищением говорили о девушках, бросавшихся под танки с криком: “Умрем, но не отдадим Карабах!” На другой день нам устроили встречу с первым секретарем республиканского комитета КПСС Везировым. Большую часть встречи говорил Везиров. Это был некий спектакль в восточном стиле. Везиров актерствовал, играл голосом и мимикой, жестикулировал. Суть его речи сводилась к тому, какие усилия он прилагает для укрепления межнациональных отношений и какие успехи достигнуты за то недолгое время, которое он находится на своем посту. Беженцы - армяне и азербайджанцы - уже в своем большинстве хотят вернуться назад. (Это полностью противоречило тому, что мы слышали от азербайджанцев и, вскоре, - от армян. На самом деле, проблемы недопустимого насильственного возвращения беженцев, их трудоустройства и обеспечения жильем продолжают оставаться очень острыми до сих пор - написано в июле 1989 г.)

Везиров распорядился обеспечить нам билеты на самолет, и вскоре мы уже прибыли в Ереван. Формально у нас там была программа, аналогичная азербайджанской, - академия, беженцы, первый секретарь. Но в действительности вся жизнь в Ереване проходила под знаком случившейся страшной беды. Уже в гостинице все командированные были прямо или косвенно связаны с землетрясением. Только накануне уехал Рыжков - он руководил правительственной комиссией и оставил по себе добрую память. Все же, как мы вскоре поняли, в начальный период после землетрясения было допущено много организационных и иных ошибок, которые очень дорого обошлись. Конечно, не один Рыжков в том повинен. Одна из проблем, в которую мне нужно было в какой-то степени войти: что делать с Армянской АЭС? Страх аварии АЭС в огромной степени усиливал этот стресс, и его совершенно необходимо было устранить. В холле гостиницы мы встретили Кейлис-Борока, которого я уже знал по дискуссиям о возможности вызвать в нужный момент землетрясение с помощью подземного ядерного взрыва (за 2 месяца до этого я ездил на конференцию в Ленинград, где обсуждался этот вопрос). Кейлис-Борок спешил по каким-то делам, но все же коротко объяснил мне сейсмологическую обстановку как на севере Армении, где проходит один широтный разлом, на пересечении которого с другим долготным разрывом расположен Спитак, так и на юге, где другой широтный разрыв проходит недалеко от АЭС и Еревана. Честное слово, надо быть безумцем, чтобы в таком месте строить АЭС! Но это далеко не единственное безумство ведомства, ответственного за Чернобыль. Все еще не решен вопрос о строительстве Крымской АЭС. В кабинете президента Армянской Академии наук Амбарцумяна я продолжил разговор об АЭС с участием Велихова и академика Лаверова. При беседе присутствовала Люся. Велихов сказал: “При остановке АЭС решающая роль перейдет к электростанции в Раздане. Но там тоже сейсмический район, и возможно землетрясение с выходом станции из строя”. Люся спросила: “Сколько времени потребуется, чтобы вновь запустить в этом случае остановленные реакторы АЭС?” Велихов и Лаверов посмотрели на нее как на сумасшедшую. Между тем ее вопрос был не бессмысленным. В острых ситуациях пересматриваются границы дозволенного - Люся знала это из своего военного опыта.

В это время мы - Зубов, Люся и я - встречались с беженцами. Их рассказы были ужасными. Особенно запомнился рассказ русской женщины, муж которой армянин, о событиях в Сумгаите. Проблемы беженцев были аналогичны проблемам азербайджанцев. На другой день я встретился с первым секретарем ЦК Армении С.Арутюняном. Он не стал обсуждать проект. Разговор шел о беженцах, о том, что якобы некоторые готовы вернуться (я отрицал это), о трудностях устройства их жизни в республике после землетрясения. Я поднял вопрос об АЭС. Я также (или вернувшись в Москву, или, наоборот, до поездки - не помню) позвонил академику А.П.Александрову и просил при решении вопроса об Армянской АЭС учесть мое мнение о необходимости ее остановки. На беседе с Арутюняном был только я, без Люси и других. Около 12 дня мы все пятеро вылетели в Степанакерт (Нагорный Карабах), к нам также присоединились Юрий Рост (фотокорреспондент “Литературной газеты”, с которым у нас установились хорошие отношения) и Зорий Балаян (журналист, один из инициаторов постановки проблемы Нагорного Карабаха).

В Степанакерте нас у трапа самолета встретил Генрих Погосян, первый секретарь областного комитета КПСС (это его хотели арестовать азербайджанские академики), человек среднего роста, с очень живым смуглым лицом. На машине он отвез нас в здание обкома, где мы встретились с Аркадием Ивановичем Вольским, в то время уполномоченным ЦК КПСС по НКАО (после января - председатель Комитета особого управления). Вольский кратко рассказал о положении в НКАО. Он сказал: “В 20-х годах были сделаны две большие ошибки - создание Нахичеванской и Нагорно-Карабахской автономных национальных областей и их подчинение Азербайджану.

Перед выездом в Шушу Вольский спросил меня и Люсю, не откажемся ли мы от этой поездки: “Там неспокойно”. Мы, конечно, не отказались. Вольский сел с нами в одну машину, мы сидели втроем на заднем сиденье, а рядом с водителем - вооруженный охранник. Баткин и Зубов поехали в другой машине, тоже с охраной; Старовойтову и Балаяна Вольский не взял как слишком “одиозных”. У здания райкома, когда мы уезжали, толпилась группа возбужденных азербайджанцев. Вольский вышел из машины, сказал несколько слов и, видимо, сумел успокоить людей. Во время самой встречи Вольский умело направлял беседу и сдерживал страсти, иногда напоминая азербайджанцам, что они не без греха (например, напомнил о том, как женщины забили палками одну армянку, но этому делу не было дано хода; была еще страшная история, как мальчики 10-12 лет пытали электрическим током в больнице своего сверстника другой национальности и как он выпрыгнул в окно). Люся в начале встречи сказала: “Я хочу, чтобы не было неясностей, сказать, кто я. Я жена академика Сахарова. Моя мать - еврейка, отец - армянин” (шум в зале; потом одна азербайджанка сказала Люсе: “Ты смелая женщина”).

«…Все старо как мир – в дом Сахарова после смерти жены пришла мачеха и вышвырнула детей. Во все времена и у всех народов деяние никак не похвальное. Устная, да и письменная память человечества изобилует страшными сказками на этот счет. Наглое попрание общечеловеческой морали никак нельзя понять в ее рамках, отсюда попеки тусторонних объяснений, обычно говорят о такой мачехе – ведьма. А в доказательство приводят, помимо прочего, "нравственные" качества тех, кого она приводит под крышу вдовца, -своего отродья. Недаром народная мудрость гласит – от яблони яблочко, от ели шишка. Глубоко правильна народная мудрость.

Вдовец Сахаров познакомился с некой женщиной. В молодости распущенная девица отбила мужа у больной подруги, доведя ее шантажом, телефонными сообщениями с гадостными подробностями до смерти. Разочарование – он погиб на войне. Постепенно, с годами пришел опыт, она достигла почти профессионализма в соблазнении и последующем обирании пожилых и, следовательно, с положением мужчин. Дело известное, но всегда осложнявшееся тем, что, как правило, у любого мужчины в больших летах есть близкая женщина, обычно жена. Значит, ее нужно убрать. Как?

Она затеяла пылкий роман с крупным инженером Моисеем Злотником. Но опять рядом досадная помеха – жена! Инженер убрал ее, попросту убил и на долгие годы отправился в заключение. Очень шумное дело побудило известного в те годы советского криминалиста и публициста Льва Шейнина написать рассказ "Исчезновение", в котором сожительница Злотника фигурировала под именем "Люси Б.". Время было военное, и, понятно, напуганная бойкая"Люся Б." укрылась санитаркой в госпитальном поезде. На колесах раскручивается знакомая история – связь с начальником поезда Владимиром Дорфманом, которому санитарка годилась разве что в дочери. Финал очень частый в таких случаях: авантюристку прогнали, списали с поезда.

В 1948 году еще роман, с крупным хозяйственником Яковом Киссельманом, человеком состоятельным и, естественно, весьма немолодым. "Роковая"женщина к этому времени сумела поступить в медицинский институт. Там она считалась не из последних – направо и налево рассказывает о своих "подвигах" в санитарном поезде, осмотрительно умалчивая об их финале. Внешне она не очень выделялась на фоне послевоенных студентов и студенток.

Что радости в Киссельмане, жил он на Сахалине и в Центре бывал наездами, а рядом однокурсник Иван Семенов, и с ним она вступает в понятные отношения. В марте 1950 года у нее родилась дочь Татьяна. Мать поздравила обоих – Киссельмана и Семенова со счастливым отцовством. На следующий год Киссельман оформил отношения с матерью "дочери", а через два года связался с ней узами брака и Семенов.

Последующие девять лет она пребывала в законном браке одновременно с двумя супругами, а Татьяна с младых ногтей имела двух отцов – "папу Якова" и "папу Ивана". Научилась и различать их – от "папы Якова" деньги, от "папы Ивана" отеческое внимание. Девчонка оказалась смышленой не по-детски и никогда не огорчала ни одного из отцов сообщением, что есть другой. Надо думать, слушалась прежде всего маму. Весомые денежные переводы с Сахалина на первых порах обеспечили жизнь двух "бедных студентов".

В 1955 году "героиня" нашего рассказа, назовем наконец ее – Елена Боннэр, родила сына Алешу. Так и существовала в те времена гражданка Киссельман-Семенова-Боннэр, ведя развеселую жизнь и попутно воспитывая себе подобных – Татьяну и Алексея. Моисей Злотник, отбывший заключение, терзаемый угрызениями совести, вышел на свободу в середине пятидесятых годов. Встретив случайно ту, кого считал виновницей своей страшной судьбы, он в ужасе отшатнулся, она гордо молча прошла мимо – новые знакомые, новые связи, новые надежды…

В конце шестидесятых годов Боннэр наконец вышла на "крупного зверя" – вдовца, академика А. Д. Сахарова, Но, увы, у него трое детей – Татьяна, Люба и Дима. Боннэр поклялась в вечной любви к академику и для начала выбросила из семейного гнезда Таню, Любу и Диму, куда водворила собственных – Татьяну и Алексея.

С изменением семейного положения Сахарова изменился фокус его интересов в жизни. Теоретик по совместительству занялся политикой, стал встречаться с теми, кто скоро получил кличку "правозащитников". Боннэр свела Сахарова с ними, попутно повелев супругу вместо своих детей возлюбить ее, ибо они будут большим подспорьем в затеянном ею честолюбивом предприятии – стать вождем (или вождями?) "инакомыслящих" в Советском Союзе.

1985

Настоящие дети академика сделали было попытку защитить свое доброе имя. Татьяна Андреевна Сахарова, узнав о том, что у отца объявилась еще"дочь" (да еще с тем же именем), которая козыряет им направо и налево, попыталась урезонить самозванку. И вот что произошло, по ее словам: "Однажды я сама услышала, как Семенова представлялась журналистам как Татьяна Сахарова, дочь академика. Я потребовала, чтобы она прекратила это. Вы знаете, что она мне ответила? "Если вы хотите избежать недоразумений между нами, измените свою фамилию". Ну что можно поделать с таким проворством! Ведь к этому времени дочь Боннэр успела выйти замуж за Янкелевича, студента-недоучку.

Татьяна Боннэр, унаследовавшая отвращение матушки к учению, никак не могла осилить науку на факультете журналистики МГУ. Тогда на боннэровской секции семейного совета порешили превратить ее к "производственницу".Мать Янкелевича Тамара Самойловна Фейгина, заведующая цехом Мечниковского института в Красногорске, фиктивно приняла ее в конце 1974 года лаборанткой в свой цех, где она и числилась около двух лет, получая заработную плату и справки "с места работы для представления на вечернее отделение факультета журналистики МГУ. В конце концов обман раскрылся" и мнимую лаборантку изгнали. Тут и заголосили "дети" академика Сахарова – хотим на"свободу", на Запад!

Почему именно в это время? Мошенничество Татьяны Боннэр не все объясняет. Потеря зарплаты лаборантки не бог весть какой ущерб. Все деньги Сахарова в СССР Боннэр давно прибрала. Главное было в другом: Сахарову выдали за антисоветскую работу Нобелевскую премию, на его зарубежных счетах накапливалась валюта за различные пасквили в адрес нашей страны. Доллары! Разве можно их истратить у нас? Жизнь с долларами там, на Западе, представлялась безоблачной, не нужно ни работать, ни, что еще страшнее для тунеядствующих отпрысков Боннэр, учиться. К тому же подоспели новые осложнения. Алексей при жене привел в дом любовницу Елизавету, каковую после криминального аборта стараниями Боннэр пристроили прислугой в семье.

Он, лоботряс и недоучка, оказался оборотистым парнем – купил под Бостоном трехэтажный дом, неплохо обставился, обзавелся автомашинами и т. д. Пустил на распыл Нобелевскую премию и гонорары Сахарова. По всей вероятности, прожорливые боннэровские детки быстро подъели сахаровские капиталы, а жить-то надо! Тут еще инфляция, нравы общества"потребления", деньги так и тают. Где и как заработать? Они и принялись там, на Западе, искать радетелей, которые помогут горемычным "детям" академика Сахарова. Тамошнему обывателю, разумеется, невдомек, что в СССР спокойно живут, работают и учатся подлинные трое детей А. Д. Сахарова. Со страниц газет, по радио и телевидению бойко вещает фирма "Янкелевич и К°", требующая внимания к "детям" академика Сахарова.

В 1978 году в Венеции шумный антисоветский спектакль. Униатский кардинал Слипый благословил "внука" академика Сахарова Матвея.Кардинал – военный преступник, отвергнутый верующими в западных областях Украины, палач львовского гетто. Мальчик, голову которого подсунули под благословение палача в сутане, – сын Янкелевича и Татьяны Киссельман-Семеновой-Боннэр, называемый в семье Янкелевичей по-простому – Мотя.

В мае 1983 года крикливая антисоветская церемония в самом Белом доме. Президент Р. Рейган подписывает прокламацию, объявляющую 21 мая в США"днем Андрея Сахарова". Столичная "Вашингтон пост" сообщает: "На этой церемонии присутствовали члены конгресса и дочь Сахарова Татьяна Янкелевич". "Дочь" и все тут! Как-то даже непристойно, этой женщине было много больше, двадцати лет, когда она обрела очередного "папу"…

Режиссер постановки шумного балагана "Дети академика Сахарова" -Елена Боннэр. Это она объявила своих великовозрастных тунеядцев его"детьми", это она провернула их денежные дела за счет нечистоплотных доходов очередного мужа, а когда средства для разгульной жизни на Западе стали иссякать, подняла вой о "воссоединении" семьи, потребовав отпустить на Запад"невесту" своего сына Елизавету, пребывавшую при Боннэр прислугой. "Невестой"она стала по той простой причине, что Алексей, попав на Запад, расторг брак с женой Ольгой Левшиной, которую с большим скандалом увез в западный"рай".

Сахаров под градом ударов Боннэр также стал выступать за "воссоединение" семьи. Ему, видимо, было невдомек, что"воссоединение" затеяно было Боннэр как повод напомнить о "семье" Сахарова в надежде извлечь из этого и материальные дивиденды. На этот раз она заставила Сахарова еще и объявить голодовку. Но ведь живет Сахаров не в благословенном оплоте западной "демократии", скажем в Англии, где свободе воли не ставится препятствий, – хочешь голодать в знак протеста и умирать, никто не пошевелит пальцем. "Демократия"! Большого ребенка, каким все же является Сахаров, взяли в больницу, подлечили, подкормили. Он все стоял на своем, Боннэр отправилась в больницу вместе с ним, правда, при персонале не давала воли рукам. И отпустили за кордон их домработницу, побудив тем самым чудака возобновить нормальный прием пищи,

Газета "Русский голос", выходящая в Нью-Йорке, еще в 1976 году закончила обширную статью "Мадам Боннэр – "злой гений"Сахарова?" ссылкой на "учеников" физика, которые говорили зарубежным корреспондентам: "Он сам лишен самых элементарных прав в своей собственной семье". Один из них, с болью выдавливая слова, добавляет: "Похоже на то, что академик Сахаров стал "заложником" сионистов, которые через посредничество вздорной и неуравновешенной Боннэр диктуют ему свои условия". Что же, "ученикам" виднее, среди них не был, не знаю. Но верю.

Живет поныне в городе Горьком на Волге в четырехкомнатной квартире Сахаров. Замечены регулярные перепады в его настроении. Спокойные периоды, когда Боннэр, оставив его, уезжает в Москву, и депрессивные – когда она наезжает из столицы к супругу. Приезжает, побывав в Москве в посольстве США, встретившись с кем-то, аккуратно получив за него академическую заработную плату. Засим следует коллективное сочинение супругами какого-нибудь пасквиля, иногда прерываемое бурной сцепной с побоями. Страдающая сторона – Сахаров. К тому же он понимает, что он боль и горе наше. И куражится.

Дмитрий Сахаров: Моего отца свела в могилу Елена Боннэр!

Ответы на эти вопросы - штрихи к портрету Андрея Сахарова, выдающегося ученого, правозащитника и во многом противоречивого человека. В канун круглой исторической даты, а 12 августа - 50 лет со дня испытания (статья готовилась 8 лет назад - в 2003 г.) первой водородной бомбы, создателем которой считается Сахаров, мы отыскали сына прославленного академика. 46-летний Дмитрий по образованию физик, как и его отец. Это его первое интервью для российской прессы.

Вам нужен сын академика Сахарова? Он живет в США, в Бостоне. А зовут его Алексей Семенов, - горько пошутил Дмитрий Сахаров, когда мы договаривались о встрече по телефону.

На самом же деле Алексей - сын Елены Боннэр. Эта женщина стала второй женой Андрея Сахарова после смерти моей матери - Клавдии Алексеевны Вихиревой. Почти 30 лет Алексей Семенов раздавал интервью как «сын академика Сахарова», в его защиту на все лады голосили забугорные радиостанции. А я при живом отце чувствовал себя круглой сиротой и мечтал, чтобы папа проводил со мной хотя бы десятую часть того времени, которое он посвящал отпрыскам моей мачехи.

Злая мачеха

Дмитрий много раз перечитывал книги воспоминаний Андрея Сахарова. Пытался понять, почему так случилось, что любящий отец вдруг отдалился от него и сестер, женившись на Елене Боннэр. Даже подсчитывал, сколько раз Сахаров упоминал в книгах о родных детях и детях второй жены. Сравнение было не в пользу Дмитрия и его старших сестер – Татьяны и Любы Сахаровых. О них академик писал как бы между прочим, а Татьяне и Алексею Семеновым посвятил в мемуарах десятки страниц. И это неудивительно.

Когда умерла мама, мы некоторое время продолжали жить вместе – папа, я и сестры. Но после женитьбы на Боннэр отец ушел от нас, поселившись в квартире мачехи, – рассказывает Дмитрий – Таня к тому времени вышла замуж, мне едва исполнилось 15 лет, и родителей мне заменила 23-летняя Люба. С ней вдвоем мы и хозяйничали. В своих воспоминаниях отец пишет, что старшие дочери настраивали меня против него. Это неправда. Просто в дом, где папа жил с Боннэр, меня никто никогда не приглашал. Туда я приходил редко, вконец соскучившись по отцу. А Елена Георгиевна ни на минуту не оставляла нас один на один. Под строгим взором мачехи я не осмеливался говорить о своих мальчишеских проблемах. Было что-то вроде протокола: совместный обед, дежурные вопросы и такие же ответы.

Сахаров писал, что содержал вас, давая в месяц по 150 рублей.

Это правда, но здесь интересно другое: деньги отец никогда не отдавал в руки мне или сестре. Мы получали почтовые переводы. Скорее всего, отправлять деньги почтой ему посоветовала Боннэр. Похоже, она предусмотрела такую форму помощи на случай, если бы я вдруг стал говорить, что отец не помогает мне. Но эти алименты он перестал отсылать, как только мне исполнилось 18 лет. И тут ни к чему не придерешься: все по закону.

Обижаться на отца Дмитрий и не думал. Он понимал, что его отец – выдающийся ученый, гордился им и, повзрослев, старался не придавать значения странностям в их с ним отношениях. Но однажды ему все же стало неловко за своего знаменитого родителя. Во время горьковской ссылки Сахаров объявил вторую по счету голодовку. Он требовал, чтобы Советское правительство выдало разрешение на выезд за границу невесте сына Боннэр – Лизе.

В те дни я приехал в Горький, надеясь убедить отца прекратить бессмысленное самоистязание, – рассказывает Дмитрий. – Между прочим, Лизу я застал за обедом! Как сейчас помню, она ела блины с черной икрой. Представьте, как мне стало жаль отца, обидно за него и даже неудобно. Он, академик, известный на весь мир ученый, устраивает шумную акцию, рискует своим здоровьем – и ради чего? Понятно, если бы он таким образом добивался прекращения испытаний ядерного оружия или требовал бы демократических преобразований… Но он всего лишь хотел, чтобы Лизу пустили в Америку к Алексею Семенову. А ведь сын Боннэр мог бы и не драпать за границу, если уж так любил девушку. У Сахарова сильно болело сердце, и был огромный риск, что его организм не выдержит нервной и физической нагрузки. Позже я пробовал говорить с отцом на эту тему. Он отвечал односложно: так было нужно. Только вот кому? Конечно, Елене Боннэр, это она подзуживала его. Он любил ее безрассудно, как ребенок, и был готов ради нее на все, даже на смерть. Боннэр понимала, насколько сильно ее влияние, и пользовалась этим. Я же до сих пор считаю, что эти шоу сильно подорвали здоровье отца. Елена Георгиевна прекрасно знала, насколько голодовки губительны для папы, и прекрасно понимала, что подталкивает его к могиле.

Голодовка действительно не прошла для Сахарова даром: сразу же после этой акции у академика случился спазм сосудов мозга.

Академик-подкаблучник

Когда дети, зять и невестка Боннэр один за другим упорхнули за бугор, эмигрировать хотел и Дмитрий. Но отец и мачеха в один голос сказали, что не дадут ему разрешения на выезд из Союза.

Почему вы хотели сбежать из СССР, неужели вашей жизни угрожала опасность?

Нет. Я, как и Татьяна Семенова с Алексеем, мечтал о сытой жизни на Западе. Но, похоже, мачеха боялась, что я могу стать конкурентом ее сыну и дочери, и - самое главное - опасалась, что откроется правда о настоящих детях Сахарова. Ведь в таком случае ее отпрыскам могло достаться меньше благ от зарубежных правозащитных организаций. А отец слепо шел у жены на поводу. Лишенный отцовских денег, Дима зарабатывал на жизнь сам. Еще студентом он женился, и у него родился сын Николай. Жена тоже училась в вузе. Молодой семье приходилось нередко голодать, но отнюдь не по политическим мотивам, как академику, - стипендии не хватало даже на еду. Как-то, отчаявшись, Дмитрий в очередной раз занял у соседки 25 рублей. На трешку купил еды, а за 22 целковых приобрел электрическое точило и принялся обходить квартиры граждан, предлагая наточить ножи, ножницы и мясорубки. - Обращаться к отцу за помощью не хотелось, - говорит Дмитрий. - Да и наверняка он отказал бы мне. Не пошел я к нему с просьбой о поддержке и позже, когда сломал ногу. Выкручивался, как мог, не дали пропасть друзья.

АНДРЕЙ САХАРОВ С РОДНЫМИ ДЕТЬМИ: пока еще вместе

Оплеухи по лысине

Во время горьковской ссылки в 1982 году в гости к Андрею Сахарову приехал тогда еще молодой художник Сергей Бочаров. Он мечтал написать портрет опального ученого и правозащитника. Работал часа четыре. Чтобы скоротать время, разговаривали. Беседу поддерживала и Елена Георгиевна. Конечно, не обошлось без обсуждения слабых сторон советской действительности.

Сахаров не все видел в черных красках, – признался Бочаров в интервью «Экспресс газете». – Андрей Дмитриевич иногда даже похваливал правительство СССР за некоторые успехи. Теперь уже не помню, за что именно. Но за каждую такую реплику он тут же получал оплеуху по лысине от жены. Пока я писал этюд, Сахарову досталось не меньше семи раз. При этом мировой светило безропотно сносил затрещины, и было видно, что он к ним привык.

Тогда художника осенило: писать надо не Сахарова, а Боннэр, потому что именно она управляет ученым. Бочаров принялся рисовать ее портрет черной краской прямо поверх изображения академика. Боннэр полюбопытствовала, как идут дела у художника, и глянула на холст. А увидев себя, пришла в ярость и кинулась размазывать рукой масляные краски.

Я сказал Боннэр, что рисовать «пенька», который повторяет мысли злобной жены, да еще терпит побои от нее, я не хочу, – вспоминает Сергей Бочаров. – И Боннэр тут же выгнала меня на улицу.

А на прошлой неделе в Нью-Йорке проходила выставка картин Бочарова. Художник привез в США и тот самый незаконченный этюд Сахарова 20-летней давности.

Я специально пригласил на выставку Елену Георгиевну. Но, видимо, ей доложили о моем сюрпризе, и она не пришла смотреть картины, сославшись на болезнь, – говорит Бочаров.

Украденное наследство

О трепетном отношении к деньгам Елены Боннэр ходят легенды. Об одном таком случае Дмитрию рассказали люди, близко знающие вдову Сахарова. У Елены Георгиевны есть внук Матвей. Это сын ее старшей дочери. Любящая бабушка повергла в шок всю семью, когда подарила Моте на свадьбу чайный сервиз. Накануне она нашла его на одной из бостонских помоек. Чашки и блюдца, правда, были без царапин, ведь странные американцы иногда выбрасывают не только старые вещи, но и те, которые просто разонравились. Расчетливость Боннэр ярко проявилась, и когда пришла пора раздавать наследство ее умершего мужа.

КЛАВДИЯ И АНДРЕЙ: их брак был бескорыстным

В Бостоне живет и старшая сестра Дмитрия – Татьяна Сахарова-Верная. Она несколько лет назад уехала туда вслед за дочерью, вышедшей замуж за американца. К деятельности Фонда Сахарова в США Татьяна не имеет никакого отношения. И, как она призналась нам по телефону, ей тоже не известно, чем занимается американский фонд имени ее отца.

А не так давно в Бостоне открылся еще один архив Сахарова. Возглавила его Татьяна Семенова. Зачем понадобился близнец – непонятно, ведь организация точно с таким же названием уже давно работает в России. Недавно стало известно, что правительство США отвалило этой непонятной американской структуре полтора миллиона долларов. То есть детям и внукам Боннэр теперь с лихвой хватит денег на богатые квартиры, особняки и лимузины.

Вместо послесловия

Дмитрий живет в центре Москвы в добротной «сталинке». Профессиональным физиком он так и не стал. По его словам, сейчас он занимается «небольшим частным бизнесом». С Еленой Боннэр после смерти отца ни разу не разговаривал. Во время редких наездов в Россию вдова не пытается с ним связаться. В позапрошлом году Дмитрия пригласили на празднование 80-летия Андрея Сахарова в бывший Арзамас-16 (сейчас это город Саров). Коллеги отца не позвали на торжества Боннэр.

Сотрудники Андрея Сахарова по «ящику» не любят вспоминать об Елене Георгиевне, - говорит Дмитрий.

Они считают, что если бы не она, то, возможно, Сахаров мог бы вернуться в науку. Во время нашей беседы я, наверное, не очень-то прилично озиралась по сторонам, стараясь отыскать на стенах, в шкафах, на полках хотя бы одну маленькую фотокарточку «отца» водородной бомбы. Но нашла на книжной полке лишь единственный снимок из семейного архива - старик держит на руках маленького мальчика.

Этот мальчик я. А старик - отец моей матери, Клавдии Вихиревой, - объясняет Дмитрий.

Этот снимок мне дорог.

Есть ли в вашем доме хотя бы один портрет Андрея Сахарова?

Иконы нет, - усмехнулся сын академика.

Может, поэтому Полина, 6-летняя дочь Дмитрия, даже не вспомнила, как зовут ее деда. А уж чем он занимался, не знает и подавно.

Изначально носила имя Лусик Алиханова. Отец, армянин Алиханян Геворк Саркисович, работник Коминтерна, расстрелян 13 февраля 1938 года. Мать, еврейка Боннэр Руфь Григорьевна, тоже коммунистка, арестована 10 декабря 1937 года, а 22 марта 1938 года приговорена к 8-ми годам ссылки. Родители Боннэр были реабилитированы в 1954 году.

После ареста обоих родителей в 1937 году переехала в Ленинград. В 1940 году окончила школу и поступила на вечернее отделение факультета русского языка и литературы Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена.

В годы Великой Отечественной войны служила добровольцем в Красной Армии медсестрой и получила тяжелое ранение и контузию, после чего работала сначала обычной медсестрой, а позднее с 1943 старшей медсестрой в военно-санитарном поезде № 122. В 1971 году была признана инвалидом Великой Отечественной войны второй группы.

С 1947 по 1953 год Боннэр обучалась в 1-м Ленинградском медицинском институте. После учебы работала сначала участковым врачом, затем врачом-педиатором родильного дома, преподавала детские болезни. Отличник здравоохранения СССР.

У Боннэр двое детей - дочь Татьяна (1950) и сын Алексей (1956). С их отцом, Семеновым Иваном Васильевичем, в разводе с 1965 года.

В 1965, после ХХII съезда партии, вступила в КПСС (кандидат с 1964 года). Однако, после событий 1968 года сочла свою позицию неправильной и в 1972 году вышла из КПСС в связи со своими убеждениями.

В 1972 году вышла замуж за академика Сахарова. Представляла его в 1975 на церемонии вручения Нобелевской премии в Осло. Вместе с Сахаровым была выслана в город Горький.

С момента активного участия Елены Боннэр в правозащитной деятельности она подвергалась многочисленным обыскам и задержаниям, ее часто шантажировали. Дочь и сын были исключены из ВУЗов и в конце семидесятых годов были вынуждены эмигрировать. Невесте сына Алексеевой было отказано в разрешении выехать к нему, что стало причиной первой голодовки супругов Сахаровых в Горьком (22 ноября - 9 декабря 1981 г.). Голодовка увенчалась успехом: Е. Алексееву выпустили в США.

Лучшие дня

Елена Боннэр печаталась в журналах «Нева», «Юность», в «Литературной газете», в газете «Медработник», участвовала в сборнике «Актеры, погибшие на фронтах Отечественной войны», была одним из составителей книги «Всеволод Багрицкий, дневники, письма, стихи».

В 1972 году вышла из КПСС (толчком стал ввод войск в Чехословакию в 1968 году). Основательница Фонда помощи детям политзаключенных (1974). Одна из основателей Московской Хельсинкской группы. Она активно выступала против судебных преследований диссидентов, распространяла информацию об истинных причинах судебных процессов.

В августе 1984 г. Горьковским областным судом признана виновной по ст. 190-1 УК РСФСР, «так как она систематически распространяла в устной форме заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй, а равно изготовляла в письменной форме произведения такого же содержания». По приговору суда была сослана на 5 лет в Горький.

По возвращении в Москву в 1987 г. вместе с А. Д. Сахаровым принимает непосредственное участие при зарождении таких общественных объединений и клубов, как «Мемориал», «Московская трибуна», с 1997 года является членом Инициативной группы «Общее действие», созданной участниками демократического движения 60-70-х годов и представителями активно действующих правозащитных организаций.

Елена Георгиевна руководит Фондом им. А. Д. Сахарова, много времени посвящает миротворческой деятельности, направленной на прекращение войны в Чечне. Председатель неправительственной международной организации «Общественной комиссии по увековечению памяти Андрея Сахарова - Фонда Сахарова».

Елена Георгиевна была членом комиссии по правам человека при президенте России с ее основания и до 28 декабря 1994 г. Вышла из состава комиссии, не считая для себя возможным сотрудничество с администрацией президента, развязавшей российско-чеченскую войну.

Елена Боннэр - одна из героинь документального фильма «Они выбирали свободу» (телекомпания RTVI, 2005).