Моей жене нравится, когда с ней заигрывает молодой мужчина. Исповеди ревнивых людей и рассказы о ревнивцах Рассказ кто как с женой

Моей жене нравится, когда с ней заигрывает молодой мужчина

Начну с того, что когда мы с женой связали себя узами Гименея, моя будущая жена не знала, что на рабочем месте у меня был довольно активный флирт. Мои ухаживания за одной симпатичной коллегой продолжалась в течение довольно продолжительного времени.

После того, как мы поженились, моя жена узнала о проявляемом мною сексуальном интересе к сотруднице. Она увидела и прочитала об этом в моих в текстовых сообщениях и электронных письмах. Это открытие, мягко говоря, огорчило ее, но я не понимал, насколько это сильно повлияло на нее. Она была глубоко ранена.

Служебный флирт был не так уж важен для меня. У меня не было проблем с тем, чтобы прекратить такое поведение в тот же день, когда жена узнала об этом, и проблема была решена, за исключением причинения душевных страданий моей жене. Она знает, как сильно я сожалею о том, что так обидел ее.

Мы женаты уже 15 месяцев. Она каждый раз после того случая повторяла мне снова и снова о том,что по ее мнению неправильно флиртовать с противоположным полом, когда ты женат или в отношениях. Я никогда не думал, что буду иметь дело с подобной проблемой, но уже применительно ко мне самому..., а именно от нее самой.

Несколько дней назад жена вышла погулять со своей подругой, и они пошли в кафе в нашем районе. Она пришла домой немного пьяная и рассказала, что очень привлекательный молодой парень (28 лет) по-настоящему флиртовал с ней (37-летней), и ей это очень понравилось.

Этот случай сводит меня с ума от ревности! Это нормально? Я сказал ей, что в конце концов она проповедовала о том, как неправильно так себя вести в браке. Из-за того, что я сам уже давно (после описанного выше случая) не занимался флиртом с кем либо и не поощрял флирт со мной, я был полностью застигнут врасплох тем, чем она занималась в тот вечер.

На следующую ночь мы поговорили об этом, и она расстроилась от того, что у меня было к ней так много вопросов. Она сказала мне, что я так сильно причинил ей боль из-за большого количества сексуальных текстовых сообщений и электронных писем людям, с которыми я работал, и которые были более откровенными по сравнению с тем, что она сделала.

Я спросил ее, считает ли она, что отомстила мне, или она полагает, что я должен легко простить ей это, и что это ее поведение не должно волновать меня вообще, но она ответила, что не знает, была ли это месть или нет. При этом, жена сказала, что думает, что это было правильно, что я расстроился из-за того, что случилось.

Позже, той же ночью моя жена пошла и спала в другой комнате. Я вошел и спросил ее, вернется ли она спать в нашей постели. Она сказала нет. Это было сказано очень громко и очень резко, от чего я был очень расстроен. Мы стали оба много кричать друг на друга, и наговорили много обидных слов, чего не говорили раньше никогда друг другу.

На утро моя жена была такой рассерженной, что не нашлась что мне сказать. Я извинился за то, как я вел себя прошлой ночью, но она даже не могла смотреть на меня, и она только сказала, что уходит на работу. Она только сухо сказала из кухни: "Я ухожу сейчас".

Эта ревность усиливается у меня, потому что после того, как моя жена рассказала о своем флирте, она отвернулась от меня в сексуальном и эмоциональном плане, и наши отношения изменились, хотя это ведь не я флиртовал с кем-то, а она сама.

Она понятия не имеет, насколько я жажду того внимания, что она оказала этому парню, незнакомцу, в баре, и я так завидую тому, насколько она восприимчива к тому вниманию, которое он ей оказывал. Знает ли она, как сильно я хочу, чтобы мое внимание к ней было воспринято так же благожелательно, как и от того парня, которого она встретила в кафе?

Я ревную и расстроен, что ей это понравилось, но я думаю, что я должен быть доволен от того, что она так честна? Я не знаю, хочу ли я так много честности.

Что я должен делать? Я не сплю уже несколько ночей и мучительно думаю об этом большую часть времени.

Исповеди ревнивцев и неуверенных в себе людей об отношениях в семье. Грустные рассказы тех, кто пострадал от ревности жены или мужа.

Если Вам также есть что рассказать на эту тему, Вы можете абсолютно бесплатно прямо сейчас, а также поддержать своими советами других авторов, попавших в схожие непростые жизненные ситуации.

Мне 29, ему 26. Мы работаем вместе, первые два года очень хорошо дружили, рассказывали друг другу все, видели, как отношения у кого протекают и делились обо всем этом друг с другом. Через два года мы решили попробовать отношения, скорее я поддалась на это, так как раньше я отшучивалась от этих предложений, потому что считаю, что на работе это табу. Вот черт меня дернул его нарушить, обычно я не нарушаю свои принципы.

В начале отношений он во мне души не чаял, много чего делал, был воодушевлен, а я не могла с такой же силой отдаться в отношения, я набираюсь любовью постепенно, чем ближе мы становились, тем больше была любовь. Он этого понять не мог, хотя я объясняла. Со временем пошли ссоры, разногласия, непонимание полное, словно мы на разных языках говорили, полный контроль с его стороны, давление. С моей стороны предъявлены недовольства и пожелания его поменять. Отношения стали тяжелыми, но мы старались все исправить, поработать над собой. Я пошла к психологу, он тоже на определенные группы пошел, но все шло с переменным успехом в отношениях.

Со своим мы не живём уже почти год. У нас общий ребёнок, поэтому проходится общаться. Но проблема в том, что я узнала, что он уже с другой и во мне проснулась ревность. Она девушка лёгкого поведения, меняет часто мужчин. Но он сам мне предложил сойтись, мол, у нас сын растёт. Я согласилась пока что встречаться.

Я замужем. Ребенку 3 месяца. Муж при любой мелкой ссоре и собирает вещи. Несколько раз уходил из дома, возвращался только после того, как я просила. Отношения испортились, вплоть до полного отсутствия близости.

Времени проводит дома очень мало. В будни поздно приходит с работы. В выходные занят тренировками, либо ходит в кино один, на футбол. Выпивает алкоголь, одну или две банки пива почти каждый день. Не знаю, важен ли этот момент.

Когда мне было 17 лет (2010 год), познакомилась по интернету с парнем, жившим за 1000 км от меня (я в России, он — в Украине). Такая , и почему-то в это хотелось нам обоим верить. Почему-то мы решили, что это судьба, что мы должны быть вместе и непременно будем.

В то время я жила в маленьком городке, у меня практически не было друзей, мои интересы, связанные с изучением мировой истории, прослушиванием классической музыки, чтением классической литературы, просмотром артхаусных фильмов, не пересекались с интересами сверстников. И тут человек, мыслящий, как я (мне так казалось), интересующийся тем же, что и я. На тот момент этот парень пятый год уже страдал от безответной любви к женщине старше его на 5 лет, имеющей гражданского мужа. И я поставила себе цель — разрушить эту нездоровую привязанность. И мне это удалось.

Живем с мужчиной полтора года. Он был женат и после развода жил с девушкой. Они с этой девушкой остались очень хорошими друзьями, часто созваниваются, он часто просит у нее совета. Сейчас он поехал к родителям, это далеко, но она живет рядом.

Пишу свою реальную историю, чтобы получить советы и разобраться.

В браке 8 лет. Началась история с любви. Муж — очень хороший, совестливый и добрый. Мы полюбили друг друга и поженились через год. Единственное, что у мужа всегда были свои эталоны женской красоты (он никогда не скрывал, что ему нравятся девушки с красивыми ногами, а у меня таких ног не было). Я всегда была средней — 58 кг и 168 см.

Наверное, таких историй много, но личная, всегда больнее. Я вообще перестала понимать, как жить дальше. Ходила к психологу, говорила с подругами. Понимаю, что решение все равно принимать мне самой. Но не могу!

Это длится уже 5 лет. До этого жили вместе с мужем 29 лет. Естественно было всякое. Больше хорошего. Муж бизнесмен, я домохозяйка последние годы. Муж настоял, чтобы я бросила работу. Говорил, что хочет приходить в уютный дом, и чтобы пахло пирогами. У нас двое детей. Старший сын инвалид детства (потому тоже сошлись во мнении, что лучше не работать, смотреть за сыном).

Почти год назад начинали встречаться с мужчиной, и все завертелось, закрутилось до такой степени, что сразу начали вместе жить (мне 31 год, а ему 33). Знакомы мы с детства, всю жизнь жили по соседству, а тут вот судьба свела. Он , даже к прошлому, подозрительный очень, везде видит измены и т.д. В общем, на фоне этих фобий он поднимал на меня руку, иногда прилично прикладывался. Это было неоднократно. Я была ему верна и эта чистая правда. Богом клянусь, не изменяла, и в мыслях не было. А он иногда такие подозрения кидал, что уму непостижимо. Например, когда приходил с работы, думал, что я с кем-то дома была в его отсутствие. Конечно же, потом он просил за все прощения, обещал, что изменится, и не будет поднимать руку, но все повторялось.

Долгое время я общалась с одним парнем, когда якобы уже хорошо узнали друг друга, начали жить вместе. Вначале все было прекрасно: цветы, подарки, сюрпризы. Я летала в облаках. Да, и скандалы бывали (ещё какие). Но мы сразу мирились или он или я первая, когда как. Мы снимали с ним квартиру. Работали вместе. Так как он был не гражданином нашей страны, ему было сложновато устроиться на ту работу, которую он хотел.

Первые полгода он работал нормально. Смена 3/2. Так как он взял меня к себе на работу, мы все время проводили вместе. Но через месяц совместной жизни он поругался с управляющей и его уволили. Где-то недели три он сидел дома, а я по-прежнему ходила на работу. Но потом, он начал меня дико ревновать. И если я хоть один раз не отвечу на его звонок, то он начинал звонить всем моим коллегам, пока я не брошу свою работу и не отвечу ему. И кроме этого дома меня ещё ждал скандал. Таким образом, получилось так, что по его вине и меня уволили скоро. Так как мне пришлось постоянно быть на телефоне, хотя у нас это запрещалось. Теперь мы оба сидели без работы.

"Боже, как я люблю, когда ревнуют, страдают, мучаются".
В. Маяковский

Жена у меня замечательная. Самая лучшая из всех женщин. И красивая, и веселая,
и деловая. Если возьмется за какую работу, то сделает быстро и в лучшем виде. За
мной ухаживает, дома у нас порядок благодаря ее заботам, дети ухожены. А готовит,
всегда такая вкуснятина, что, как говорят, пальчики оближешь. Короче говоря, я
считаю себя счастливым человеком благодаря тому, что у меня такая, я смело скажу,
выдающаяся жена. И любит меня, как сама говорит, до безумия.

Так вот в этом ее "безумии", в чем я с ней полностью согласен, и зарыта та
самая "собака". И называется эта "собака" - ревность. Я знаю, что такой болезнью
страдают многие жены, да и мужья тоже, чего уж там скрывать. Я не придавал бы ее
ревности большого значения, если бы эта ревность выражалась, как у большинства
женщин, упреками или слезами. Да и то, если бы я хоть раз ей дал на это повод.
Я честно скажу, если и смотрел на других женщин, то только для того, чтобы лишний
раз утвердиться в том, что моя жена лучше всех.

Вот я и хочу рассказать о том, как же так умеет ревновать моя прекрасная жена.
Если выразить это одним словом, то это слово - мгновенность. Причем, на мне эта
мгновенность отражается часто довольно печально. Приведу здесь три примера,
эти случаи произошли на протяжении последнего года.

Так получилось, что все эти три случая связаны с именем одной женщины. Звали
эту женщину Даша, месяц назад ее не стало после тяжелой болезни. Моя супруга
называла ту Дашу моей первой любовью, хотя у нас с той Дашей была только детская
дружба. Мы с ней были соседи и вместе ходили в школу, вот и вся любовь. Даша
вышла замуж на два года раньше меня. Мы с ней одногодки, учились в одном классе.
И так уж у нас получилось, что мы с ней вместе получали паспорта. Были тогда
с нами и наши родители. Когда мы шли уже с паспортами домой, кто-то из наших
родителей предложил зайти в фотографию. Кроме общей фотографии, мы тогда с той
Дашей сфотографировались и вдвоем.

Около года назад, сидим мы с супругой на диване, и просматриваем скопившиеся
за много лет альбомы с фотографиями. Так вот, когда моя любимая жена увидела ту
самую, где мы с Дашей сидим вдвоем рядышком, тут же и сработала та ее реакция,
которую я и называю мгновенностью. В мгновение ока альбом весом с килограмм ударил
меня прямо по лицу. В результате оба стекла моих очков были разбиты, а их осколки
оставили на моем лице несколько порезов, по лицу потекла кровь. Не буду описывать,
какие слова мы тогда говорили друг другу, но честно скажу, дурой тогда я свою жену
не назвал. Хотя и следовало бы.

Прошло месяца три, царапин на лице как будто и не было, инцидент ушел в историю.
Два следующих случая связаны с моей слабостью иногда пропеть громким голосом всего
несколько строк пришедшей на память песни. Такие случаи бывают со мной чаще всего
в выходной день, когда не думаешь о работе, когда настроение повеселее. Жена и дети
к этому давно привыкли, иногда даже могли и сами пропеть ту песню. Так вот однажды
я и пропел на свою голову такие две строки, не придав значения словам:
"Песня первой любви в душе
до сих пор жива..."

И надо же было так случиться, что жена в это время помыла пол в кухне и проходила
мимо меня с половой тряпкой в руках, сами понимаете, что это за предмет. Уверен, что теперь вы и без меня догадались, где сразу же оказался тот злополучный предмет, да еще так быстро, что я даже рот не успел закрыть. Отмываться и отплевываться пришлось долго.
Хорошо еще, что в это время мы были только вдвоем, дети ушли по своим делам.

Третий случай произошел у нас три дня назад, связан он тоже с моими песнями. Уже
прошло больше месяца, как ушла в небытие та, которую моя супруга называла моей первой
любовью. Это было тоже в выходной день и тоже связано с нашей кухней, но уже не с
злополучной тряпкой. Жена была занята поварскими делами, а я шел по комнате в сторону
кухни и запел песню, случайно пришедшую на память. И на этот раз песня оказалась
виновницей мгновенности моей жены. Я снова не подумал о значении слов песни:
"Я могилу милой искал, но ее найти не легко". С последним словом я и зашел на кухню.
И что вы думаете было в это время в руках моей ревнивицы? На этот раз я отделался
легким испугом, в меня полетела хотя и большая, но легкая деревянная ложка, правда, в сметане. Но это пустяк, на кухне в руках жены бывает и нож для рубки мяса.

Правда, был и еще один случай, заслуживающий воспоминания. Это было тоже в выходной день - субботу, и тоже из-за моего пения на тему, которая вызывает ту мгновенную реакцию, о которой я уже говорил. В тот субботний вечер я вернулся с рыбалки, на которую уехал еще в пятницу после работы. Такие рыбалки бывали часто, к ней жена относилась даже с одобрением. Во-первых, она любила делать уборку в одиночестве, редко приглашала меня в помощники. Во-вторых, любила рыбу и любила готовить из нее разную вкуснятину, а я без рыбы никогда не возвращался. Вот и в тот раз я кроме мелочи притащил два хороших окуня и еще лучшую щуку килограмма на полтора.

Для ночевки мы с мужиками имели хорошую палатку.Так вот, когда мы в пятницу вечером забрались в палатку, один мужик включил транзистор, и уже перед сном в палатке прозвучала одна песня, которую я и вспомнил дома при веселом настроении от хорошего улова. И опять, не придавая значения словам, громко пропел:
Я сегодня ночевал
с женщиной любимою...
И это тогда, когда я, действительно, не ночевал дома.
Допеть не удалось, жена в то время чистила ту самую щуку, так вот я мгновенно своей щекой определил, что та щука весила гораздо больше, чем я определял.

Правда, отход жены от ревности тоже был мгновенным, и она спешила извиниться, и каждый раз просила, чтобы я не пел при ней таких "вредных" песен. Но проходило время,
я забывал о "вредных", особенно для меня, песнях. И однажды я снова попался на такой песне, которая часто звучала на "Дорожном радио". Это случилось в нашей спальне, когда мы уже улеглись, но еще не спали. Была пятница, настроение перед выходными, и я пропел:

А я нашел другую...
Опять же совершенно не думая о словах. Правда, на этот раз мне повезло, я только оказался на полу рядом с кроватью на мягком ковре. Потом несколько дней в ушах звенели
слова супруги:
- Я тебе покажу другую.

Собрание сочинений в трех томах. Т. 1. М., Терра, 1994. OCR Бычков М.Н.I Моя жена была высокая, красивая и стройная женщина. До свадьбы онапостоянно ходила в малороссийском костюме, жила на даче в старом деревянномдоме, окруженном густым вишневым садом, пела хохлацкие красивые и грустныепесни и любила путать в черные волосы самые простые, красные и желтые цветы. За садом той дачи, где жила она с братом и его семьей, проходилажелезная дорога г высокой, странно ровной насыпью, внизу поросшейрепейником, а сверху засыпанной ровным песком, белевшим в лунном свете, какголубой мел. Брат се, большой желчный и лысый человек с низким животом, в желтойпарусиновой паре, всегда потной под мышками, не любил меня, и на их даче яникогда не бывал. Она выходила ко мне на свидания через вишневый сад, понасыпи, в тоненькую и белую березовую рощицу. Еще издали была видна еевысокая и гибкая фигура и мягким силуэтом вырезывалась в бесконечно широкоми глубоком небе, усеянном золотыми, голубыми и красными звездочками и далекооблитом ровным холодным светом луны. За насыпью была густая, черная и жуткая тень, в которой неподвижно ичутко стояли тоненькие стволы березок и молчаливо тянулась от земли высокаявлажная трава. В этой роще я ждал ее, и мне было жутко и весело в прозрачнойголубой тени. Когда в небе, высоко надо мною, вырисовывался знакомый силуэт,я карабкался навстречу, скользя по мокрой траве, подавал ей руку, и мы оба,точно падая, стремительно сбегали вниз, с силой разгоняя густой воздух,развевавший волосы и шумевший в ушах, влетали в сумрак и тишину рощи и вдругсразу замирали, по колена в траве, сильно и смущенно прижимаясь всем теломдруг к другу. Мы почти не говорили, и нам не хотелось говорить. Было тихо, пахлостранным, таинственно непонятным ароматом, от которого кружилась голова, ивсе исчезало из глаз и сознания, кроме жгучего и тревожного наслаждения.Сквозь тонкую, сухую материю я чувствовал, как чуть-чуть дрожало и томилось,наслаждаясь, молодое, сильное, упругое и нежное тело, как подавалась иускользала из моих влажных пальцев круглая и мягкая грудь. Близко-близко отсвоего лица я видел в темноте полузакрытые, как будто ничего не говорящие,слабо и таинственно поблескивающие из-под ресниц глаза. Трава была мокрая ибрызгала холодной, приятной росой на голое тело, странно теплевшее впрохладном и влажном воздухе. Как будто на всю рощу разносилисьторжествующие удары наших сердец, но нам казалось, что во всем необъятногромадном мире нет никого, кроме нас, и никто не может прийти помешать намсреди этих сдвинувшихся березок, ночных теней, влажной травы и одуряющегозапаха сырого, глубокого леса. Время шло где-то вне, и все было наполненоодним жгучим, неизъяснимо прекрасным, могучим и смелым наслаждением жизнью. Потом, когда небо начинало светлеть и тьма под березками становиласьпрозрачной и бледной, луна молчаливо и тихо выходила над насыпью, и еебледный таинственный свет кое-где трогал тьму, пестрил бледными пятнамистволы тоненьких березок и вытягивал их спутанные тени по мокрой траве. Понасыпи, черной как уголь, мгновенно закрывая луну и застилая рощу, насыпь извезды клочьями разорванного, цепкого дыма, проносился длинный черный поезд.Земля дрожала и гудела, скрежетало и лязгало что-то металлически жесткое итвердое, а внизу, в тихой роще, слабо и пугливо вздрагивали тоненькиеветочки березок. Когда поезд затихал вдали и дым тихо таял в предрассветной мгле, япомогал ей подняться на насыпь, сам через силу держась на сильно ослабевшихногах. На самый верх она поднималась одна, а я стоял шагом ниже и смотрел нанее снизу вверх, слыша возле самого лица шорох и запах измятых юбок. Онаулыбалась стыдливо и торжествующе, мы говорили что-то шепотом, и она уходилапо насыпи, облитая бледным светом низко стоящей луны и еще слабого рассвета,а мне долго еще казалось, что все вокруг шепчет ее голосом и пахнет еетревожным и остро-сладострастным запахом. Я долго смотрел ей вслед, а потом уходил по насыпи, широко шагаясильными ногами, глубоко и легко дыша и улыбаясь навстречу рассвету. Внутри меня все пело и тянулось куда-то с неодолимой живой силой. Мнехотелось взмахнуть руками, закричать, ударить всей грудью о землю и казалосьстранным и смешным уступать дорогу встречным поездам с их мертвыми огненнымиглазами, грохотом и свистом. Рассвет разгорался передо мною радостной волной, охватывавшей все небо,а внутри меня было могучее, умиленное и благодарное чувство.II Я работал тогда над большой картиной и любил эту картину. Но с ней яникогда не говорил о моей картине, как вообще не говорил о своей жизни. Вмоей жизни было много веселого, скучного, тяжелого и отрадного, больше жевсего мелкого, обыкновенно неинтересного: я ел, пил, спал, заботился окостюмах и работал, у меня были товарищи, с которыми мне было свободно ипросто, и все это было обыкновенно и понятно. А она была такая красивая, тревожная и таинственная, и мне нужна былатакою красивою и таинственной, не похожей на все другое: она должна быладать мне то, чего я не мог найти во всей остальной жизни. И в моей жизни, как день и ночь, стало два мира, и хотя оба они давалиполную жизнь, но не сливались вместе.III Обвенчались мы в маленькой и темной дачной церкви, только при самыхнеобходимых свидетелях. Я не думал о браке, и она не настаивала на нем, нооб этом хлопотали другие люди, и мы не противились, потому что нам казалось,будто так и должно быть. Только накануне свадьбы мне было тяжело, страшно,душно. В церкви было темно и гулко. Поп и дьячок читали и пели что-тонеразборчивое и незнакомое мне. Было любопытно и немного стыдно: былостранно и неловко сознавать, что все это совершенно серьезно, важно идействительно навсегда должно изменить мою жизнь, таинственно, как смерть ижизнь. Когда я старался внушить себе это, я невольно улыбался и боялсяобидеть всех этой улыбкой. Жена, как всегда красивая, стройная и нежная,стояла рядом, и вместо обычного, простого и пестрого костюма на ней былосерое, твердое и длинное платье. Она казалась мне такою красивою,таинственно и приятно близкою, но где-то внутри меня было что-то странное,недоумевающее и враждебное. Когда мы целовались при всех, мне было тольконеловко, и я чувствовал с холодным любопытством, что губы у нее горячие имягкие. Потом мы все вместе шли пешком по бестолково шумной улице. Браг,которого мне было неудобно и неприятно целовать при поздравлении, предложилнапиться чаю в ресторане, и все согласились не с удовольствием, а так, какбудто этого только и недоставало. Мы с женой шли впереди под руку, и намбыло стыдно и приятно идти рядом, прижимаясь друг к другу при других. Пока мы шли, под серым твердым платьем я локтем чувствовал знакомоесладострастно-мягкое и теплое тело, теплевшее под натянутой холоднойматерией, и все повторял, напрасно стараясь сосредоточиться: "А ведь это таки есть теперь: она моя жена... жена... жена". Я старался произносить это слово на все лады, отыскивая тот тон, вкотором оно прозвучит как великий и таинственный символ. Но слово звучало,как и всякое слово, пусто и легко. В гостинице мы взяли отдельный кабинет, пили невкусный чай и еликакие-то конфеты. Говорить было не о чем, и все казалось странным, чтоничего особенного не происходит вокруг, когда в нашей жизни произошло то,чего никогда не было. Потом мы ехали в почти пустом вагоне дачного поезда и под грохот колесспорили о какой-то пословице, которая казалась мне ужасно глупой, а брату ееи студенту-шаферу - умной и меткой. Жена слушала и молчала, а глаза у нее сильно блестели в полусумраке.Мне показалось, что я и студент вовсе не спорим о том, что нас интересует, асостязаемся в остроумии перед нею, и я ясно видел, что то же думает и она ичто ей это приятно. Мне было обидно и странно, что и теперь она можетотноситься равно к нам обоим. Потом она встала и вышла на площадку, а мнехотелось пойти за нею, но почему-то я не пошел. Кажется, потому, что всеожидали, что я встану и пойду, и потому, что так и было "нужно". На даче опять думали пить чай, но вместо этого другой студент, веселыйи простой малый, достал водки. Я тогда пил мало и не любил пить, но оченьобрадовался водке, смеялся, пил, закусывал селедкой, неприятной на вкус. Сженой мне было неловко говорить, и она села далеко. Я изредка незаметновзглядывал на нее, и мне казалось в ту минуту странным, что она может такспокойно и самоуверенно сидеть и смотреть на всех при мне, что ей не стыднотого, что было в роще. Еще мне казалось, что студент ненавидит меня за нее,и я чувствовал себя тревожно, как между врагами, которых надо бояться иненавидеть. Когда студент заговорил почему-то о фехтовании, я сказал, чтонедурно фехтую. Другой студент, смеясь, принес нам две жестяные детскиесабельки и предложил попробовать: - А ну... отхватите друг другу носы! Мы стали между столом и диваном, в узком неудобном месте, и скрестилисвои сабельки, слабо и тревожно бренчавшие. Жена встала, чтобы дать намместо, и я опять увидел в ее глазах сладострастное любопытство. И вдруг меняохватила страстная, неодолимая злоба и ненависть к студенту, и по его быстропобледневшему лицу я понял, что и он ненавидит и боится меня. Должно быть,все почувствовали это, потому что жена брата встала и отняла у нас сабельки. - Еще глаза друг другу повыкалываете, - сказала она и бросила сабелькиза шкаф. Брат странно хихикал, студент молчал, а у жены было самодовольное илживое выражение лица. Ночью жена ушла к себе в комнату, а мы, я и два студента, улеглись втой же комнате на полу. В темноте мне опять пришло в голову: почему жене не было стыдно того,что происходило между нами в роще? Почему же это было тайной?.. Или вообщеэто вовсе не стыдно, а хорошо, или она - бесстыдная, наглая и развратная?Если это хорошо, то зачем все прячутся с этим и зачем мы повенчались; а еслидурно, значит, она - развратная, падшая, и зачем тогда я женился на ней?Почему я думаю, что она не будет теперь, тайно от меня, как прежде от всех,отдаваться другим, как отдавалась мне?.. Когда она не была еще моей женой и оба мы были свободны всем существомсвоим, мне нравились свобода и смелость, с какими она отдавалась мне, шла навсе ради жизни и любви. Тогда я совершенно не думал о том, что так жеприятно, и страшно, и интересно ей будет со всяким мужчиной, который можетзанять мое место. Это так же не касалось меня, как не касается свободныйполет птицы, которою я любуюсь. А теперь, когда она стала моей женой и вошлав мою жизнь и взяла ее, а мне отдала свою, это стало казаться мне ужасным,потому что это было бы нелепо, смяло бы все, уничтожило бы всякий смысл втом, что мы сделали и что мы усиливались считать неизмеримо важным. Я всю ночь силился не спать. Мне было жарко и тяжело от тяжелого,жестокого, жадного чувства и все казалось, что стоит мне только уснуть, кактот студент встанет и крадучись пойдет к моей "жене". Что-то вроде кошмарагорело в груди и в голове и чудилось, что жена не спит за своей запертойдверью и чего-то молчаливо и гадко ждет. Я чувствовал, что с головой погружаюсь в какую-то грязь, пустоту,мерзость, и сознавал, что это безобразное, нелепое, омерзительно-ничтожноечувство вовсе не свойственно мне, а надвинулось откуда-то со стороны, каккошмар, как чад, давит меня, душит, уничтожает меня. "Этого не может быть... это ведь не так, не то!.." - старался я уверитьсебя и не знал, почему нет.IV Мне стало странно и трудно сознавать, что я уже не один, что всякоеслово и дело мое страшно отзывается в другом человеке, который видит,чувствует и думает совсем не то и не так, как я. И с первого же дня исчезло все то красивое, таинственное и сильное, чтодавала нам ночная страсть. Тысячи мелочей, сухих и суровых, поднялисьоткуда-то бестолковой массой и сделали все некрасивым, простым и ничтожным.В первый раз в жизни мне стало стыдно того, что было "я": было стыдно своейбедности, было стыдно интересоваться пошлостями жизни, делать некрасивыеотправления, было стыдно одеваться при жене. Несвежее белье, случайнаярвота, протертый замасленный пиджак, то маленькое место, которое я занимал вобществе, - все было мелко и уничтожало без следа тот красивый и сильныйобраз, который создали в ее глазах ночь, роща, лунный свет, моя сила истрасть. И жена как-то сразу опустилась, отяжелела и обуднилась. Через три дняона уже была для меня такою же понятной и обыкновенной, как всякая женщина вдомах и на улицах, и даже больше. Утром, еще неумытая и непричесанная, онаказалась гораздо хуже лицом, носила талейку из желтой чесучи, которая так жемокро потела под мышками, как и пиджак ее брата. Она много ела и еланекрасиво, но очень аккуратно, легко раздражалась и скучала. Мне пришлось делать то, к чему я не привык: массу мелких и серьезныхдел, не так, как то нравилось и казалось нужным именно мне и для меня, атак, как нужно было для нас обоих, для двух совершенно разных людей. Этобыло возможно только при отказе от многого именно своего, и с каждым днемросло число этих отказов и уменьшалось то, что я хотел сделать и испытать всвоей жизни. Поселились мы в городе, в небольшой, не нами обставленной комнате, гдебыло чистенько и аккуратно, и оттого всякий стул, лампа, кровать говорилипростым и скучным языком о долгой однообразной жизни. Жена забеременела. Когда она сказала мне об этом, меня больше все! опоразило самое слово, такое грубое, тяжелое, скучное и конченное. И еще больше поднялось с пола жизни, как пыль, мелочей, которые уже небыли мелочами, потому что назойливо и властно, как закон, лезли в глаза,требовали серьезного внимания, напряжения душевных сил, поглощавшего жизнь.Когда я был один, я не боялся за себя, если у меня не было чего-либо платья,пищи, квартиры; я мог уйти куда-нибудь, хоть в ночлежку, искать на стороне,мог побороть тяжесть нужды юмором и беззаботностью, и было всегда легко исвободно, и не было границ моей жизни; а когда нас стало двое, уже нельзябыло ни уйти, ни забыть ничего, а надо было во что бы то ни сталозаботиться, чтобы "было" все, и нельзя было двинуться с места, как будто изтела вошли в тяжелую землю корни. Можно было весело терпеть самому, нонельзя было спокойно знать, что терпит другой человек, дорогой тебе исвязанный с тобой на всю жизнь. Если бы даже и удалось забыть, уйти, то этоне было бы уже легкостью, а жестокостью. И, где бы я ни был, что бы ниделал, мелочи неотступно шли теперь за мной, напоминали о себе каждуюминуту, назойливо кричали в уши, наполняли душу тоской и страхом. Дни шли. Я любил жену, и она любила меня, но уже новой, спокойной,неинтересной любовью собственника, в которой было больше потребности ипривязанности, чем страсти и силы. И иногда просто даже странно быловспомнить, что все "это" сделалось именно и только ради страсти. А в товремя пока мы думали, чувствовали, делали все, что было нужно нам, пока всеэто казалось жизнью, волновало, радовало или мучило нас, беременность женышла своим путем, по независящим от нас железным законам, занимая все большеи больше места в нашей жизни, вытесняя все другие интересы и желания. Странно мне было то, как жена относилась к своему положению: это былодля нее что-то неизмеримо важное, глубокое и притом святое. Она ни на минутуне забывала об этом, берегла будущего ребенка и никогда не спрашивала себя,кто это будет, зачем он нам нужен, почему придет и счастье или горе принесетс собою. Рождение его представлялось ей чем-то вроде светлого восходакакого-то лучезарного солнца, которое осветит и ее, и мою жизнь с иной,настоящей стороны и всему в ней придаст смысл и радость. И в то же время яясно сознавал, что ребенок идет ко мне независимо от своей воли, что я могужелать его или не желать, а он все-таки придет, что мне никогда не нужнобыло его, не нужно и теперь (совсем не так, как всегда и всем нужно солнце),что мне нет никакого дела до будущего человека, что его жизнь может бытьсовсем не такою, какая интересна и кажется хорошею мне, и что у меня естьсвоя, большая, свободная и захватывающая жизнь, которой я еще не исчерпал икоторую никто не может требовать у меня. И чем больше я думал о будущем, темболее ненужным, обременительным казалось мне рождение ребенка: оно спутываловсе мои планы на жизнь, и, наконец, вся эта беременность стала возбуждать вомне злое чувство, как неудобное, тяжелое обстоятельство жизни. Один раз жена сказала мне: - Отец и мать рабы своего ребенка! - И счастливо улыбнулась. Я удивился и промолчал. До сих пор я всегда думал, что не могу бытьничьим, и полагал, что это хорошо. Теперь же я чувствовал, что это так иесть и иначе и быть не может: я буду рабом и не могу не быть им, потому чтоя незлой и совестливый человек и потому что инстинкт окажется сильнее меня ивложит в меня эту тупую, бессмысленную, узкоживотную любовь к своемудетенышу. И в ту же минуту я ощутил прилив бессильного отчаяния и горькое,злое чувство. Я увидел, что это сильнее меня, и возненавидел будущее тойнеумолимой и безнадежной ненавистью, какою случайный раб ненавидит своегогосподина. А жена видела в этом рабстве истинное счастье, как прирожденнаяверная раба, даже и не понимающая свободы. "Чем объяснить, - подумал я, - что даже Библия говорит, что Бог далматеринство как наказание, а люди сделали из этого радость?.."V У меня были два товарища, оба художники, как и я, простые, веселые иживые люди, которых я очень любил. Прежде мы с ними постоянно мотались изстороны в сторону и в жизни нашей была вся бесконечно разнообразная прелестьничем не связанной, веселой богемы. Теперь мне было неудобно вести такой образ жизни, даже часто уходитьнадолго из дому: я бы причинил этим горе жене, а я не хотел огорчать ее,потому что любил. Правда, она охотно отпускала меня на этюды и даже самапосылала, но морщилась, грустила и, видимо, страдала, когда я уходил туда,где была игра или были женщины, и хотя ничего не говорила об этом, нобезмолвно осуждала меня за игру, за разгул, за безалаберность. Хуже всегобыло то, что она была права: все это было дурно, и я сам знал это, но былостранно и обидно, что не "я" решаю переменить жизнь, а делает это за менядругой человек. На этюдах исчезло именно то, что составляло их прелесть: прежде, выходяиз города, я чувствовал только одно - что мне хорошо в бесконечном простореполей, и желал только одного - уйти как можно дальше. Если я сбивался сдороги, ночевал в поле, это было еще лучше, еще свободнее, еще шире. Атеперь я думал, что нехорошо с моей стороны оставлять жену одну на целыйдень. - Ты придешь к обеду? - спрашивала жена. И я все время докучливо думал только о том, что не надо заходитьслишком далеко, старательно замечал дорогу, торопился на возвратном пути иискренно страдал, когда товарищи мои увлекались этюдами и останавливалисьгде-нибудь на дороге. - А ты отчего не пишешь? - спрашивали они, весело набрасывая живыекраски. - Так... лень... - притворно улыбался я, вставал, ложился, отходил иприходил с томлением в душе, боясь, чтобы они не догадались об этом, идумая, что они догадываются. Было чего-то стыдно. Было мучительно так, как мучительно здоровому и веселому животному,пущенному в луга с веревкой на ногах. Товарищи долго не могли понять этого, а когда поняли, то изделикатности старались не задерживать меня. Это было им скучно и неудобно, иоттого скоро, скорее даже, чем можно было ожидать, они возненавидели жену,как досадную, Бог весть откуда и за что свалившуюся на них помеху. Они сталиходить без меня и, чтобы не обидеть, скрывали это, а я заметил, и мне былодосадно и обидно. Дома у меня они чувствовали себя неловко: они понималитолько живопись, говорили только о ней, а жена была гораздо развитее иначитаннее их, и ей хотелось говорить о том, что их вовсе не интересовало. Ялюбил ее, и потому всегда с радостью отзывался на каждую ее мысль, хотя бы вданный момент она и не занимала меня сама по себе. Но товарищам моим вовсене хотелось подчиняться человеку, который был им чужд и непонятен. Если быне я, они просто были бы равнодушны, мало касаясь друг друга, но я связывалих собою насильно, и они стали тяготиться женой, а она - ими, а мне былотяжело и трудно в этой душной атмосфере. И из любви к жене я стал злиться наних; мне казалось, что они должны, хотя из деликатности, быть не такими, какони есть, а такими, как нравится жене. Мало-помалу они перестали ходить комне, и тогда произошел разрыв. Это само по себе было тяжело для меня; а втом, что произошло это против моей воли и желания, было что-то особеннотяжелое, унизительное, обидное, как насмешка. Мне казалось, что я принесбольшую жертву жене, а она думала, что сделала хорошо для меня, открыв мнеглаза на то, какие пустые и ничтожные люди были мои товарищи, точно я незнал этого сам. Мы не понимали друг друга: она искала в людях одного, я -другого, и у меня явилось досадное чувство к жене, хотя она и не былавиновата в том, что мои взгляды не были ее взглядами.VI Один раз под вечер мы поехали с женой в дачную местность. Слезли наопустелом полустанке, где спали вповалку мужики и ходили как сонные мухиунылые стрелочники; тихо, под руку, прошли по насыпи с полверсты и с трудомспустились по скользкой сухой траве к роще. Мы вошли в нее со страннымчувством грусти и недоуменного ожидания. Трава уже завяла, и на ней толстым,мягко и тихо шуршащим слоем лежали опавшие листья. Березки наполовинуосыпались и оттого будто раздвинулись и поредели; стало пусто, и вверхупросвечивало пустое, холодное небо. Мы сели на насыпь, смотрели на тихо ибеззвучно кружащиеся между березками желтые листья, долго молчали, недвигаясь, и тихо поцеловались. Пахло увядающими листьями, где-то слаботрещали сухие веточки и далеко, уныло и протяжно, кричал паровоз. Мы опятьпоцеловались, посидели смирно, грустно улыбаясь друг другу, и поцеловалисьеще раз. Все тише и тише становилось вокруг, опавшие листья все тихокружились в воздухе и беззвучно устилали землю, сумерки надвигалисьпрозрачной, но глухой тенью, неслышно, незаметно, но быстро. Становилосьхолодно и неуютно. Стал накрапывать дождь. - Поедем лучше домой, - сказала жена. - В гостях хорошо, а дома вселучше, - слабо шутя, добавила она. Мы пошли назад, не оглядываясь, и нам было больно и хотелось плакать очем-то похороненном. Дома горела лампа и был готов самовар. Там, за самоваром, совершеннонеожиданно для себя, я вдруг озлобленно и жестоко, наслаждаясь этимозлоблением, как местью, стал говорить, придравшись к какому-то пустяку,которого не помнил уже в середине разговора: - ...Не может быть два человекав плоть едину, это невозможно... Любовь приходит, и любовь уходит, как все,а нет конца желанию жить... А что они родят вместе ребенка, так это ещеничего не значит... - Как ничего не значит? - обиженно и сердито вскрикнула жена. - Так... Да и не родят они вместе, а только зачинают вместе, а это нето... А родит женщина, кормит женщина и воспитывает женщина!.. Мужчины дажевоспитывать не умеют, человечество испортилось, огрубело, обнаглело, сталожестоким потому именно, что много веков воспитывать детей брались мужчины... Жена смотрела на меня испуганными глазами, как будто я говорил что-тодурное и стыдное. И именно потому, что я тогда и сам не знал еще, говорю лия дурное или хорошее, этот взгляд еще больше раздул во мне чувствоозлобленного протеста. - Мужчина и женщина встречаются только для наслаждения, а не длярождения младенцев, - визгливо кричал я, и мне хотелось что-нибудь ударитьоб пол, и я страдал от этого желания, - и ты это знаешь, и я знаю, и всезнают. Никто не посмеет отрицать, что, когда он сходится с женщиной, ондумает только о ней и желает только ее... Это правда!.. И мужчина не виноватв том, что женщина устроена так, а не иначе... - Так нечего и подходить к женщине! - А ты оттолкни! - тихо и злобно радуясь, сказал я, скривив губы. Жена побледнела и потупилась. - У женщины сильнее всего инстинкт материнства, и... - А инстинкт отцовства? - спросила жена. - Какой инстинкт?! - грубо сказал я. - Такого инстинкта нет... - У тебя!.. - И нигде... нет его в той полной, решающей форме, как у женщины...Нигде нет, и у меня нет... - Нет, есть... а ты - урод! - тихо и злобно выговорила жена. - Ну и пусть... Кто это докажет?.. Да и не в том дело... - Даже у животных, - растерянно говорила жена и делала руками такоедвижение, будто хваталась за что-то скользкое и твердое. - Глупости! - крикнул я. - Терпеть не могу этого... Воробушки, голубки,волчица с детенышами!.. Удивительно!.. Да какое же нам дело до всей этойдряни? Когда человек сделает что-либо, хуже чего нельзя, говорят-"зверство". А когда надо разжалобить, сейчас на сцене "животные"... Ха! Ненадуете! - сказал я со злобной радостью. - С какой стати я стануруководиться всякой дрянью вроде воробьев, синиц... и что там еще!.. Да готже воробей... Он только самку кормит, а посади его в самом деле на яйца...ни за какие коврижки не сядет воробей на яйца, черт бы его драл совсем!.. - Так хоть самку же кормит... - странным жалким голосом сказала жена. - Э, я не о том... - с досадой сказал я. - Кормит... и я кормить буду,и об этом говорить не стоит... Это слишком справедливо, просто и хорошо, тутжалость уж одна чего стоит... Но всю жизнь свою в жертву приносить,перенести все свое "я" в другого человека, в жену ли, в ребенка... Да скакой стати?.. За что?.. Если ты раба по природе, так тем хуже для тебя... Ая не хочу!.. - Что ты всем этим хочешь сказать? - вдруг спросила жена и тихозаплакала. Я сразу замолчал, и мне стало жаль ее и оттого стыдно того, что ясказал. Но когда я начал ее утешать, а она все плакала и отталкивала меня созлым и жестоким лицом, мне стало досадно и обидно. "Ведь не говорил же я, что не люблю ее, а какое ей дело до того, что ячувствую к ребенку... Чего ей нужно от меня? Того, чего во мне нет,притворства?.. Не могу же я и мысли свои подчинить ей..." И тут мне в первый раз пришло в голову, что и все люди, не одна жена,по какому-то праву хотят подчинить мои мысли своим, заставить меня верить ичувствовать так, как верят и чувствуют они. И такая злость охватила меня приэтом, что мне захотелось крикнуть, ударить жену, бросить в нее чем-нибудьтяжелым и уйти куда-то на край света, от всех людей, от всего того, что онивыдумали, дурно устроили, признали хорошим и заставляют меня признать. Ночью я испугался чего-то грозного, сильнее и больше меня, и, глядя вотьму широко раскрытыми бездонными глазами, стал стыдиться своей жестокости.И мне казалось, что я никогда не был таким жестоким и стал таким толькоблагодаря "всему этому", бесцельной путанице, тяжелой цепи, надетой на своюжизнь, а следовательно, не я виноват в своей жестокости, а то, что вызвалоее.VII Через месяц мне пришлось надолго ехать в другой город, и женаоставалась. Когда я уходил за вынесенным чемоданом, я заплакал крупнымичастыми слезами. Мысль о том, что я долго не увижу ее, казалась мне грустнойи тяжелой. Больше я не возвращался к ней. Я приехал в другой город, поселился в большой и шумной гостинице, пошелв театр, побывал у знакомых людей и у одного из них пил всю ночь. Я ещетосковал о жене, но все-таки самое приятное в опере, которую я слышал, влюдях, которых я видел, в песнях, в вине, в путешествии по железной дорогебыло то, что я был один, что пьесу я мог слушать и не слушать по своемужеланию, что людей я мог искать именно мне приятных, вина мог пить сколько яхотел, не думая о том, как на это смотрит другой человек. Везде, в театре, на улице, в гостях, я широко раскрытыми глазамисмотрел на всех женщин, и мне казалось, что я их вижу в первый раз, чтопередо мною снова развернулся богатый, неизмеримо интересный мир, которыйзакрывала от меня уже давно моя жена собою. Кутеж у знакомого был шумный и размашистый, кутеж здоровых, сильных и,казалось, свободных людей. Было так много свободы, веселья, размаха,громкого удалого пения, что становилось душно и тесно не только в накуреннойдо сизого тумана комнате с выгоревшим воздухом, а как будто даже во всеммире. Один из гостей громовым и красиво-веселым голосом спел: В ста-арину живали де-еды Ве-еселей своих внучат! Хозяин, покачиваясь, подошел ко мне и, близко наклоняя свое сухощавоелицо, сказал пьяным и грустным голосом: - А знаешь, мы вот все думаем, что хорошо - христианство, культура,гуманность там... все... а ведь это - смерть! Именно тогда и была жизнь,когда человек бродил в лесу, в поле, по колена в траве, боялся, боролся,убивал, брал, сам погибал... было движение, сила, жизнь, а теперь... Скучно,брат, сухо... вяло... смерть идет. Он махнул рукой и, слабо улыбаясь, сказал: - А впрочем, я пьян... трезвый бы еще подумал, прежде чем сказатьэто... Шалишь!.. Трусы мы все, брат, вот что!.. Да... На дворе была белая, пушистая зима, мороз отчетливо визжал под ногами,а небо было, как всегда зимой в мороз, особенно бесконечно чистое, голубое,звездное. Я смотрел на далекий бледный кружок луны, мимо которогобыстро-быстро бежали облака, и мне хотелось сильного, бесстрастного,полного, беспечального. Мимо прошла женщина, торопливо поскрипывая мелкими шагами маленькихног, и сзади я видел тонкий силуэт мягкой круглой талии, покатые плечи ибольшую черную шляпу над белевшей под волосами у затылка шеей. Я пошел за ней и долго шел и все смотрел на мягкую, волнующуюся талию имерцавшую в темноте белую шею. И было что-то приятное и странное. Я ясночувствовал, что это именно то, что больше всею нужно и мне, и всему живому.У меня не было ни мыслей, ни слов, а одно сладкое, тревожно-томительноежелание жить. Женщина легко и быстро скрылась под воротами большого и черного дома, ая пошел домой, глядя в бесконечный простор, где сияла бледная, тихая луна.Она стояла вверху, прямо передо мной, и ее свет наполнял всею меня, иказалось, что в душе моей так же светло, как и везде кругом в громадноммире. И когда я пришел домой, я потянулся в постели так, что затрещалакровать, и ясно и сознательно увидел, что мне незачем возвращаться к жене,что то, что она чувствует, что "надо" любить и жалеть ее, что надозаботиться о будущем ребенке именно потому, что это надо, - вовсе некасается меня, не имеет никакой связи с тем жгучим и могучим любопытным желанием жить, которое прекрасно,сильнее меня, есть я сам. И сколько я, из трусливой жалости, ни старался вспомнить жену любимою,дорогою, нужною, сколько ни старался разжалобить себя, мне все скучно иничтожно вспоминалась она такою, какою была уже женой. А мне было жгучеприятно вспомнить все встречи наши, когда между нами ничего, кроме страсти,случайной и свободной, не было. И в эту ночь, и не раз после мне снилось, что я лежу с нею намокро-тепловатой траве, обнимаю мягкое, податливое тело, смотрю в страннопоблескивающие глаза, и широкая, полная, круглая луна точно подошлаблизко-близко и тут сейчас сквозь тоненькие, чеканящиеся на ней черныеветочки, неподвижно и таинственно, в упор глядит на нас. Глядит, молчит ивсе молчит. Во всем было острое, тревожное и неизмеримо полное наслаждение, иказалось, что времени больше нет. А потом все пропадало, приходили какие-толюди, было душно и жаль чего-то.VIII После того я видел жену только два раза. Первый раз, когда она приехала за мной, остановилась у каких-тознакомых и пришла ко мне. Она недавно родила и была еще худая и бледная, сбольшими темными глазами, которые смотрели недоуменно и пугливо. Мне быложаль ее, хотелось приласкать и обнять, я чувствовал к ней сладострастноевлечение и нежность. Мы стояли в темных сенях, и не знаю, что я говорил ей.Что-то очень сбивчивое и совсем не выражающее того, что я чувствовал и хотелсказать. Наконец она спросила странным срывающимся голосом: Значит,кончено?.. Я молчал, а она отвернулась, стала перед какой-то кадкой на колени иизо всей силы укусила себя за руку. Все сердце у меня разрывалось от любви и жалости; я знал, что мне жальвовсе не того, что она теряет мужа, и знал еще я, что если обниму ее, скажухоть одно ласковое слово, то это не исправит ничего и не поможет ничему, асделает все таким же нудным, тяжелым, душным, как было раньше. Потом я не видал ее три года, а только, без писем, посылал ей деньги наребенка. Это я делал не из жалости и не потому, что это было нужно, апотому, что это мне казалось справедливым, и, делая так, я чувствовал себясовершенно спокойным. Мне пришлось побывать в том городе, где жила она зимой. Когда поездподходил к полустанку, я прижался лбом к холодному стеклу и далеко внизу,под насыпью, увидел покрытое белым, ровным, печальным снегом бесконечноеполе и прижавшийся к белой насыпи смутный остов знакомой рощицы, уныло, какпризрак, шевелящейся в белой мгле. И тут мне захотелось увидеть жену так, что прямо с вокзала я поехал кней. Жены не было дома, и я долго ждал ее в пустоватой, мало женской комнатес узкой железной кроватью. На столе стояла карточка незнакомого мне студентас красивым и преувеличенно смелым, но неоригинальным лицом, а под нею янашел альбом стихов, подписанных именем, ничего мне не говорившим. Внутри меня были радостное, немного смущенное ожидание и живой интереск тому, что и как должно произойти. Она пришла одна и прямо в шубке и шляпке подошла ко мне. Лицо еекрасиво и свежо румянилось от мороза, и от нее пахло свежестью, холодом ислабыми духами. Было видно, что она, как и я, не знает, что делать, ивнутренно боится меня. - Здравствуйте, - сказал я притворно-простым голосом и протянул руку. Она задумалась на минуту, но все-таки протянула свою; мягкую, знакомую,с длинными тонкими пальцами. - Что вам угодно? - спросила она, и губы у нее вздрогнули и опустились. - Ничего, ответил я и сразу почувствовал, что во всем этом нет никакоготрагизма, что все это просто, интересно, а значит, и хорошо, хотя и кажетсятрудно и неловко. Она опять подумала, и в остановившихся на мне темных глазах была виднасмутная мысль. Потом она встряхнула головой, сняла шапочку и шубку, бросилана кровать и стройно стала предо мною в двух шагах. - Ну, как поживаете? - улыбнулся я. - Хорошо, - коротко ответила она, и лицо у нее не изменило выражениясмутной мысли и насторожившегося вопроса. Я молчал и улыбался. Я очень рад был ее видеть, слышать знакомый, такмилый когда-то голос. И мне было досадно и странно, что она не понимаеттого, что понимаю я, и не делается такою же простой, весело-спокойной. - Кто это? - спросил я, беря со стола карточку. Жена помолчала. - Мой любовник, - жестко и мстительно ответила она потом, и помгновенно вспыхнувшим и отвердевшим глазам я увидел, что именно с этойминуты, потому что сказала это, она уже ненавидела меня и мстила. - Разве? - спросил я. - Да, - с жесткой и мстительной радостью повторила она, не двигаясь сместа и не меняя позы. - Ну и что же, счастливы? - Да, счастлива очень, - ударила она сквозь зубы. - Ну и слава Богу, - сказал я. Я в самом деле был почти рад и не желал ей ничего, кроме счастья. Но она вдруг вспыхнула вся и изо всей силы стиснула зубы. Ей былобольно и обидно, что я спокоен. - Вот видите, - сказал я, - если бы мы с вами разошлись тогда раньше...после рощи, мы бы увиделись теперь как старые друзья... потому что за что женам было бы ненавидеть друг друга? Не за то же наслаждение, которое мыдоставили себе?.. А вот именно потому, что у нас есть общий ребенок, вы меняненавидите... и глупо это, и жалко! - Вы думаете? - со злобной и растерянной иронией спросила она и сложиларуки на груди, сжав пальцы. - Еще бы я этого не думал!.. И ско-олько в одном человеке может бытьзлости и глупости!.. Ведь вы меня не любите теперь? - Конечно. Странно было, что лицо у нее было такое же неподвижное, злое имстительное. - За что же вы меня теперь ненавидите? Она вдруг бессильно опустила руки, отошла, села на кровать и заплакала.И сразу стала маленькой и жалкой. - Я... головой о стену билась тогда... - проговорила она. Я встал и подошел к ней со жгучим желанием приласкать и утешить... - А если бы я тогда остался?.. Ну, прошел бы год, два, десять... ведьнадоели же бы мы друг другу... ну, не надоели, так успокоились бы...обратились бы в скучную, однообразную супружескую чету... и вся жизнь былабы кончена. Я говорил и взял ее за руку. Она смотрела на меня снизу вверх сквозьспутавшиеся волосы и слезы, текущие по покрасневшим и сразу вспухшим щекам. - А вот теперь и вы любите кого-то... опять переживаете все то, чтопережили мы вместе, помните?.. И я тоже... Теперь у нас впереди как разстолько жизни, сколько молодости и силы. Мы не убиваем и не укорачиваемжизни. А останься я тогда, все свелось бы только к воспитанию младенцев да кожиданию смерти... Личная жизнь была бы завершена, кончена, а вы не можетесебе представить весь ужас этого!.. Это смерть, гниение заживо!.. Было быстрашно, скучно, мертво... И притом мы все-таки были бы еще молоды, сильны,хотели бы жить, страстно хотели бы. Мы, как и все люди, родились в разнойобстановке, жили разно, были и есть существа совершенно различные, с разнойдушой - имели две разные жизни, и их нельзя было привести к одномузнаменателю, не исковеркав вконец. - А... - начала она и не договорила. Я молчал, и мне было хорошо оттого, что я сказал. Жена задумалась,уставившись черными, еще блестящими от слез глазами в угол. - Что ж... может быть, вы и правы... - вдруг сказала она и тяжеловздохнула, потом неожиданно робко взглянула на меня и улыбнулась. Можетбыть, к лучшему... теперь, а... - она опять не договорила. Потом встала и долго поправляла волосы, а я ждал. - А дети? - не поворачиваясь, спросила она. - Ну, что дети... - спокойно и серьезно возразил я. - Они всегдасчастливее с матерью, чем с отцом... - Но нужен же им все-таки отец? - Зачем? - удивился я. - Спрашивает ли когда-нибудь обо мне мой? - Теперь, конечно, нет... - И не спросит никогда, если ему не внушить бессмысленной и глупоймысли, что стыдно не иметь под боком отца. Если, выросши, пожелает онувидеть меня... так, из любопытства, пусть... мы, может быть, будемдрузьями! - Материальные условия? - тихо спросила опять жена. - Что об этом говорить!.. Иначе было бы слишком тяжело для женщины... Алюбить?.. Вы поймите, что любовь приходит без нашего ведома, не по закону...Ведь это банальнейшая истина, и приходится ее напоминать всем каждуюминуту... Странно... - Хотите чаю? - вдруг спросила она, поворачиваясь. Я засмеялся. - Хочу! И она засмеялась, и стала вдруг такой близкой, простой, доброй, милой. - А ведь мне сейчас, перед вами, было ужасно весело, - проговорила она,- и в самом деле... что... то есть что, собственно, случилось непоправимого?Как болезнь, так... Есть и лучше вас, есть! И жизнь хороша вообще... Это тактолько... не могу я так легко смотреть, как вы! - Жаль, - сказал я. - Да, жаль, - встряхнула она головой и тяжело вздохнула. Через часа два, когда я уходил, просто и дружелюбно простившись с ней,в воротах столкнулся со мною высокий и красивый студент, которого я сейчасже узнал. Он посторонился, посмотрел на меня равнодушно и прошел. На однусекунду где-то в глубине меня шевельнулось дурное, ядовитое, какое-то гнилоеи противное мне самому чувство, но сейчас же и прошло. Мне захотелосьсказать ему что-то бодрое и веселое, ударить по плечу, улыбнуться. Сталорадостно и легко. "Ревность, самолюбие... - подумал я, уходя. - Все смеются над ними, акак трудно стать выше их... так трудно, что, веря, всем сердцем веря, чтоэто дурное чувство, страшно сознаться, что его нет!" Я шел по пустынным длинным улицам, облитым холодным голубым серебромлунного света и перерезанным резкими черными тенями от домов, деревьев ителеграфных столбов, и чувствовал себя так легко, точно свалилась с менякакая-то огромная прилипчивая тяжесть. Я был рад за жену, за себя, завсякого человека, который может свободно, смело и весело жить. Я поднял глаза к небу, и предо мною встал огромный мир, необозримыйбездонный простор, залитый мириадами сверкающих звезд и потоками радостного,живого, бесконечного света. Михаил Петрович Арцыбашев.

«Случилось это два года назад. Срок моей командировки подходил к концу, и я должен был отбыть домой, в Алапаевск. Купив билет, решил побродить по городу, так как у меня в запасе было еще три часа времени. На улице ко мне подошла женщина, которую я сразу же узнал.

Это была моя первая жена, с которой я развелся 12 лет назад. Зина нисколько не изменилась, разве только лицо стало слишком бледным. Видимо, эта встреча и ее взволновала так же, как и меня. Любил я ее сильно, болезненно, из-за этого и развелся. Ревновал я свою жену ко всем, даже к ее матери.

Стоило ей немного задержаться, как мое сердце начинало бешено колотиться и мне казалось, что я умираю. В конце концов, Зина ушла от меня, не выдержав моих каждодневных допросов: где была, с кем и почему. Однажды я пришел с работы с маленьким щеночком за пазухой, хотел порадовать жену забавным подарком, но в комнате никого не было, а на столе лежала записка.

В записке жена написала, что уходит, хотя очень любит меня. Мои подозрения измучили ее, и она приняла решение расстаться. Зина просила у меня прощения и умоляла не искать ее… И вот, после 12 лет разлуки я случайно встретил ее в городе, где находился по служебным делам. Мы долго с ней говорили, и я вспомнил, что могу опоздать на междугородний автобус.

Наконец я решился сказать:

Прости, но мне нужно идти, я уже опаздываю на свой рейс.

И тут Зина сказала:

Саша, сделай мне, пожалуйста, одолжение. Я понимаю, что ты спешишь, но ради того, что было хорошего между нами, не отказывай мне в моей просьбе. Давай зайдем в одну контору, для меня это очень важно, а я одна туда идти не могу.

Естественно, я согласился, но сказал: «Только быстро!»

Мы зашли в какое-то большое здание и довольно долго переходили из одного крыла в другое. Поднимались и опускались по лестницам, и мне тогда казалось, что на это ушло не больше 15 минут. Мимо нас проходили люди, причем все они были разных возрастов: от детей до глубоких стариков. В тот момент я не задумывался над тем, что могут делать в административном здании дети и старики. Все мои мысли были прикованы к Зине. В какой-то момент она вошла в дверь и закрыла ее за собой.

Перед тем, как закрыть дверь, она посмотрела на меня так, будто прощалась, сказав:

Как странно все-таки, я не могла быть ни с тобой, ни без тебя. Я стоял у дверей и ждал, когда она выйдет.

Мне хотелось спросить ее, что она имела в виду, произнося последнюю фразу. Но она не возвращалась. И тут я будто пришел в себя. Я совершенно четко осознал, что мне необходимо ехать, а я стою здесь и опаздываю на свой автобус! Оглянувшись по сторонам, я испугался. Здание, в котором я находился, было заброшенным строением. Вместо оконных проемов зияли дыры. Лестничных маршей не было вообще. Лежали доски, по которым я с большим трудом спустился вниз. На автобус я опоздал на целый час, и мне пришлось покупать новый билет на другой рейс.

Когда я брал билет, сообщили, что автобус, на который я опоздал, перевернулся и слетел в реку. Никто из пассажиров не спасся. А через две недели я стоял у дверей своей бывшей тещи, которую разыскал через адресное бюро. Алевтина Марковна сообщила мне, что Зина умерла 11 лет назад, через год после нашего развода. Я не поверил ей, решив, что мать Зины опасается, что я снова буду преследовать ее дочь своей ревностью.

На мою просьбу показать мне могилу моей бывшей жены моя теща, к моему удивлению, согласилась. Через пару часов я стоял у памятника, с которого мне улыбалась женщина, которую я любил всю жизнь и которая необъяснимым образом спасла мне её»

Интересно, а вы верите, что такое может быть?