Российские императоры: истории жизни и смерти

ЛИФЛЯНДСКАЯ ЗОЛУШКА

История жизни и смерти Марты Скавронской,
первой российской императрицы Екатерины Алексеевны Романовой

Каждый из нас есть Бог. Каждому из нас известно всё.
И нам следует всего лишь распахнуть свой ум.
БУДДА

История России знает немало удивительных персонажей, необычных личностей, достигших вершин власти, но Марта Скавронская, она же российская императрица Екатерина I (далее, для простоты изложения, Екатерина - без приставки "I"), пожалуй, занимает среди них исключительное место.

Целью моего исследования является не попытка выявления новых аспектов возвышения Екатерины, или её влияния на внешнюю политику России и т. п. - два десятка монографий и сотни статей посвящены этим и другим темам. Наименее изученными остаются вопросы её здоровья и кончины, драматической для её ближайшего окружения и подданных. Современный петербургский историк Евгений В. Анисимов пишет: "Нам неизвестно, чем болела Екатерина". И ему можно доверять, ибо область его научных исследований именно эпоха Петра Великого, и всё, что связано с ней...

Марта-Екатерина родилась 5 апреля 1684 года , , , . Называются и иные годы её рождения: 1679 , 1682 , 1683 , 1686 . Варианты места рождения: местечко Вышки-Озеро в окрестностях Риги ; шведский хутор Гермундерид ; Дерпт, Эстляндия ; имение Ринген, Лифляндия ; Мариенбург, ныне Алуксне в Латвии ...

1. Происхождение

Собирая материал о Марте-Екатерине, я, естественно, интересовался и её происхождением, причём, не столько любопытства ради, сколько в контексте заявленной мною темы (см. выше). Конечно, болезни не выбирают своих жертв по цвету кожи, национальной принадлежности, вероисповеданию и т. д. Они космополиты, но... имеются и исключения из правил. В частности, генетикам удалось открыть, что гены определяют устойчивость или предрасположенность к заболеваниям. Склонность к некоторым из них зависит от национальности. Это направление в науке называется "Этногеномика". Правда, таких заболеваний крайне мало, но в данном случае, в связи с недостаточностью информации, следует учитывать всё...

Немецкий историк Фридрих Бюлау , тщательно изучивший литературу, посвящённую первой российской императрице, приходит к выводу, что "до сих пор настоящее происхождение Екатерины не доказано в точности". Казимир Валишевский также указывает, что "достоверного [о её жизни до плена] нет почти ничего". Е. В. Анисимов : "Многое в ранней истории жизни Марты скрыто от нас в тумане неизвестности". Не случайно, среди её возможных девичьих фамилий фигурируют (перечисляю в алфавитном порядке): фон Альфендаль, Бадендак, Рабе, Розен, Скавронская , , , , , и д р. .

Кратко о людях, которым приписывается отцовство Екатерины.

В "Генеалогических таблицах" Иоганна Гюбнера сказано: "Катерина фон-Алфендель, супруга Петра I, из Лифляндии". Фон Альвендаль (Альбендиль, Алфендаль, Алфендель), ливонский дворянин, владелец имения, находился в любовной связи с крепостной Анной-Доротеей Ган, проживавшей в городке Ринген. От этой связи и родилась будущая императрица. После рождения ребёнка Альвендаль выдал свою любовницу замуж за богатого крестьянина, имевшего впоследствии от нее нескольких детей, уже законных (из донесения цесарского посланника Rabutin de Bussi венскому двору от 28-го сентября 1725 года ). Многие историки ссылаются в своих работах на данное донесение , , , , , и д р. .

Эстляндский историк Готлиб Алексис Иверсен в статье "Das Madchen von Marienburg", а позднее и в книге "О жизни Екатерины I" (1852) указывает, что Марта была дочерью рижского бюргера Петра Бадендика, который был дважды женат и имел от первого брака пятерых, от второго брака четверых детей. Но от какого из двух браков она родилась, не указывается. На его работы ссылаются Я. К. Грот и Н. И. Костомаров .

Историк Карла XII, шведский придворный проповедник J. Nordberg , взятый в плен под Полтавой в 1709 году и живший около шести лет в России, приводит свидетельство одного лифляндца, знавшего отца и мать Екатерины, якобы, подтверждаемое церковной книгой: "Отцом её был квартирмейстер Эльфсбергского полка шведской армии Иоганн Рейнгольдсон Рабе. Находясь с полком в Риге, он женился на местной уроженке, дочери рижского государственного секретаря Елизабете Мориц. По прибытии в Швецию Елизабета родила, на бастели Гермундерид, в приходе Тоарпа, дочь Марту. Данное сообщение J. Nordberg в своих работах приводят , , , , , и др. И. И. Лажечников в своём романе "Последний Новик" юную Марту называет Екатериной Рабе, а А. Н. Толстой в романе "Пётр I" - Мартой Рабе.

Немецкий писатель Hristofor Schmidt-Phiseldeck в своей книге по русской истории приводит письмо ганноверского посланника в России Фридриха Христиана Вебера, в котором последний рассказывает о первых годах жизни Екатерины. Передаю этот рассказ в своей редакции. Матерью Екатерины была крепостная девушка помещика Розена, проживавшая в его имении Ринген, Дерптского округа. Вскоре после рождения ребёнка она умерла. Розен, шведский подполковник в отставке, к тому же, не имевший семьи, взял девочку на воспитание. Это и стало причиной для слухов о том, что он и есть настоящий отец Марты... Вебер утверждал, что получил эти сведения от жившего в доме пастора Глюка учителя его детей Вурма, знавшего Марту и взятого в плен в Мариенбурге вместе с ней. Позднее Вебер в своем обширном сочинении "Das veraenderte Russland", оговаривался: "Сознаюсь, что относительно происхождения Екатерины я не знаю ничего основательного и заслуживающего доверия, потому что сообщаемые известия крайне противоречивы и довольно сомнительны ". Тем не менее, на Вебера ссылаются в своих исследованиях Н. А. Белозерская , Я. К. Грот , Н. Павленко .

Отечественная историография считает наиболее вероятной версию о том, что Екатерина происходила из бедной крестьянской семьи (белорусской , латышской , , литовской , , польской , , , - здесь ясности нет). Отцом её был Самуил Скавронский (Сковронский, Сковоронский, Сковорошенко), а матерью - то ли Доротея Ган, то ли Елизавета Мориц.

Я довольно подробно остановился на вопросе о происхождении Екатерины, чтобы показать, что, при решении поставленных мною в работе задач, ориентироваться на приведенные выше сведения о нём будет крайне сложно ввиду их противоречивости...

2. На пути к трону

В возрасте трёх лет Марта, в каком бы месте она ни родилась, и кем бы ни были её родители, в связи с их смертью от "морового поветрия", осталась круглой сиротой. Далее сведения о ней снова расходятся: то ли она была взята в семью родной тётки по матери (см. выше), то ли роопского кюре Даута, её крёстного отца , то ли сразу в сиротский приют Николая Экка при ревельском подворье . До какого возраста она находилась под попечительством всех этих людей, точно неизвестно: до 7 лет , до 12 лет , несколько лет. В конце концов, она попадается на глаза пастору Иоганну Эрнсту Глюку, управляющему лютеранских церквей в Мариенбурге, который забирает её в свой дом. Сейчас невозможно установить, двигало ли им христианское чувство сострадания к сироте, или прагматические интересы. Пожалуй, и то, и другое. В пользу первого говорит то обстоятельство, что Марта воспитывалась в семье Глюка наравне с его детьми, а последнего - постепенно приобщалась к роли няньки, к работе на кухне и в прачечной, по уборке дома, который занимали Глюки.

* Рооп (Straupe) - название населённого пункта, в 70 км от Риги

В возрасте восемнадцати лет её выдали замуж за шведского драгуна-трубача Иоганна Краузе. Так бы, наверное, и сложилась её жизнь в роли солдатской жены, если бы не война России (в составе Северного Союза) со Швецией за выход к Балтийскому морю. Именно на начальных этапах этой войны (1701-1704) русские войска закрепились на побережье Финского залива, взяли Дерпт, Нарву и др. крепости, в том числе Мариенбург (август, 1702 г.). Марта Скавронская-Краузе, не успев привыкнуть к роли мужней жены (муж на второй же день после венчания был отозван в войска), попала в плен вместе со всем семейством пастора Глюка.

Маркграфиня Вильгельмина Байретская : "Она (Екатерина - В. П.) была мала ростом, толста и черна... Платье, которое было на ней, по всей вероятности, было куплено в лавке на рынке... По её наряду можно было принять её за немецкую странствующую артистку... На царице было навешано около дюжины орденов и столько же образков и амулетов, и, когда она шла, всё звенело, словно прошёл наряженный мул" (правда, в 1718 году, когда она видела царицу, маркграфине было всего десять лет).

Офицер, шотландец, Питер Генри Брюс в "Мемуарах", опубликованных женой после его кончины, писал, в частности: "Князь Меншиков, увидев её у генерала Баура, отметил нечто необычайное в её облике и манерах". В ней, именно, было "нечто необычайное". Геннинг-Фридрих фон Бассевич : "Своими успехами в жизни Екатерина обязана душевным своим качествам". Николай Павленко : "Объяснение привязанности Петра, вероятнее всего, надобно искать в её душевных качествах". Мне импонирует мысль, высказанная историком Н. И. Костомаровым : "Для Петра, этого великого человека, было необходимо смягчательное, успокояющее влияние женской души. Эту женскую душу он нашёл в Екатерине".

В подавляющем большинстве работ, посвящённых Екатерине, в тех их разделах, которые касались именно её душевных качеств, можно встретить немало сердечных слов, слов восхищения этой женщиной. И. И. Лажечников создал, в прямом смысле этого слова, оду её душе: "Душа её была вылита по форме её прекрасной (! - В. П.) наружности. Лишить себя приятной вещи, чтобы отдать её бедному; помнить добро, ей сделанное кем бы то ни было; пожертвовать своим спокойствием для угождения другим; терпеливо сносить слабости тех, с которыми она жила; быть верною дружбе, несмотря на перемену обстоятельств - таковы были качества девицы Рабе". Бурхард Христофор Миних :

"Эта государыня была любима и обожаема подданными за свою душевную доброту, которую обнаруживала во всех случаях, когда ей представлялась возможность принять участие в лицах, [нуждавшихся в этом]". Ж. Ж. Кампредон в своих "Мемуарах" так писал о ней: "...она видела свою роль в проявлении сострадания и милосердия, смиренной служанки, познавшей все горести жизни" (Цит. К. Валишевский ). Он же свидетельствовал: "Она не была ни мстительна, ни злопамятна". Е. Анисимов : "Своей мягкой манерой поведения, трудолюбием Екатерина нравилась окружающим... Наблюдатели поражались её неутомимости и терпению... она, не имея образования, светского воспитания, была тонка, внимательна, умела понравиться, сделать приятное". Уже будучи императрицей, каждое утро она выходила в приёмную, где постоянно толпились солдаты, матросы и ремесленники, всем раздавала милостыню, никогда не отказывала в просьбе быть приёмной матерью его ребёнка и тут же дарила каждому крестнику несколько червонцев; она оставалась милой, неприхотливой, сохранив свой веселый, ровный, ласковый характер. Внутренний такт, скромность, бескорыстие, милосердие и сострадание Екатерины отмечены многими её современниками. Она никогда не забывала, что родом из бедности, и не пыталась это скрывать.

Многие авторы, подчёркивая необразованность Екатерины, не отказывают ей в природном уме. С. М. Соловьёв : "У неё доставало умения держать себя на известной высоте, обнаруживать внимание и сочувствие к происходившему около неё движению... сохранять знание лиц и отношений между ними, привычку пробираться между этими отношениями". Н. П. Вильбоа : "[Став невенчанной женой Петра], она познакомилась с главными принципами государственной власти и правительства... Cлушая рассуждения царя и его министров, она вошла в курс различных интересов виднейших семей России, а также интересов соседних монархов... Не умея ни читать, ни писать ни на одном языке, она говорила свободно на четырёх, а именно на русском, немецком, шведском, польском и... понимала немного по-французски". Пётр постоянно находил, что жена его умна, и с удовольствием делился с нею политическими новостями, размышлениями о происшествиях настоящих и будущих. Близкие к государю царедворцы подмечали: Пётр, вообще не терпевший женщин, вмешивающихся в "мужские" дела, напротив, бывал доволен, когда в "государственный" разговор вступала Екатерина; её простая и разумная логика не раз выводила их из лабиринтов придворной софистики, бросала новый свет на многие вопросы .

Несомненно, Екатерина обладала способностью располагать к себе людей, знанием, как сказали бы сегодня, их психологии, умением управлять людьми. Это проявилось в её отношениях с Петром Великим, души не чаявшем в "друге сердешниньком". У Оноре Бальзака можно прочесть: "...нетрудно доказать мужу, что ты его любишь, но гораздо труднее уверить его в том, что ты его понимаешь". Многие авторы убеждены, что привязанность Петра к жене была обусловлена её непревзойдённой никем из близких с ним ранее женщин способностью понять его одиночество, его мечту о семье, о детях, максимально приблизиться к тому, чем он жил, сделать его интересы своими без тени лицемерия, страдать от его бед и радоваться его успехам. Она всегда старалась находиться рядом с ним: и во дворце, и в шатре военачальника, и во время морской прогулки, и на поле боя - под пулями, делила с ним походную жизнь и праздничные ассамблеи, радовала своим весёлым настроением и материнской, в прямом смысле этого слова, заботой о нём. "Только такая подруга, как Екатерина, нужна была Петру; сам великий человек сознавал это и оттого так высоко возносил свою "Катеринушку"" . Н. П. Вильбоа : "Онъ встр?тилъ преданную подругу, чуждую боярской сп?си и насл?дственныхъ предуб?жденій, воспитанную въ кругу небогатаго и честнаго семейства, способную понимать и разд?лять тяжелыя заботы царскаго долга".

Насколько здоровым был образ жизни спутницы Петра I уже в ранге царицы?

Екатерина всячески старалась быть под стать своему великому супругу во всём, что связано с его жизнью, в том числе, и в еде. Известно, что перловую кашу, любимую Петром, и не только кашу, она сама готовила для него. В связи с аллергией на рыбу в семье Петра избегали рыбных блюд. Зато на столе, как правило, должны были присутствовать отварная говядина с огурцами, лимбургский сыр, квас, фрукты и овощи. Пётр, а с ним и Екатерина, были умеренны в еде, и неизменно соблюдали все посты. Стол, который нередко накрывала Екатерина для мужа и его друзей, голландских шкиперов, не отличался царским многообразием ...

Рассматривая вопрос о здоровье Екатерины I Алексеевны, я не могу обойти тему употребления ею, якобы в безмерных количествах, алкоголя хотя бы уже по той причине, что её супруг, Пётр I Алексеевич, пил довольно часто, и, нередко, без всякой меры. Известно, что у Петра был своеобразный клуб пьяниц - "всепьянейший собор", все ритуалы которого строились на воспевании Бахуса и его верных жрецов в лице императора его собутыльников. Н. И. Костомаров : "Когда государь находился за границею, он посылал ей венгерского вина, изъявляя желание, чтоб она пила за его здоровье".Геннинг-Фридрих фон Бассевич : "При больших торжествах за её столом бывали все дамы, а за столом царя одни только вельможи. Она завела у себя свою перворазрядную любительницу рюмки (une bibironne de premier ordre), заведовавшую у неё угощением, напитками и носившую титул обер-шенкши".

5. Дa чего только про неё не говорили!

И здесь я перехожу к событиям, понять причину которых пытаются многие исследователи жизни первой российской императрицы.

Екатерина I (Неизвестный художник, 1725 г)

Речь идёт о том, что после смерти своего великого супруга, став самодержицей России, с Екатериной произошёл некий надлом, она словно переродилась. При этом её поведение, образ жизни никак не вязались с тем образом верной подруги государя, гения его домашнего очага, который всё ещё сохранялся в памяти окружавших её людей. "Студент Вурм, служивший учителем у супер-интендента Глюка, и [знавший] тогдашнюю Екатерину, уверял, что Царица за всё время своей службы у супер-интендента вела себя пристойно и честно и никогда не огорчала, хотя бы малейше, своих приёмных родителей. ...а равно и её заботливость о здоровье её супруга и её постоянные советы прибегать к более кротким и умеренным средствам... совершенно смывают пятна, лежащие на ее происхождении, и вытесняют другие, испытанные ею, роковые случайности" . "Супругa Петрa Великого создaнa былa, скорее, для семьи, чем для политической деятельности. Когдa дети были мaленькими, её основнaя зaдaчa зaключaлaсь в том, чтобы дaть им всестороннее обрaзовaние, чего сaмa онa в детстве былa лишенa. Лично следилa онa зa воспитaнием цaревен, a когдa уезжaлa вместе с цaрём, поручaлa нaдзор зa детьми сестре мужa, Нaтaлье Алексеевне" , или семье Меншикова. Да и позднее она делала всё от неё зависящее, чтобы устроить их судьбу.

И вдруг, в депешах зарубежных посланников при российском дворе к своим патронам мы встречаем нечто трудно вообразимое. Вот некоторые из них в качестве примера.

Французский посол при русском дворе Кампредон (депеша отправлена летом 1725 г, т. е. спустя пять месяцев после кончины Петра): "Развлечения эти заключаются в почти ежедневных, продолжающихся всю ночь и добрую часть дня, попойках в саду, с лицами, которые по обязанностям службы должны всегда находиться при дворе".

Снова Кампредон (депеша от 14 октября 1725 г): "Царица продолжает с некоторым излишеством предаваться удовольствиям".

Он же (депеша от 22 декабря 1725 г): "Царице было довольно плохо после кутежа в день св. Андрея Первозванного".

Посланник польского короля и саксонского князя-избирателя Августа, Лефорт (депеша от 26 мая 1726 г): "Боюсь прослыть за враля, если опишу образ жизни русского двора. Кто бы мог подумать, что он целую ночь проводит в ужасном пьянстве".

Секретарь саксонского посольства Френсдорф указывает, что утренние визиты Меншикова к императрице неизменно начинались с вопроса: "Чего бы нам выпить?" (цит. К. Ф. Валишевского ). "Чaще всего выбирaлaсь дaнцигскaя водкa, иногдa водкa, смешaннaя с рaзличными иноземными ликёрaми. Иногдa могло быть и венгерское вино. Последнему онa отдaвaлa особое предпочтение по вечерaм" . Тот же Френсдорф в доклaде своему королю сообщaл о новой имперaтрице, что онa "вечно пьянa, вечно пошaтывaется, вечно в бессознaтельном состоянии" (цит. И. М. Василевский ). "Датский посол Вестфаль высчитал количество венгерского вина и данцигской водки, потреблённых за два года царствования Екатерины, и получил сумму около миллиона рублей - недурная цифра для государства, общие доходы которого составляли всего около десяти миллионов" .

Иностранные дипломаты в один голос утверждают, что основное времяпровождение Екатерины - балы, куртаги, катания в каретах по ночной столице, непрерывное застолье, танцы, фейерверки, прогулки по Неве с пальбой из пушек, смотры полков, торжества по случаю вручения наград, спуск на воду галер, снова балы. А в добавление к этому и "клубничные" подробности её интимной жизни, якобы, наполненной еженощной сменой любовников , , , , и д р. , причём, не только из числа высокопоставленных при дворце лиц, но и рангом пониже, так сказать, "второго класса, но их знает только фрейлейн Иоганна, старая горничная царицы, ведающая её развлечениями" (Ж. Ж. Кампредон). Все цитируют Кампредона, убеждённые в его осведомленности, предполагая, что уж Иоганна то "стояла со свечкой" у постели Екатерины, или заглядывала в её спальню, когда та уединялась там с очередным фаворитом. Сколько сплетен, слухов, вымыслов сопровождают жизнь персон такого ранга до сегодняшнего дня, и жизнь Екатерины не была исключением. "Дa чего только про неё не говорили!" - восклицает В. Г. Григорян ...

"Всё времяпрепровождение Екатерины заключалось в откровенном прожигании жизни", - пишет Е. Анисимов . С чего бы это императрица, так стремившаяся, по мнению некоторых историков, к верховной власти, занялась "прожиганием жизни"? Вот некоторые из версий на этот счёт.

В бытовом понимании ревматизм это заболевания суставов, возникающее с возрастом. Но это неверно. Со студенческой скамьи мне запомнилось образное выражение французского врача Ласега: "Ревматизм лижет суставы, плевру и даже мозговые оболочки, но больно кусает сердце ". Одним из проявлений ревматического поражения сердца является воспаление его внутренней оболочки (эндокарда), сопровождающееся изменением сердечных клапанов (их деформацией или разрушением). Как следствие, это приводит по мере прогрессирования патологического процесса к тяжелейшим нарушениям кровообращения. Не вдаваясь в детали вопроса, скажу лишь, что изменениям может подвергаться вся клапанная система сердца, а не только один из клапанов. На основании имеющейся информации я не берусь твёрдо судить, какой конкретно из клапанов сердца императрицы, все ли они были вовлечены в патологический процесс. Можно лишь утверждать, что к моменту восхождения Екатерины на престол заболевание в своём развитии зашло уже, как говорится, довольно далеко, на что указывают и наличие одышки при малейшей физической нагрузке, и даже приступы удушья, мучительный кашель, а также отёки нижних конечностей, пастозность мягких тканей. Могу, в то же время предположить, что речь идёт о сужении (стенозе) аортального клапана: одним из характерных проявлений этого порока являются как раз симптомы ухудшения мозгового кровообращения (конвульсии, потеря сознания), повторявшиеся у Екатерины с октября 1725 года ...

О повторных лихорадочных состояниях у императрицы сообщают французские дипломаты Кампредон и Маньян. П. Н. Петров : "[Её]недуг загадочен - явно поражены лёгкие... Стеснено обращение крови, весьма загустевшей, отчего распухают ноги, мутится память" (кстати, "помутнение памяти" - одно из проявлений нарушения мозгового кровообращения). Е. Анисимов сообщает о "почти непрерывных воспалениях легких, которые не оставляли Екатерину все её короткое царствование". Видимо, слово "непрерывные" нам следует принять с оговоркой, заменив его словом "частые". И действительно, при тяжёлых нарушениях кровообращения, а у Екатерины их можно отнести по степени тяжести к 3-4 классу (т.е. максимальному), с заинтересованностью в том числе, малого, лёгочного, круга кровообращения, наблюдаются частые пневмонии, которые именуются застойными.

Коротко о них: в бронхах скапливается густая и вязкая мокрота, что способствует активизации местной, условно-патогенной, и привнесенной патогенной микрофлоры, вызывающей развитие воспаления лёгочной ткани. Опасность застойной пневмонии состоит в том, что, развиваясь у людей, уже страдающих тяжёлым хроническим заболеванием, она нередко становится непосредственной причиной гибели пациента. Клинически застойная пневмония ничем не отличается от первичных её форм, за исключением нарастания признаков сердечной недостаточности.

Очередная пневмониястала последней в её, недлинной, по современным понятиям, жизни. Вот как она развивалась. За полгода до кончины её общее состояние значительно ухудшилось: мучила одышка, отекали ноги. Она ещё пыталась преодолевать недомогание, выходила из спальни, и дажедала бал по случаю дня рождения дочери Елизаветы. В этом сказывался сильный характер императрицы. Десятого апреля 1727 г у неё повысилась температура тела, участился кашель и появилась одышка в покое.Предполагаю, что речь шла об острой респираторной вирусной инфекции (ОРВИ), возможно, аденовирусной, с явлениями бронхоспазма. На это указывает то обстоятельство, что на фоне лечения (какого конкретно, выяснить не удалось) к шестнадцатому апреля наступило улучшение в самочувствии императрицы ("с нею сделался сон... и после того ей стало как будто легче"). Обычно, не осложнённые формы ОРВИ завершаются к 6-7 дню от начала заболевания. Появилась надежда, что Екатерина выкарабкается из очередной напасти. Увы, двадцать второго апреля наступило резкое ухудшение в состоянии больной. Клиницистам известно, что если на стадии выздоровления от ОРВИ наблюдается резкое обострение имевших место ранее симптомов болезни, в частности, интоксикации, катаральных, дыхательной недостаточности, то речь идёт о присоединении бактериальной инфекции с развитием воспаления лёгких. В случае с Екатериной этому способствовал, как врачи говорят, неблагоприятный соматический фон: ревмокардит с проявлениями сердечной недостаточности.

Вот как описывает дальнейшее течение болезни Екатерины вплоть до кончины её личный врач, лейб-медик Иван-Богдан Блументрост : "Ея Императорское Величество впала в горячку; кашель, который она и прежде сего имела, токмо не весьма великой, стал умножаться, також де и фебра приключилась и в большее бессильство приходить стала, и признак объявила, что несколько повреждения в лёгком быть надлежало, и мнение дало, что в лёгком имеет быть фомика (абсцесс - В. П.), которая за четыре дня до Её Величества смерти явно оказалась, понеже, по великом кашле, прямой гной, в великом множестве, почала Её Величество выплевывать, что до Её Величества кончины не преставала, и от тоя фомики, 6 дня мая, с великим покоем преставилась".

Читая запись Блументроста, я не перестаю удивляться возможностям человеческого организма: две недели боролась Екатерина с грозной болезнью - без антибиотиков, лекарств, улучшающих сердечную деятельность, капельной терапии. Обращаю внимание, что пневмонии, осложнённые образованием крупных гнойных полостей (что имело место в данном случае), протекают особенно тяжело, способствуя летальному исходу.

Не знаю, верить этому, или нет, но "незадолго до смерти она вздумала прокатиться по улицам Петербурга, на которых царила солнечная весна, но вскоре повернула назад - не было сил даже ехать в карете" . Если это и имело место, то, видимо, до двадцать второго апреля, т. е. в том небольшом временном отрезке, когда ей стало несколько лучше. В течение последующих двух недель её мучили рецидивы "удушья, несколько раз теряла сознание, бредила" . "В день кончины императрицы смерть как бы отступила от своей жертвы, и к ней вернулось сознание" , однако со второй половины последнего дня она вновь начала бредить. Около больной императрицы неотступно находилась её старшая дочь Анна Петровна.

"В 9 часу пополудни" 6 (17) мая 1727 года, всего через два года и три месяца после вступления на престол, прожив 43 года, Екатерина скончалась. Полагаю, что смерть наступила по причине несовместимой с жизнью лёгочно-сердечной недостаточности.

Посмертный диагноз
Основной:
Ревмокардит. Стеноз аортального клапана (?). Сердечная недостаточность 4 класса
Сопутствующий:
Застойная пневмония. Абсцесс лёгкого. Дыхательная недостаточность 2-3 степени
Осложнения:
Нарушения мозгового кровообращения

Есть мнение, что основной причиной смерти Екатерины I явилась чахотка. Указания на это можно встретить в работах некоторых авторов , , , . Как справедливо заметил П. Н. Петров , "чахотка, но необычная".

И действительно, вместо похудания - рост массы тела, ни единого упоминания о кровохарканье (см. заключение Блументроста), а ведь эти два признака считаются важнейшими при клинической диагностике туберкулёза. И в тоже время, налицо признаки тяжёлого поражения сердца. В среде врачей встречается такое серьёзно-шутливое выражение: "Мнения учёных разошлись". Это как раз тот случай...

Хоронили Марту-Екатерину в ещё недостроенном Петропавловском соборе. Плотно закрытый гроб с телом императрицы поставили на катафалке под балдахином, обитом золотой тканью, рядом с гробами Петра I и их дочери Натальи Петровны (оба они скончались ещё в 1825 году) в южном нефе собора перед иконостасом. Все три гроба были преданы земле одновременно лишь спустя четыре года (в 11 часов утра 29 мая 1731). Во время погребения Екатерины I был произведен пятьдесят один пушечный выстрел.

Могила Екатерины I в Петропавловском соборе

Так закончилась эта удивительная жизнь, доказывающая, что в нашем мире всё же есть место чудесам. Но этого чуда восхождения от корыта портомои до престола Российской империи не было бы, если бы не было другого чуда: рождения женщины, одарённой талантами, и сумевшей эти таланты реализовать. "Талант - это поручение от Господа Бога", - сказал когда-то поэт Евгений Баратынский. Кто знает, может, Бог и привёл к ней пастора Глюка, что и стало для неё первой ступенью восхождения. Я не берусь судить, что было основным в этом "поручении": сыграть роль верной подруги Петра Великого, помогая ему в его деяниях, или, взойдя на престол, продолжить дело Петра.

Слишком мало времени ей было для этого отпущено. Установлено (профессор Джим Фоулз), что продолжительность жизни одарённых людей в среднем на 14 лет короче, чем обычных. Так и произошло. Н. И Костомаров: "...можно признать к ней за особенную милость Провидения, что она пережила своего супруга только двумя годами и тремя месяцами. Кто знает, что ожидало бы её в этом омуте козней сталкивавшихся между собою временщиков, коварных себялюбцев, алчных корыстолюбцев, старавшихся один другого утопить, чтоб самому стать повыше... Судьба избавила её от этого искушения".

Поставлю и я, вслед за Костомаровым, на этом точку в своём повествовании о лифляндской золушке, Марте Скавронской.

ЛИТЕРАТУРА

2. Е. В. Анисимов. Екатерина I. Романовы. В кн.: Исторические портреты, 1613-1762. Михаил Федорович - Петр III [Текст]: [сборник / Институт рос. истории РАН. Под ред. и со вступ. ст. А. Н. Сахарова]. - Москва: Армада, 1997

) [Теперь вы десятиклассники. Готовитесь к выпускному вечеру и собираетесь в квартирах... ("Выпускник") ...] Елена Севрюгина : Яблоко смысла - о книге Галины Булатовой "Я, Бог, любовь и око: стихи, рассказы, эссе" [Галина - искатель прекрасного и хранитель культурной памяти, поэт, в чьём художественном пространстве соединяются волшебное и обыденное, вечное и сиюминутное...] Ростислав Ярцев : Выход с твоими вещами [я черты любимые забуду / буду жить как буду мыть посуду / горбунком стучать в твоё окно / делать всё что мне запрещено...]

Роковые императрицы России. От Екатерины I до Екатерины Великой Пазин Михаил Сергеевич

Марта Жаворонкова Императрица Екатерина I

Марта Жаворонкова

Императрица Екатерина I

Царица долго стояла на коленях перед императором, испрашивая прощения всех своих поступков; разговор длился больше трех часов, после чего они поужинали вместе и разошлись. Отношения между Петром I и Екатериной оставались очень натянутыми до самой смерти первого. Они больше не говорили друг с другом, не обедали и не спали вместе. Меньше чем через месяц Петр I умер.

Эту даму мы знаем под именем императрицы Екатерины I (1725–1727). Происхождение ее темно и загадочно, да и вообще, откуда она взялась на русском троне? Попробуем разобраться в личности этой женщины и ее любовных похождениях.

Достоверно известно, что она родилась 5 апреля 1684 года и была прислугой у немца пастора Питера Глюка в городе Мариенбурге (Лифляндия), которым владели шведы. Она являлась лютеранкой, поэтому в России ее считали то ли немкой, то ли полячкой, то ли латышкой. Тогда писали просто – «лифляндец», по месту проживания, без указания национальности. Также была известна ее девичья фамилия – Скавронская. С польского ее фамилия переводится как Жаворонкова (скавронек – жаворонок).

Существуют, по крайней мере, четыре версии того, кто же были эти Скавронские. Первая версия состоит в том, что Марта была дочерью литовского крестьянина Самуила Скавронского. Сразу же возникает вопрос: так литовка она или латышка? Впрочем, эстонцы тоже считают ее своей, поскольку Петр I разбил в Таллине парк в ее честь, названный Кадриорг (сад Катрин). В лживом романе Алексея Толстого «Петр I» упоминается, что она говорила по-русски с акцентом. Но если она была литовкой, то фамилия выдает ее русское или, по крайней мере, белорусское происхождение. Следовательно, говорить по-русски с акцентом она не могла. Происходили Скавронские из-под Минска, входившего тогда в Великое княжество Литовское. Звали их изначально Скаврощуками. Самуил Скаврощук был крепостным крестьянином польского помещика и от притеснений последнего сбежал во владения шведов. Шведы хоть и не отменяли крепостного права в Лифляндии, но беглецов считали свободными людьми и обратно их не выдавали. Во время бегства от пана Самуил Скаврощук полонизировал свою фамилию, взяв имя своего хозяина, и стал теперь называться Скавронским. Впрочем, были хорошо известны и ополяченные белорусы графы Скавронские. Когда они появились в Петербурге в 1710-х годах, поплыл слух, что это племянники и братья Екатерины, но все это оказалось выдумкой: графы Скавронские никем ей не доводились.

У Самуила Скавронского водились деньги, на которые была арендована мыза под Мариенбургом, и на этой мызе у него родилось семеро детей – четверо мальчиков и трое девочек. Но потом была чума, и Бог прибрал к себе отца Марты и старшего брата. Тогда-то и взял себе в услужение Марту пастор Глюк. Мать Марты до своего замужества предположительно принадлежала ливонскому дворянину фон Альведалю, сделавшему ее своей любовницей, и Марта являлась плодом этой связи. Так, в грехе, и была зачата та, которая впоследствии стала русской императрицей под именем Екатерины I. Родовая развращенность матери передается как родовое проклятие – Марта рано познала мужчин, была неимоверной распутницей и не оставляла этих занятий до самого конца своей жизни.

Изначально имя будущей императрицы было Марфа, и она была православной, но пастор Глюк перекрестил ее в лютеранство. При этом он лишь слегка модернизировал ее имя; так Марфа стала Мартой. У пастора был большой дом, и, поскольку в крепости Мариенбург жилья было мало, у него всегда стояли квартиранты. Их-то по доброте душевной и ублажала «благочестивая Марта». От одного из них, литовского дворянина Тизенгаузена, Марта даже родила дочь, умершую через несколько месяцев. Поговаривали, что она была любовницей и самого пастора, но эти сведения находятся лишь на уровне слухов.

Она вместе с детьми пастора получила воспитание, сводившееся к умению вести хозяйство и рукодельничать, однако ни читать, ни писать пастор так Марту и не обучил. Он не очень заботился об ее образовании. Впоследствии стоило немалых трудов, чтобы научить ее подписывать хотя бы самые важные императорские указы.

Незадолго до осады крепости пастор Глюк решил положить конец распутству Марты, выдав ее замуж. «Добрый» пастор дал сироте приданое и подобрал ей жениха – королевского драгуна Иоганна Крузе. Свадьбу справили в Иванов день, 6 июля 1702 года. Ей в ту пору было 18 лет – вполне зрелая женщина по тем временам. Марта оставалась в доме пастора Глюка, а Иоганн служил в гарнизоне Мариенбурга. Свое хозяйство молодая чета так и не успела завести – через неделю после свадьбы Мариенбург осадили русские войска. Началась Северная война за возвращение Прибалтики в лоно России.

Крепость Мариенбург построили еще в рыцарские времена посреди озера Алуксне, на территории современной Латвии. С берегом озера крепость соединял мост на каменных сваях. 25 августа, когда русские уже входили в крепость, а гарнизон готовился к капитуляции, Иоганн Крузе зашел попрощаться с женой. Она сама предложила ему бежать – мол, смотри, на том берегу озера русских нет! Иоганн и еще двое шведских солдат уплыли через озеро, и с тех пор Марта больше никогда его не видела.

Иоганн Крузе служил в шведской армии еще много лет, под старость – в гарнизонах на Аландских островах. Выслужив пенсию, он никуда не уехал, поскольку близких и родственников у него не было. Новой семьи Иоганн тоже не завел, и пастору объяснил, что жена у него уже есть, быть двоеженцем и брать грех на душу он не желает. Иоганн ненадолго пережил свою законную жену Марту, скончавшись в 1733 году.

Дальнейшая история Марты, а вернее, фру Крузе, более-менее известна. При штурме крепости Мариенбург настил моста, соединявшего остров с берегом, был разбит из пушек, но каменные опоры, на которых он стоял, остались. К острову подошла целая флотилия русских судов и лодок. Когда начались переговоры о сдаче крепости, мирное население стало перебираться по кое-как наведенному настилу моста. В это время два шведских офицера взорвали пороховые склады в крепости. Взрыв был настолько сильным, что камни стали падать в озеро и перебили много людей, пытавшихся перебраться по импровизированному мосту.

Существует две версии, что произошло потом. По одной из них, русские солдаты стали хватать людей и делить их. Нравы тогда были грубые, и города брали «на штык», со всеми вытекающими отсюда последствиями. Марта досталась одному из них. По второй версии, Марта упала в озеро: ее столкнули туда люди, метавшиеся под градом камней. Она стала кричать по-русски: «Солдат, помоги!» Один русский солдат втащил ее в свою лодку. Дальнейшие версии расходятся лишь незначительными деталями. Например, была ли она кратковременной любовницей только одного солдата, который вытащил ее из озера, или нескольких, переходя от одного к другому. Сами ли солдаты продали ее фельдмаршалу Б.?П. Шереметеву за серебряный рубль или он сам ее заметил и отнял у солдат по собственной инициативе. Главное, что она оказалась в доме пожилого, 50-летнего Шереметева, тем самым сделав головокружительную сексуальную карьеру – от разовой солдатской потаскухи до наложницы главнокомандующего.

Дальше опять начинаются версии – то ли сам фельдмаршал от великого ума похвастался своей наложницей перед Меншиковым, то ли Меншиков, будучи у Шереметева, заприметил Марту и выменял ее у Бориса Петровича за три рубля денег и «аглицкую саблю». Так она оказалась у всесильного фаворита Петра I Меншикова, продолжая невероятную сексуальную карьеру. Часто бывавший в доме Меншикова царь заприметил Марту, и фаворит, зная любвеобильность Петра, предложил ее «попробовать». «Проба» пришлась Петру по вкусу. Это случилось не позднее 1703 года, так как в следующем году Марта была уже беременна от царя. Впрочем, никакой перемены в жизни Марты от этого не намечалось. Три года она продолжала жить в доме Меншикова вместе с сестрами Варварой и Дарьей Арсентьевыми и Анисьей Толстой. Все четыре женщины были чем-то вроде личного гарема Петра I и его фаворита Меншикова. (На Дарье Арсентьевой, кстати, Меншиков позже женился, наверное, потому, что и Петр женился на своей бывшей любовнице Марте. Он во всем брал пример со своего благодетеля.)

У Петра в это время были и другие любовницы, но Марта не осмеливалась даже упрекать его за это. Так будет продолжаться и в дальнейшем – она не только не упрекала царя за внебрачные связи, но даже сама подыскивала ему любовниц.

Именно в доме Меншикова ее стали звать Екатериной – то Екатериной Трубачевой (говорили, будто ее муж был трубачом), то Катериной Василевской (по названию Васильевского острова, на котором стоял дворец Меншикова). Она провела у него целых три года, пока Петр I не забрал Марту у Меншикова к себе, и с тех пор они уже не расставались. Когда в 1708 году она опять перешла в православие, ее окрестили Екатериной Алексеевной, потому что в роли ее крестного отца выступил сын Петра, царевич Алексей.

Екатерина, судя по ее портретам, не была красавицей. Однако в ее полных щеках, вздернутом носе, в бархатных томных глазах, в ее алых губах и круглом подбородке было столько страсти, в ее не лишенной изящества фигурке было что-то такое, что понравилось Петру, и он всецело отдался этой женщине. Начиная с 1709 года она уже не покидала царя, повсюду сопровождала его во всех походах и поездках. Перед отправлением в Прутский поход 1711 года Петр объявил о своем намерении жениться на Екатерине.

Любил ли Петр Екатерину? Мы не имеем в виду секс, с этим-то как раз понятно. Сложно сказать. Наверное, они были близки по духу. В письмах 1711 года он обращается к ней: «Катеринушка, друг мой, здравствуй!» А вот другое письмо, датированное 1707 годом: «Для Бога, приезжайте скорей, а ежели за чем невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что ни слышу, ни вижу вас». Так выражают свои чувства только близкому человеку. Одним словом, Екатерина пользовалась уважением и любовью Петра. Сочетаться браком с безродной пленницей, да еще и имевшей репутацию «ночной бабочки», и пренебречь заморскими принцессами или боярскими дочерьми было неслыханным вызовом всему обществу, нарушением вековых традиций. Однако царю Петру на все это было наплевать – он еще и не такие традиции нарушал.

Церковный брак Петра I с Екатериной состоялся 19 февраля 1712 года, а в 1721 году она была объявлена императрицей и в мае 1724 коронована этим титулом. Считалось, что после миропомазания за все свои поступки она отвечала лишь перед Богом.

У них было одиннадцать детей, и почти все они умерли в младенчестве. В живых остались только две дочери – Анна и Елизавета (будущая императрица). Екатерина, осознав, как ей подфартило, во всем слушалась Петра, до тонкости изучила его характер, умела угодить ему, могла, когда нужно, обрадовать его и успокоить. Готова была разделить с ним и веселую трапезу и походные будни. В общем, для Петра I она стала идеальной супругой.

Первая жена Петра, Евдокия Лопухина, которую он заточил в монастырь, не подходила ему ни по каким параметрам. Зато Екатерина была зеркальным отображением «Отца отечества». Казалось бы, быть такого не может, чтобы какая-то безродная шлюха стала достойна супружества с представителем столетней династии Романовых, но, вспомнив, как Петр I вел себя в быту, то сразу становится ясно – эти сапоги были парой. Еще до своего бракосочетания с Петром Екатерина была настоящей офицерской женой: сопровождала его во всех военных походах, пила наравне с мужчинами водку и веселилась на развалинах крепостей. Царь не мог на нее налюбоваться: вот это женщина! Настоящая амазонка! Став царицей, она не изменила своим привычкам, любила выпивку, мужчин и веселый разгул. Напомним, что она была на 12 лет моложе Петра и нуждалась по своей давней привычке во внимании мужчин. И не только Петра…

Любила ли она Петра? Сомневаюсь – ее вполне устраивало такое положение; она просто позволяла Петру любить себя и не более. Некоторые мужчины наверняка знают тип женщин, которые позволяют любить себя, пользуются всеми преимуществами любимой женщины, принимают подарки и прочее, но при этом ничего не отдают взамен. Иногда даже в интиме отказывают или «дают» раз в год и то по великому обещанию. При этом обставляя все так, чтобы любовник от интимной близости с ней был на седьмом небе от счастья! Они просто пользуются мужчинами. Мужики! От таких женщин нужно сразу же бежать без оглядки! Екатерина была несколько иной – она охотно спала с Петром (попробовала бы отказать ему!), но и себя при этом не забывала. Даже в наше «прогрессивное» и либеральное время, время свободы нравов, мало кто сомневается – любящие женщины не спят с кем попало, едва только «любимый» муж зазевается. А Екатерина спала…

Первое время после замужества Екатерина вела себя в этом отношении тише воды, ниже травы. Правда, совсем не из-за своей добродетели, а потому что непрерывно рожала детей Петру, которые так же непрерывно и умирали. И только тогда, когда ее детородные функции угасли, она опять вспомнила свою профессию полковой шлюхи. Все-таки она была еще молода, хотя и бесплодна от частых деторождений. Это было и к лучшему – не нужно было заботиться о контрацепции: все равно не забеременеет. К этому следует добавить еще и то, что Петр стал к 1724 году импотентом. То ли из-за мочекаменной болезни, которая его мучила, то ли из-за неумеренного потребления спиртного. Так что Катерине были все карты в руки.

Первого своего любовника из окружения царя, Алексашку Меншикова, пришлось отмести по двум причинам: во-первых, он был вторым «я» своего уважаемого «минхерца», а во-вторых, единожды уступив ему женщину, он уже нипочем не стал бы на нее заглядываться. Впрочем, ходили упорные слухи, что Меншиков не порывал любовной связи с Екатериной ни на месяц и что часть детей Петра на самом деле была рождена от светлейшего князя. Если учесть еще и сожительство Меншикова с Петром «бляжьим образом», то получится классическая «шведская» семья. Но, по-моему, это все неправда, а впрочем, всякое могло быть…

Поэтому Екатерине пришлось бросать томные взоры в другую сторону. Однажды в поле ее зрения попал красавец и весельчак Виллим Монс.

Да, он, по иронии судьбы, был младшим братом той самой любовницы Петра I Анны Монс, о которой мы писали в предыдущей главе. Однако ей хватило ума удержаться в роли фаворитки царя, и она пала, но зато успела выдвинуть на выгодные посты своего брата Виллима и сестру Матрену. Падение Анны Монс никак не повлияло на судьбу этих двух отпрысков семьи Монс: к 1720-м годам Матрена уже была статс-дамой Екатерины и женой генерала Балка, и Виллим стал камер-юнкером двора в 1716 году. До этого он участвовал в сражении при Лесной и Полтавской битве, где проявил себя мужественным и храбрым офицером. Петр I, отметив ловкость и расторопность Виллима, сделал его своим денщиком, а затем, благодаря усилиям Матрены, тот стал камер-юнкером, а позже, в 1724 году, и камергером. В пору камергерства ему было 36 лет.

Виллим Монс был хорош собой, красив, изящен, галантен и широко образован. Без всякого сомнения, сердце молодой императрицы Екатерины не могло остаться равнодушным к блестящему придворному. К тому же сказывался комплекс неполноценности Екатерины – ее, едва умевшую писать, неотвратимо влекло к европейски образованному Монсу. К тому же камергер выгодно отличался от других придворных. В окружении Петра преобладали грубые солдафоны, вороватые торговцы, откровенные пираты, по которым на родине веревка плакала, и тому подобные личности. В область изящной словесности их интересы явно не простирались. В этой среде Виллим Монс казался белой вороной.

Он умел великолепно описывать эпистолярным жанром обуревавшее его любовное томление. Свои любовные письма он в обилии рассылал дамам своего сердца. Еще он сочинял стихи. Отмечая свое слабое знание русской грамматики, он писал латинскими буквами русские слова. Все, читавшие его письма и стихи, отмечали поразительное изящество стиля. Какая из придворных дам не мечтала получить такое письмо? И Виллим, однажды попав в великосветское общество, свой шанс не упустил. В Петровскую эпоху было принято устраивать вечеринки (которые гордо назывались ассамблеями), балы и маскарады. Зрелые дамы, изнывавшие от любовного томления, на этих вечерах завязывали с молодыми людьми мимолетные романы, и письма Виллима Монса были подобны горящему факелу, поднесенному к хворосту истомившейся женской души. И непризнанный поэт широко этим пользовался: к сожалению, до нас не дошел список его амурных побед (а их было немало), но об одной жертве его литературных забав говорил весь двор. Имелись неоспоримые свидетельства, что между Виллимом и Екатериной постоянно курсировали курьеры с записками, содержание которых никому не было известно. Это, по всей вероятности, были любовные послания, на которые клюнула Екатерина и которые сыграли роковую роль в судьбе Монса.

Вскоре Виллим Монс стал фаворитом Екатерины. Петр же ни о чем не догадывался. Приблизившись ко двору, он сумел завести необходимые связи. Молодой красавец жаждал от своего выгодного поста денег, денег и только денег. Когда выпал случай, он отправился с Петром и Екатериной за границу и так ловко устроил все царские дела, что император издал специальный указ о том, чтобы «Монс употреблен был в дворовой нашей службе при любезнейшей нашей супруге». Таким образом, Петр сам пустил козла в огород. Благодаря протекции самого государя он принялся управлять селами и деревнями, принадлежащими Екатерине, устраивать празднества и увеселения, до которых императрица была так охоча, и в конце концов из секретарского кабинета начал двигаться в царскую спальню. Виллим Монс докладывал Екатерине обо всех делах и новостях, вел всю корреспонденцию, заведовал ее собственной казной и «находился при Катеринушке неотступно». Он мечтал только об одном – как бы на постельном поприще стать «заместителем царя».

Ввиду частых отлучек «старика» Петра, Монс всячески развлекал Екатерину и наконец был всемилостивейше допущен в ее спальню. Симпатии были взаимными – Екатерину тянуло к молодому, веселому и ловкому камергеру, а ему было нужно положение при дворе ради добывания денег. В общем, оба были довольны, плюс приятный секс, разумеется.

Придворные, быстро смекнув, в чем дело, начали искать расположения фаворита Екатерины. Так баловень судьбы мгновенно превратился в богатого и влиятельного человека, владельца огромного количества имений, и решил уже было, что поймал удачу за хвост. Активность Монса быстро возросла – он стал вмешиваться в дела правительства и суда, а так как ни бельмеса в этом не понимал, то только пытался урвать очередную взятку. Такая деятельность екатерининского секретаря бросала тень не только на императрицу, но и на самого царя. Но близко стоявшие к трону люди решительно «оберегали» Петра от правды по поводу его «заместителя»; им было выгодно пользоваться услугами фаворита Екатерины, обделывая свои темные делишки. Так, Меншиков, попавший в 1722–1723 годах в немилость Петра из-за превышения власти и неуемной страсти к государственной собственности, спасся только благодаря заступничеству Монса и Екатерины. Светлейшему князю тогда грозили отнюдь не побои царя его знаменитой палкой, а чуть ли не смертная казнь. Император тогда простил Алексашку благодаря настойчивой просьбе жены и ее секретаря, предварительно давшей тому многотысячную взятку.

Заведуя Вотчинной канцелярией, то есть ведомством, которое уже в наше время назвали Госкомимуществом, Виллим Монс брал огромные взятки с заинтересованных лиц. Делал он это с помощью своей сестрицы Матрены Иоганновны, которая находила ему «нужных» людей. Монс никому не отказывал, благодаря чему получил репутацию благожелательного человека. Чем более росло благорасположение Екатерины к камергеру, тем более расширялось могущество Виллима Монса. Чтобы понять, какого влияния достиг Виллим Монс, скажем, что к нему за помощью обращалась даже царица Прасковья, вдова умершего соправителя Петра, Ивана V. А ведь она была с Петром I накоротке! Екатерининского фаворита осыпали подношениями, перед ним заискивали.

Однако стремительный взлет Виллима Монса вызвал приступ зависти у его недоброжелателей – ишь ты, выскочка какой нашелся! Пора открыть глаза на все происходящее Петру Алексеевичу, пора… И на свет появился анонимный донос, адресованный Петру I. Неизвестный писал, что Монс задумал отравить государя, чтобы самому править вместе с Екатериной. Конечно, все это было чушью – так далеко планы Монса не простирались; ему бы карманы себе набивать, не более. И Петр, конечно, не поверил в версию о покушении на свою персону, однако намек на любовную связь своей обожаемой Катеринушки с Монсом был воспринят им близко к сердцу. И государь пришел в ярость. Он приказал схватить щеголя и нещадно его пытать. Это случилось в ноябре 1724 года.

Когда Монса арестовали, коррумпированное петербургское общество было словно громом поражено, так как многие из тех, кто привык действовать в своих интересах через любовника императрицы, теперь ждали неминуемой расправы.

Дознание по делу Монса производил лично руководитель Тайной канцелярии П. Толстой. Арестованный, едва увидев орудия пыток, чуть не свалился в обморок и тут же признался во всем, в чем его обвиняли. Этот лощеный красавец, сильно заботившийся о своей внешности и не выносивший боли, при виде дыбы и раскаленных щипцов мог оговорить себя и кого угодно. Поэтому ему не поверили, но когда нашлись интимные письма Монса к Екатерине, Петр взбесился. Задумки отравления царя, как Петр и думал, не было и в помине, но постельные эскапады Монса с Екатериной были. Он был взбешен признаниями Виллима Монса, и можно только догадываться, что творилось с ним в эти дни, зная его склонность к необузданному гневу и нетерпимость даже к малейшему намеку на нарушение его чести! Приступы царского гнева были опасны для всех, кто попадался ему на пути. Однажды, ослепленный бешенством, он чуть не убил собственных дочерей, Елизавету и Анну. Рассказывали, что лицо царя то и дело сводила судорога, иногда он доставал свой охотничий нож и в присутствии дочерей бил им в стол и стену, топал ногами и размахивал руками. Уходя от них, он так хлопнул дверью, что она рассыпалась в щепки. Мы уже писали в предыдущей главе, что Петр был подвержен приступам необузданной ярости, которые могла гасить только Екатерина. Когда окружающие замечали искривившийся рот царя – предвестник гнева, то они сразу же посылали за ней. Она клала голову Петра к себе на колени, гладила ее, и он засыпал. Однако на этот раз успокаивать царя было некому – именно Екатерина, единственная, кто мог гасить его гнев, оказалась изменницей!

Закономерно, что Петр позволял себе нарушать супружескую верность, но не считал, что точно таким же правом обладает и Екатерина. В общем, верно было наше утверждение – два сапога пара.

Словами трудно передать, что творилось в душе Петра! Единственный близкий ему человек предал его! Кем же стала та, к которой он обращался со словами: «Катеринушка, друг мой!»? Он потребовал от своей «верной» женушки объяснений. Тут-то и произошла сцена, описанная нами выше, – царица на коленях вымаливала у Петра прощения. Как никто другой, зная Петра, она могла ожидать от него чего угодно – даже казни за прелюбодеяние! Ей уже мерещилась отрубленная голова Машки Гамильтон, валяющаяся в грязи! Однако Петр сумел укротить свой гнев и не стал жестоко наказывать Екатерину – все-таки она была матерью его детей. Ни в Бога, перед которым Екатерина была после коронации ответственна, ни в черта Петр, конечно же, не верил. Не нужно было этого делать и по политическим соображениям – не устраивать из этого скандала, чтобы он стал посмешищем в глазах всех царствующих дворов Европы. Признание главной вины Монса так глубоко поразило царя, что на все остальные проступки арестанта он взглянул только слегка, только как на официальный предлог к осуждению. Преследовать же взяткодателей ему показалось слишком мелким.

У Петра хватило присутствия духа обвинить Монса лишь в экономических преступлениях. В вину ему поставили присвоение оброка с деревень, входящих в Вотчинную канцелярию, получение взяток за предоставление места на казенной службе, мздоимство и прочее в том же духе. О Екатерине не было сказано ни слова.

15 ноября 1724 года жителям Петербурга был оглашен царский указ, в котором говорилось следующее: «1724 года в 15-й день, по указу Его Величества Императора и Самодержца Всероссийского объявляется во всенародное ведение: завтра, то есть 16-го числа сего ноября, в 10 часу пред полуднем, будет на Троицкой площади экзекуция бывшему камергеру Виллиму Монсу да сестре его Балкше, подьячему Егору Столетову, камер-лакею Ивану Балакиреву – за их плутовство такое: что Монс, и его сестра, и Егор Столетов, будучи при дворе Его Величества, вступали в дела противные указам Его Величества, не по своему чину укрывали винных плутов от обличения вин их, и брали за то великие взятки: и Балакирев в том Монсу и прочим служил. А подлинное описание вин их будет объявлено при экзекуции».

Примечательно, что к делу Монса был привлечен придворный шут Балакирев, пострадавший, вероятно, только за то, что носил от камергера Екатерине любовные записочки.

Указ императора не остался без внимания. Наутро следующего дня на Троицкой площади перед эшафотом собралась огромная толпа горожан, желающих поглазеть на страшное и кровавое зрелище. К 10 часам утра к площади приблизилась мрачная процессия. Солдаты вели Виллима Монса. Его сопровождал лютеранский пастор. Бывший любовник императрицы, камергер Двора, известный франт и щеголь, предстал теперь перед публикой бледным и изможденным. Он был в нагольном тулупе и с ужасом взирал на шест с заостренным концом, приготовленный для его головы. Очевидцы свидетельствовали, что перед казнью он был тверд духом и только попросил палача отрубить ему голову с первого удара топора.

Между тем церемония казни продолжалась. Перед притихшей толпой зачитали приговор. В это время Монс, обводивший толпу помутневшим взором, не обнаруживал никаких эмоций. Его бледное лицо было словно маска. Когда к нему для последнего слова подошел пастор, он отдал ему последнее оставшееся у него имущество – драгоценные часы с портретом Екатерины на крышке. По сигналу палача он снял тулуп, шейный платок и положил шею на плаху. Как Монс и просил, палач с одного удара снес ему голову с плеч и затем насадил ее на шест. Затем тело бывшего фаворита привязали к специальному колесу, которое тоже выставили на всеобщее обозрение.

Немного отвлечемся от описаний этой кровавой сцены. Это был чуть ли не единственный случай казни в петровское время за взяточничество и казнокрадство. То, что в этом деле были замешаны личные амбиции Петра, подчеркивается тем фактом, что казнили только Виллима из всех привлеченных по этому делу. Взяточничество и казнокрадство при Петре на Руси процветали махровым цветом, и казнить надо было все окружение царя, ан нет, пострадал лишь Монс.

Спустя некоторое время на этом же залитом кровью помосте жестоко высекли кнутом Матрену Балк, Егора Столетова и шута Балакирева. Первую затем сослали в Тобольск, а последних – в пожизненные каторжные работы.

Расскажем немного о персоне Матрены Балк. Как мы уже писали ранее, она была сестрой той самой Анны Монс, первой любовницы Петра. В прошлом она тоже была любовницей царя, а затем стала ближайшей подругой и наперсницей Екатерины, посвященной во все ее сердечные тайны. Она являлась статс-дамой Двора государыни и вышла замуж за генерала Балка. Говорят, что Екатерина очень любила Матрену; возможно, это было связано со страстью государыни к ее брату – Виллиму Монсу. Матрена тоже оказалась замешана в деле своего братца. Как выяснилось, она помогала ему в выгодном посредничестве между придворными, вельможами и Екатериной. После того как Виллим был арестован, пришел черед и Матрены. В ноябре 1724-го ее дважды допрашивали с пристрастием, и испуганная наперсница рассказала, что она получила взятки от почти тридцати лиц, в числе которых были такие высокопоставленные персоны, как светлейший князь Александр Меншиков, царица Прасковья Федоровна, курляндская герцогиня Анна Ивановна, герцог Голштинский Фридрих и многие другие. От них она принимала деньги, дорогие ткани, кофе, муку, даже старые платья и какой-то «возок». В общем, она ничем не чуралась – брала, что дают. После того как над Матреной была совершена публичная экзекуция, ее сослали в Тобольск. Екатерина ничем не могла помочь своей бывшей наперснице. Очевидно, что не взятки были главными в обвинении Матрены, а то, что она способствовала амурной связи между своим братом и Екатериной.

От взяточничества своей матери пострадали и два ее сына – их из Петербурга послали служить в войска, расквартированные в персидской провинции Гилянь. Через шесть дней после экзекуции Матрену повезли в Тобольск. Однако она не успела доехать туда. Пришедшая к власти после смерти Петра Екатерина приказала вернуть ее с дороги и привезти в Москву, а двух ее сыновей «отмазала» от службы в Иране (тогда Персии). Сыновья Матрены при последующих императорах сделали неплохую карьеру.

Сложно сказать, смогла ли бывшая наперсница восстановить свое прежнее влияние на Екатерину, последняя сама только чудом спаслась от подобной экзекуции. О чем она думала, занимаясь сексом с Монсом? О том, что Петр не узнает о ее проделках? Не знаю… Наверное, она надеялась на русское авось – авось Петр ничего не узнает, авось пронесет, авось придворные выгородят ее и так далее. «Основной инстинкт» взял свое.

Неизвестно, присутствовал ли на казни Монса сам Петр – ведь он любил кровавые зрелища, но вот что Екатерины не было там, это точно. Она пребывала в глубокой депрессии из-за казни своего возлюбленного, а пуще всего после тяжелого разговора с Петром. Однако царь решил напоследок поиздеваться над ней. Через три дня после казни Монса Петр, совершая прогулку по городу вместе с Екатериной, умышленно завернул на Троицкую площадь, где на колесе лежал разлагающийся труп ее любовника. Это было сделано нарочно, чтобы принести ей еще большие страдания. Посмотрев на бренное тело Виллима Монса, императрица печально заметила: «Как грустно, что у придворных может быть столько испорченности». Этим она хотела отгородиться от несчастного фаворита, мол, сам виноват. А она святая? Кто бы поверил…

Голову Виллима Монса царь приказал заспиртовать и поместить в Кунсткамеру, где до этого в качестве экспоната уже находилась голова Марии Гамильтон (о ней мы рассказывали в предыдущей главе). По слухам, заспиртованную голову Монса Петр перед тем приказал поставить в спальню своей неверной жены ей в назидание, чтобы больше не блудила. Якобы Екатерина была вынуждена в течение целых пяти месяцев созерцать это кошмарное зрелище. Однако вряд ли такое могло быть, так как Петр умер примерно через месяц после казни Монса. На некоторое время, не больше, он действительно мог поставить банку в спальню Екатерины, с него сталось бы. Уже Екатерина II приказала обе головы уничтожить.

А что же Екатерина? Ей временно пришлось убавить свои аппетиты. Петр запретил коллегиям, то бишь министерствам, принимать от государыни рекомендации и приказания. Денег в одночасье не стало – муж приказал арестовать все ее заграничные счета, перестала получать она деньги и от казны. (У нее были счета в Амстердамском банке, которые она пополняла за счет взяток от лиц, которым грозила опала, заступаясь за них перед Петром.) Для того чтобы рассчитаться с местными торговцами, Екатерина Алексеевна даже была вынуждена занимать деньги у своих фрейлин.

Петр I умер в страшных мучениях 28 января 1725 года. Уже в наше время, в 1970 году, врачи определили, что он скончался от мочекаменной болезни, осложненной возвратом плохо залеченного венерического заболевания. Вероятно, того самого сифилиса, которым его «наградила» Авдотья Ржевская. Хотя Петр и объявил Екатерину императрицей, из-за случая с Монсом он не решился передать ей трон, вернее, не довел акт коронации до логического конца. Известно, что, отправляясь в Персидский поход 1724 года, Петр хотел объявить ее своей наследницей, но после дела Монса разорвал свое завещание.

Петр I вообще не оставил никакого завещания. По закону о престолонаследии 1722 года, подписанному Петром, император сам должен назначать себе преемника, но этого не случилось: жена ему изменила, а другой кандидатуры у него просто не было. Таким образом, вопрос о престолонаследии повис в воздухе.

Екатерина отлично осознавала, что у нее абсолютно никаких прав на престол нет. Поборники старины в цари прочили девятилетнего Петра, сына замученного царевича Алексея. Даже ходили слухи о ее заточении в монастырь вместе с дочерьми.

В таком случае все бывшее окружение Петра I должно было уйти в отставку, а то и поплатиться головой, а им этого ох как не хотелось. Вот они-то и возвели Екатерину на престол. Во главе этой партии стоял бывший любовник Екатерины Александр Меншиков. Еще не успело остыть тело Петра (он умер в 5 часов вечера), как уже в 8 часов в Зимнем дворце собрались высшие чины государства. Стали спорить о наследнике. Екатерина прежде всего опиралась на гвардию. Императрица обещала солдатам немедленную выплату жалованья, задержанного за полтора года, и по 30 рублей награды каждому гвардейцу, который поддержит ее. И гвардия поддержала ее. Так Екатерина, бывшая прачка и проститутка, вступила на Российский престол.

Как мы уже и писали, Екатерина не умела ни читать, ни писать. В глазах Петра I, самого писавшего с чудовищными грамматическими ошибками, это не выглядело предосудительным, но всероссийской императрице подобное было не к лицу. По свидетельству современника, она в течение трех месяцев лишь училась ставить свою подпись под документами. И не более того! Этим, собственно, и ограничивалась ее государственная деятельность. Во главе империи в феврале 1725 года был поставлен Верховный тайный совет из шести человек (как сейчас сказали бы – неконституционный орган, который не подчинялся ни Сенату, ни Синоду), главную скрипку в котором играл Александр Меншиков. Он-то фактически и управлял страной.

А Екатерина, почуяв свободу, пустилась во все тяжкие. У нее пробудились долго сдерживаемые инстинкты – грубая чувственность, стремление к низкому разврату и низменные наклонности ума и плоти. Она была так же свирепа, как и Петр. Как-то раз она собственноручно пытала в застенке свою горничную за какую-то мелкую провинность.

Проведя всю жизнь с Петром, который пил часто и без всякой меры, она тоже пристрастилась к спиртному, и от этого у нее отказали тормоза. После смерти Петра пьянство стало ее постоянным занятием. Все 26 месяцев ее правления были как бы одним сплошным кутежом. Став самодержавной государыней, Екатерина безудержно предалась развлечениям и практически все время проводила на пирах, балах и разнообразных праздниках. А еще ее интересовали наряды. Балы сменялись маскарадами, маскарады – празднествами по случаю награждения орденами. Екатерина даже издала специальный указ, в котором предписывалось знати еженедельно, по четвергам в пятом часу пополудни, собираться у нее на «куртагах». Проводить ассамблеи же предписывалось в остальные дни, и не только у нее, но и других вельмож. С непременным распитием горячительных напитков, естественно.

По свидетельству современника, утро Екатерины начиналось с визита Меншикова. Разговору о государственных делах всегда предшествовал вопрос: «А что бы нам выпить?» – и сразу же опорожнялось несколько стаканов водки (да, Марта Скавронская пила водку именно стаканами!). Затем она выходила в приемную, где уже собирались множество солдат, матросов, работных людей, и всем раздавала милостыню. Если кто просил царицу быть крестной матерью новорожденного ребенка, она никогда не отказывала – как же, появлялся еще один повод выпить. Временами она присутствовала на смотрах гвардейских полков и лично раздавала солдатам водку, не забывая при этом и самой угощаться. Ее день обычно заканчивался вечеринкой в кругу теплой компании, а ночь проводила с одним из своих любовников. В их числе называли обер-прокурора Ягужинского, графа Петра Сапегу, барона Левенвольде, генерал-полицмейстера столицы Антона Девиера. Имена же других, менее именитых и кратковременных любовников императрицы знала только ее личная камеристка. По непроверенным данным, их было не менее 20 человек! Ее спальня превратилась в кабак и притон разврата.

Все придворные дамы и наперсницы Екатерины старались не отставать от своей благодетельницы ни в чем. Таким образом, русский императорский Двор превратился в самый настоящий вертеп и представлял собой картину самого разнузданного разврата. Еще один современник писал: «Нет возможности определить поведение этого двора. День превращается в ночь… Все стоит и ничего не делается… Всюду интриги, искательство, распад…»

От такого нездорового образа жизни и постоянного пьянства (благо еще, что она не курила, как Петр, крепкого табаку) у ранее крепкой, свежей и здоровой Екатерины начались проблемы. «Секс-бомба» тяжело заболела. В марте 1727 года у нее появилась опухоль на ногах, которая стала быстро подниматься к бедрам. У нее начались приступы кашля, обнаружилась лихорадка. В апреле она слегла в постель, а 6 мая умерла совсем молодой, в 43 года, и была похоронена рядом с мужем в Петропавловском соборе Петербурга. Перед смертью Екатерины I Александр Меншиков заставил ее написать завещание, согласно которому власть в стране передавалась малолетнему царевичу Петру, сыну несчастного Алексея Петровича, замученного отцом в 1718 году. Он надеялся стать при нем регентом.

Так кем же была русская императрица Екатерина I? Если следовать логике, то она была двоемужницей, имела множество любовников, включая фельдмаршала Шереметева, генералиссимуса Меншикова, Виллима Монса и императора Петра I, но так и осталась фру Иоганн Крузе, в девичестве Марфой Жаворонковой.

Р.?S. Интересно, что заказанной Петром I для коронации Екатерины короной не пожелала воспользоваться ни одна из будущих императриц Всероссийских. Они считали для себя позором надевать корону, которая была изготовлена для безродной прибалтийской потаскухи. Каждая из них теперь заказывала себе собственную корону.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Глава XI Императрица Нарисовать словесный портрет императрицы чрезвычайно сложно, прежде всего потому, что оригинал был крайне многолик. Историку грозит опасность впасть в крайность: превратиться в панегириста ее личности, либо, напротив, в хулителя. За множеством

Екатерина II Великая, императрица России (1729–1796) Принцесса София Фредерика Августа Анхальт-Цербстская, в православном крещении названная Екатериной Алексеевной и ставшая русской императрицей Екатериной II, родилась 2 мая 1729 года в Штеттине, в семье принца Христиана

Виват, императрица! Мой знак Зодиака - Овен. Самое странное, что я действительно обладаю многими достоинствами и недостатками Овнов - упрямцев, карабкающихся по каменистым склонам, одолевающих препятствия и преграды. Я всегда иду напрямик и говорю правду в лицо.Михаил

Просто Екатерина Фурцева Министр культуры СССР Екатерина Фурцева Поздним вечером 24 октября 1974 года около элитного «цековского» дома на улице Алексея Толстого остановился правительственный лимузин. Вышедшая из машины немолодая, красиво одетая женщина уставшим голосом

Императрица Душный июльский полдень. По площадям и улицам Твери носятся серые облака пыли. Хотя после пожара 1763 года город из деревянного стал каменным, улицы по-прежнему были немощеными и в дождливую пору превращались в непролазную грязь, а в сухое время утопали в мягкой

Русская Мессалина Императрица Екатерина II В императрице Екатерине Великой постоянно жила какая-то вечно не умирающая тяга к любви. Даже в зрелые годы она увлекалась молодыми гвардейскими офицерами. Все они, как на подбор, были богатырского телосложения, сильными,

Императрица Екатерина II Великая 1729–1796

Императрица Екатерина II (1684–1729) …тебе Бог помогает и благословляет, ты покрыт славою, я посылаю к тебе лавровый венец, который ты заслужил… София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская – такое имя при рождении получила дочь губернатора небольшого немецкого городка

Императрица Екатерина II – князю Г. А. Потемкину (15 ноября 1789 года) Друг мой любезный, князь Григорий Александрович. Недаром я тебя люблю и жаловала, ты совершенно оправдываешь мой выбор и мое о тебе мнение; ты отнюдь не хвастун, и выполнил все предположения, и цесарцев

Екатерина Радзивилл (30 марта 1858–12 мая 1941) Княгиня-аферистка Германия и Южная АфрикаВ 1884 году в течение нескольких недель светские круги Европы были скандализированы и в то же самое время немного позабавлены письмами некоего графа Павла Василия, которые печатались

(1684-1727) русская императрица

История жизни молодой женщины, которую в девичестве звали Мартой Скавронской, и необычна, и в то же время естественна для ее эпохи.

О происхождении Марты историки спорят до настоящего времени. По одной версии, она родилась от шведского солдата Иоганна Рабе, по другой - была дочерью латышского крестьянина. Достоверно известно лишь то, что ее детство и юность прошли в доме лютеранского пастора Глюка в маленьком латышском городе Алуксне, который в XVIII веке назывался Мариенбургом.

Марта не получила никакого образования, и, хотя девушка официально считалась воспитанницей хозяина, ее положение было довольно жалким: она помогала кухарке и стирала белье.

Судьба Марты круто переменилась 25 августа 1702 года. В этот летний день в Мариенбург вошли русские войска, и все жители оказались в плену. В то время, Марте было не больше девятнадцати лет. Ее красота и свежесть привлекли внимание престарелого фельдмаршала Б. Шереметева. Он увез девушку в Москву, где она некоторое время была его любовницей, а затем вновь оказалась прачкой, но теперь уже в доме Шереметева.

Возможно, на этом история приключений Марты и закончилась бы, не попадись она на глаза всесильному князю А. Меншикову. Влиятельный фаворит Петра I , сделал Марту своей любовницей, а чуть позже и хозяйкой своего дома, где ее и увидел царь Петр I.

Их встреча имела столь ошеломляющие последствия, что появилась даже легенда о каких-то сверхъестественных способностях Марты. На самом же деле интерес Петра объяснялся чисто житейскими причинами. До встречи с Мартой он так и не испытал настоящей женской любви. Брак с Евдокией Лопухиной никак нельзя было назвать удачным. Воспитанной в старомосковском духе, Евдокии было трудно понять европейски мыслящего Петра. Не лучше сложились и его отношения с Анной Монс, видевшей в их романе только свою выгоду. Как раз в этот момент царь и встретил Марту.

Вначале он отнесся к ней недоверчиво, но вскоре переселил к себе в дом и стал признавать как хозяйку. Так продолжалось чуть более года. Постепенно Марта вошла в семью Петра и смогла даже подружиться с его любимой сестрой Натальей. В 1705 году Марта приняла крещение по православному обряду и стала называться Екатериной.

С этого времени, она фактически становится женой Петра I. В 1708 году у них родилась дочь Анна, а в 1709 - Елизавета, ставшая впоследствии императрицей Елизаветой Петровной. Но Петр долго не решался узаконить их брак.

Только в 1711 году, решив отправиться в поход против турок, царь решил наконец объявить о своей помолвке, а в феврале 1712 года состоялось венчание Екатерины с адмиралом Петром Михайловым (так решил себя назвать Петр). Однако царь не шутил, и Екатерина стала настоящей царицей.

Правда, изменение положения не сказалось на ее характере. Она продолжала оставаться такой же неприхотливой и скромной, как раньше. Хотя в ней не было внешнего изящества, Петр был без ума от нее. Об этом свидетельствует их переписка, в которой они делятся друг с другом всеми новостями. Он постоянно интересуется здоровьем жены и детей. В его архиве сохранилось более сотни писем Екатерины. Она специально научилась грамоте, чтобы писать мужу во время его отъездов. Сильное чувство связывало Петра и Екатерину на протяжении почти двадцати лет.

Екатерина была неглупа, обладала природным умом. В 1711 году царица сопровождала Петра в Прутском походе и, как могла, поддерживала его во время тяжелых переговоров, которые привели к заключению важного для России мирного договора.

В 1715 году у них наконец родился долгожданный сын, названный в честь отца Петром. По-видимому, чтобы сделать его единственным наследником, царь сперва лишил наследства, а затем и казнил своего старшего сына Алексея (от Евдокии Лопухиной), обвинив его в государственной измене.

Однако в 1719 году маленький Петр умер. Чтобы предотвратить возможную междоусобицу, Петр решается завещать престол жене, а весной 1724 года он даже объявляет ее императрицей и во время торжественного молебна в Успенском соборе венчает императорской короной.

И тем не менее как раз в это время, Екатерина сошлась с молодым камердинером Вилимом Монсом. Через несколько месяцев Петр узнал об их связи и поступил со свойственной ему беспощадностью: Монс был казнен, приближенные Екатерины сосланы, завещание уничтожено.

Тогда Петр еще не знал, что жить ему оставалось совсем недолго. В январе 1725 года он умер от неожиданной простуды (что до сих пор вызывает споры и сомнения, была ли это "простуда" ?), так и не оставив нового завещания.

Ситуацией воспользовались ближайшие сподвижники Петра - Александр Меншиков , Петр Толстой и Федор Апраксин. Опираясь на преданную им гвардию, они возвели Екатерину на престол. Так началось ее короткое царствование. Оно продлилось всего три года. Фактически Екатерина I мало занималась делами государства. Власть находилась в руках Меншикова, а также наскоро организованного им Верховного тайного совета.

Чтобы упрочить политическое положение России, дочь Екатерины I, Анна была выдана замуж за герцога Фридриха Карла Голштейн-Готторпского.

Императрица же проводила свои дни в развлечениях. У нее начался пламенный роман с юным Петром Сапегой. Очевидно поддавшись настоятельным уговорам Меншикова, она подписала завещание, в котором наследником престола объявлялся великий князь Петр, наследник царевича Алексея. Его невестой стала дочь Меншикова.

Дочери Екатерины I, Анна и Елизавета, умоляли мать не делать этого. Но Екатерина I всю жизнь доверяла Меншикову и сделала его практически неограниченным правителем России. Возможно, она и не подозревала, что ее завещание так быстро вступит в силу. Летом 1727 года она неожиданно умерла, и в русской истории начался период, известный под названием эпохи дворцовых переворотов.

Провозглашение Екатерины I императрицей

В то время как Петр боролся со смертью, в других покоях дворца вельможи вели совещание о престолонаследии. Одни из них тогда же ухватились за права великого князя Петра, сына царевича Алексея Петровича; таковы были князья Голицыны, Долгорукие, Репнины; другие – в челе их Меншиков, генерал-адмирал Апраксин, Толстой, Бутурлин – хотели возвести на престол Екатерину, основываясь на том, что сам Петр короновал ее, и указывали, что возведение великого князя Петра, бывшего еще малолетним, может отозваться недоразумениями и междоусобиями. Некоторые из сторонников великого князя Петра пытались было согласить обе партии и предлагали объявить императором великого князя Петра, а до совершеннолетия его вручить правление Екатерине вместе с сенатом. Сторона, желавшая возведения на престол Екатерины без участия великого князя Петра, взяла наконец верх чрез то, что Толстой и Бутурлин пригласили во дворец кружок гвардейских офицеров, а за стенами дворца поставили оба гвардейских полка с готовностью употребить в дело оружие, если понадобится.

Екатерина I. Портрет неизвестного художника

– Кто смел без моего ведома привести сюда войско? – говорил князь Репнин, президент Воинской коллегии.

– Я, – отвечал Бутурлин; – это сделал я по повелению императрицы. Все обязаны ей повиноваться, не исключая и тебя!

У тех, которые были на стороне великого князя Петра, недоставало согласия; все почти находились по разным поводам в неприязни друг с другом; многие, сверх того, боялись, чтоб им не откликнулся суд над царевичем Алексеем Петровичем. Таким образом, Репнин, не ладивший с Голицыными, перешел на сторону Екатерины; пристал туда же и канцлер Головкин. Позвали кабинет-секретаря Макарова; он при Петре Великом долгое время ведал дела, непосредственно исходившие от государя.

– Нет ли какого завещания или распоряжения покойного государя насчет преемства престола после его кончины? – спросил Макарова генерал-адмирал Апраксин.

– Ничего нет! – отвечал Макаров. – Несколько лет тому назад государь составил завещание, но уничтожил его перед своею последнею поездкою в Москву. Хотя он после того и говорил о необходимости написать новое, но не приводил в исполнение этого намерения. Государь высказывал такую мысль: "Если народ, выведенный мною из невежественного состояния и поставленный на степень могущества и славы, заявит себя неблагодарным, то не поступит согласно моему завещанию, хотя бы оно было написано, и я не желаю подвергать моей последней воли возможности оскорбления; но если народ будет чувствовать, чем обязан мне за мои труды, то станет сообразоваться с моими желаниями, а они были выражены с такою торжественностью, какой нельзя было бы сообщить никакому писанному документу.

– Я прошу дозволить мне сказать слово, – произнес тогда Феофан Прокопович. – И, когда получил желаемое дозволение, начал со свойственным ему красноречием говорить о святости данной всеми подданными присяги в 1722 году – признавать преемником государю ту особу, которую он сам назначит.

– Однако, – возразили ему, – покойный не оставил завещания, по которому было бы можно указать на избранную им особу. Это обстоятельство можно скорее принять за признак нерешительности, и поэтому, при неимении преемника, указанного прежним императором, вопрос о престолонаследии должно решить государство.

– Преемником себе, – сказал Феофан, – государь указал супругу свою Екатерину, короновав ее сам императорскою короною в Москве. Это коронование само по себе, без всякого другого документа, дает ей неоспоримое право на управление государством.

На это возразили некоторые: у других народов супруги монархов коронуются вместе с ними, однако такая коронация не дает им права наследовать престол после кончины супругов.

Тогда кто-то из сторонников Екатерины сказал: "Покойный государь именно с тою целью и совершил эту коронацию, чтоб указать в Екатерине себе преемницу на престоле. Еще до похода в Персию он объяснял свои виды четырем сенаторам и двум членам Синода, которые и теперь находятся на совещании: он тогда говорил, что хотя в России нет обычая короновать цариц, но необходимость требует этого, чтобы престол после его смерти не остался праздным и чрез то не возникло бы какого-нибудь повода к недоразумениям и смутам".

Феофан с своей стороны рассказал о речи, которую произнес покойный государь перед венчанием на царство Екатерины в доме английского негоцианта; потом архиерей обратился к Головкину и другим лицам, которые были вместе с государем у этого негоцианта, и спросил: помнят ли они эти слова покойного монарха?

Канцлер подтвердил слова Феофана. Другие также отвечали утвердительно.

Меншиков, которому в его положении более всех тогда хотелось, чтоб на престол взошла Екатерина, с жаром воскликнул:

– Какого же еще выражения воли покойного монарха нам добиваться? Свидетельство таких почтенных особ стоит всякого завещания. Если великий наш государь поверил свою волю правдивости знатнейших своих подданных, то не сообразоваться с этим было бы с нашей стороны преступлением против их чести и против самодержавной воли государя.

– Нам, – сказали тогда другие, – нечего толковать о том, кого избирать наследником престола: дело давно решено, и мы сюда собрались не для избрания, а для декларации.

– Да, – сказал генерал-адмирал Апраксин, – по силе коронации, совершенной в Москве в 1724 году, сенату остается провозгласить Екатерину Алексеевну императрицею и самодержицею всероссийскою, с теми правами, какими пользовался ее покойный супруг.

В таком смысле составлен был акт, и все подписали его без возражений. Потом отправились приглашать Екатерину.

Облитая слезами, вышла Екатерина из царской опочивальни в сопровождении голштинского герцога и обратилась с трогательною речью к вельможам, говорила о своем сиротстве, вдовстве, поручала себя и все свое семейство покровительству сената и вельмож, просила их быть милостивыми и к голштинскому герцогу, которого покойник любил и назначил своим зятем. В ответ на такие слова Апраксин, став на колени, поднес ей акт о признании ее преемницею Петра. Раздались одобрительные восклицания в зале.

– Любезноверные мои! – сказала Екатерина. – Исполняя намерение вечно дорогого моему сердцу в Бозе почившего супруга, я посвящу дни мои трудным заботам о благе государства до тех пор, пока Бог не отзовет меня от этой земной жизни. Если великий князь Петр Алексеевич будет пользоваться моими советами, то, быть может, я буду иметь в моем печальном вдовстве то утешение, что приготовлю вам императора, достойного по крови и имени того, которого вы только что лишились.

Громогласное ура огласило залу; такие же крики раздались и за стеною дворца.

31 января был издан от Синода, сената и генералитета манифест, извещавший всю Россию о кончине ее государя, императора Петра, и обязывавший всех подданных Российской империи присягать на верность императрице Екатерине Алексеевне, так как уже вся Россия в 1722 году присягнула соблюдать закон о признании наследником престола то лицо, которое изберет последний государь, а в 1724 году сам Петр в Москве короновал императорскою короною свою супругу Екатерину и тем самым указал в ней ту особу, которую пожелал назначить после себя преемницею.

Портрет Екатерины I работы Ж.-М. Натье, 1717

Весь Петербург присягнул новой государыне Екатерине I без малейших признаков ропота или недовольства. Когда начали приводить к присяге народ в Москве, оказались небольшие сопротивления, не имевшие, однако, ни влияния на народную громаду, ни важных последствий. Двое раскольников заупрямились, объявили, что не станут присягать Екатерине и не признают ее за государыню. Их сначала посекли кнутом, а потом, когда кнут их не донимал, стали жечь огнем и после двух пыток принудили произнести присягу. В губерниях были также проблески неудовольствия, выражавшегося главным образом всякого рода болтовнёю. "Настоящий царь наш Петр, – говорили некоторые, – не умер, да и не царствовал; он молодым еще попался в плен к шведам и до сих пор находится у них в неволе, а шведы вместо него послали в Россию похожего на него лицом своего человека, и тот, назвавшись царем Петром, начал людям бороды резать и нехристей своих в высокие чины жаловал, и так похож был на настоящего Петра, что никто не мог распознать, что это не истинный царь, только узнала его царица, и за это он с царицею развелся и посадил ее в монастырь, а сам другую жену взял себе, из немок. Вот этот-то фальшивый Петр недавно умер, оставивши царство своей царице немке Екатерине. А теперь вот настоящий царь Петр освободился из неволи и ворочается в свое царство. И сын его, царевич Алексей, жив и находится у своего тестя, цесаря". Другие не отрицали, чтоб царствовавший под именем Петра был на самом деле им, однако порицали его за введение иноземных обычаев и за отяготительные для народа учреждения, а по обычному в русской духовной жизни приему взваливали все дурное на бояр, обвиняя их за то, что давали худые советы государю. Третьи вопияли прямо против воцарения Екатерины и кричали, что царствовать надлежит не ей, а царевичу, сыну Алексея. Все это имело важные последствия для тех, которые только так болтали и за свою болтовню подвергались наказанию. Народ везде покорно присягал Екатерине. Только вымысел, что царевич Алексей, о смерти которого в свое время было объявлено всей России, не умер, а где-то спасается, пришелся более по нраву русскому народу; но и тут обстоятельства показали, что теперь не так легко внушать к себе всеобщую веру самозванцам, как было в начале XVII века. Скоро после обнародования манифеста о кончине Петра и о восшествии Екатерины в двух противоположных между собою русских краях явились один за другим два названых царевича Алексея. Первый огласил себя в Почепе, в Малороссии Он был родом сибиряк, сын звонаря из города Погорельского, служил семнадцать лет в гренадерах и потом переведен был в другой полк, расположенный на квартирах в Малороссии. Там никто его не узнал, и он начал возвещать, что он – спасшийся от смерти царевич Алексей. Этому плуту не удалось погулять; его тотчас же схватили и посадили под стражу. Другой явился в Астрахани; и тот был также уроженец сибирский, крестьянин по сословию, занимавшийся извощичьим ремеслом на чужой стороне. Звали его Евстигней Артемьев. Этому молодцу предприятие сначала стало было удаваться. Нашлись такие, что поверили его речам. Но вскоре в каком-то пригородном селении его схватили и доставили в Астрахань, а тамошнее местное начальство приказало посадить его в тюрьму и послало о нем донесение в Петербург. Оба названые царевича – и почепский и астраханский – были привезены в Петербург и в ноябре 1725 года публично казнены смертью.

Правление Екатерины I

Первое время по своем вступлении на престол Екатерина посвятила печальному долгу погребения своего супруга. Набальзамированное тело государя было выставлено в дворцовой зале, нарочно украшенной применительно к значению грустного торжества. В этой зале гроб Петра стоял с 13 февраля по 8 марта, и в этот промежуток времени поставлен был близ него другой гроб – с трупом шестилетней дочери Петра, Наталии. 8 марта оба гроба повезли в деревянную церковь Петропавловского собора, временно построенную до окончания каменной, и тогда Феофан Прокопович произнес свою знаменитую надгробную речь, которая не только произвела потрясающее впечатление на слушателей, но и впоследствии считалась одним из лучших образцов духовного красноречия. Труп усопшего императора, посыпанный землею, был оставлен в закрытом гробе на катафалке и, по известию Голикова, стоял в церкви около шести лет.

Было много дел, начатых Петром и не оконченных по случаю его смерти. Екатерина решилась их окончить. В феврале 1725 года дано было поручение датчанину Берингу снарядить мореходную экспедицию к берегам Камчатки: это делалось по воле Петра, которого незадолго до кончины занимала мысль – узнать, соединяется ли Азия с Америкою или отделяется от нее водою? Тогда же Екатерина по проекту, начертанному Петром в 1724 году, положила открыть Академию наук и с этой целью повелела русскому послу в Париже, князю Куракину, приглашать в Россию иностранных ученых для занятия мест в русской Академии наук, которая, однако, на самом деле была открыта не ранее октября 1726 года. В мае 1725 года учрежден был кавалерственный орден Александра Невского, и это делалось также по мысли Петра: он заявлял о таком намерении еще до Персидского похода. Того же года, в том же месяце мае совершено было бракосочетание великой княжны Анны Петровны с голштинским герцогом во исполнение воли покойного императора, который сам обручил августейшую чету. Екатерина оказала милости лицам, подвергшимся опале их государя в последнее время его царствования. Получили свободу и восстановление своих гражданских прав лица, наказанные политическою смертью по делу Монса; объявлено прощение Шафирову, и Екатерина поручила ему писать историю Петра Великого; допущены были к службе и к царской милости дети казненного князя Гагарина; выпустили на волю малорусов, посаженных Петром в Петропавловскую крепость с наказным гетманом Полуботком, умершим в заточении. Дела внешние в 1725 году шли удачно в смысле докончания планов Петра. Оставленный в Закавказье Петром генерал Матюшкин усмирил в Грузии мятеж и убедил грузинского царя Вахтанга отдаться под покровительство России, а потом напал на Дагестан, разорил множество аулов, разрушил шахмалову столицу Тарки, выгнал самого шахмала, неприязненного к России, и достоинство шахмала уничтожил вовсе. В октябре 1725 года отправлен был Екатериной иллирийский граф Савва Владиславович в отдаленный Китай для установления прочных границ и для распространения взаимной торговли между русскими и китайцами.

Екатерина I с первого взгляда могла считаться хорошо подготовленною к той великой роли, какая теперь выпала ей на долю. Она была постоянною спутницею и самым искренним другом великого государя, правившего Россиею с такою славою, какой не достигал никто из его предшественников. Что всего важнее – сам великий преобразователь заявлял пред всею Россиею, что Екатерина, будучи его любимою супругою, была в то же время его помощницею и участницею во всех важных воинских и гражданских предприятиях. Много в ее пользу говорило уже то, что в течение многих лет она могла не только дружелюбно уживаться с таким характером, какой был у Петра, но и заслужить у него высокое о себе мнение. Но Екатерина может служить наглядным доводом той истины, что нельзя делать суждений: как поступила бы известная человеческая личность в таких и таких-то случаях, когда подобные случаи прежде не представлялись ей в жизни. В такого рода суждениях мы обыкновенно ошибаемся. Ошиблись бы мы в приговоре о том, что вышло бы из Екатерины, оставшейся на престоле полновластною решительницею судьбы своей и судьбы подвластного ей государства, ошиблись бы, если б Екатерина сошла со сцены прежде кончины мужа и не сделалась после него самодержавной государыней. Мы были бы вправе ожидать от нее чего-нибудь необыкновенного, особенно руководствуясь приговором Петра Великого, так отлично умевшего ценить людей. Не то выказалось в истории. Екатерина, как жена Петра, была действительно женщина большого ума, но это была одна из таких умных женщин, каких на свете немало во всех сословиях и при всяких жизненных условиях. Такие женщины, как Екатерина I, соединяя с умом честность, могут быть добрыми супругами и матерями, приятными собеседницами, хорошими хозяйками и вполне заслуживать самые лестные отзывы не только от своих родных и домашних, но и от чужих, кто только их знает. Но далее такие женщины не представляют за собою никаких достоинств. Без мужа, без взрослых детей, без близкого круга родных и друзей, служащих ей постоянною опорою, такая женщина решительно может потеряться, опуститься и, при всех своих нравственных достоинствах, никуда не быть пригодною. Такова по существу своему Екатерина. Она превосходно умела пользоваться обстоятельствами, в которые поставила судьба ее женскую жизнь; она приобрела любовь и уважение как супруга, так и всего круга близких людей и настолько привлекла к себе их сердца, что они признавали за ней такие достоинства, каких на самом деле у нее вовсе не было. Екатерина была женщина в полном смысле своего века воспитанная и сжившаяся в такой среде, где женщина, по существу своей природы, обязана быть только помощницею – мужа ли, родителей, друзей, кого бы то ни было, но все-таки только помощницею, а не самобытною деятельницею: в этой среде ум женский только и пригоден на такое положение. Екатерина и была для Петра достойною помощницею. Не знаем, собственно, как выражалось это помощничество, но должны верить, потому что нам об этом заявляет сам Петр. По смерти Петра Великого Екатерина вдруг очутилась в положении выше своего женского ума. Приходилось стать выше всех, руководить другими, выбирать себе пригодных помощников. К этому не приготовили ее никакие предшествовавшие обстоятельства жизни; не приучил ее к этому гениальный ум Петра. Петр никого не мог приучить к самобытности; он любил и ценил только помощников, которые не смели ни противоречить ему, ни подавать советов, когда он их не требует, ни чего-нибудь делать мимо его ведома и без его воли. И Екатерина именно тем и заслужила высокое о себе мнение супруга, что умела ему угодить, а угождала ему только тем, что находилась у него во всегдашнем нравственном подчинении. Петра не стало. Екатерина, привыкши в течение двадцати с лишком лет видеть около себя другое лицо, которому безусловно подчинялась, и сознавать за собою только второстепенное значение, с первого же раза выказывается тем, чем выработала ее предшествовавшая жизнь: она предает себя со своею семьею покровительству и защите сенаторов и вельмож; но ее делают самодержицею; ей дают то, чего принять и хранить она никак не была в силах. Отказаться от этой чести было невозможно, если бы даже она и хотела: пришлось бы даже рисковать и своею собственною головою, и судьбою дочерей. Надобно было принимать новое положение. Но при этом новом положении Екатерине не приходится быть чьею-нибудь помощницею; у ней теперь должны быть помощники по ее собственному выбору, да и не одно лицо, а много; если б ей хотелось во что бы то ни стало оставаться по-прежнему в значении чьей-то помощницы, то пришлось бы сделаться помощницею многих, а этого никак невозможно: многие не могут между собою спеться до такой степени, чтобы достигнуть полного единства. Отсюда трагическое, можно сказать, положение Екатерины I, наступившее именно с той минуты, когда она, по воле судьбы, достигла той высоты, о какой в молодости ей и не снилось.

Екатерина I и Сенат

И это трагическое положение выразилось прежде всего в том, что Екатерина должна была отделываться и увертываться от Меншикова, который более других способствовал возведению ее на престол, думая, конечно, править всем государством от имени той, кто некогда была его служанкою, а теперь стала повелительницею. Надобно было искать противовеса Меншикову, и Екатерина думала найти его в своем зяте, голштинском герцоге; она сблизилась с ним, и, естественно, Меншиков и герцог невзлюбили друг друга. Дело пошло далее. Сенат, еще и при Петре нередко не представлявший согласия между своими членами, но сдерживаемый гениальным умом и железною волею самодержца, теперь остался без той крепкой узды, которая для него была необходима. В конце 1725 года в нем возникло разногласие. Миних потребовал 15 000 солдат на работы для окончания Ладожского канала. Одни из членов сената (между ними генерал-адмирал Апраксин и Толстой) находили, что надобно исполнить требование Миниха и окончить дело, начатое Петром, – дело, которому великий государь придавал большую ценность. Меншиков воспротивился, доказывал, что солдаты набираются с большими издержками не для земляных работ, а для защиты отечества от врагов, и когда его доводы не принимались, он деспотически именем императрицы объявил, что солдат не дадут на работы. Сенаторы оскорбились. После того начался ропот и затем тайные соображения и совещания о том, как бы вместо Екатерины возвести на престол великого князя Петра; царь-ребенок казался самым подходящим царем для тех, которые думали на самом деле править государством от его имени.

Узнал об этом Толстой, и по его предположению должно было образовать учреждение, стоящее выше сената и непосредственно управляемое особою государыни. Он склонил на свою сторону нескольких главных и влиятельнейших вельмож: Меншикова, князя Голицына, канцлера Головкина, вице-канцлера Остермана и генерал-адмирала Апраксина. Они предложили Екатерине проект учреждения Верховного тайного совета, который должен быть выше сената. Указ об учреждении его дан был Екатериной I в феврале 1726 года. Поводом к такому учреждению указано то обстоятельство, что некоторые заседающие в сенате в то же время состоят президентами коллегий, и сверх того, "яко первые министры имеют по должности своей тайные советы о политических и других военных делах". Обязанные в то же время заседать в сенате и вникать во все дела, подлежащие ведению сената, "за многодельством не могут вскоре чинить резолюции на внутренние государственные дела, и от того в тайных советах о важнейших делах им немалое чинится помешательство, а в сенате в делах остановка и продолжение". Новое учреждение отделяло от сената дела первой важности и состояло под непосредственным председательством высочайшей особы. Дела, подлежащие исключительно Верховному тайному совету, были все чужестранные и те из внутренних, которые требуют по существу своему высочайшей воли; например, новые налоги не могли быть постановлены иначе как по указу Верховного тайного совета. При самом открытии нового учреждения постановлено было правилом, что собрания верховного тайного совета должны еженедельно происходить по внутренним делам в среду, а по иностранным в пятницу, но если случится что-нибудь необыкновенное, то собрание может происходить и в другой какой-нибудь день недели, и тогда все члены особо о том оповещаются. Указы из совета издаются от имени императрицы Екатерины. Сенат перестал иметь право безапелляционных приговоров и должен был титуловаться уже не Правительствующим, а Высоким. Челобитчикам дозволялось подавать в Верховный тайный совет апелляцию как на сенат, так и на коллегии, но если кто подаст несправедливую апелляцию, тот подвергнется штрафу и плате в пользу тех судей, на которых он жаловался, и в таком размере, в каком взят был бы штраф с этих судей, если б жалоба, на них поданная, была признана справедливою. Если же челобитчик обвинит напрасно судей в таком неправом поступке, который по закону подлежит смертной казни, тогда челобитчик сам подвергнется смерти. Совет – поясняется в современном протоколе – не есть особенное судилище, а собрание, к облегчению ей (императрице) бремени служащее (Чт. 1858, 3. Протоколы В. т. сов., 5).

От ведомства сената были изъяты три коллегии: Иностранная, Воинская и Морская.

Членами новоучрежденного совета были лица, подавшие проект об его учреждении; к ним присоединен был граф Толстой, а чрез несколько дней после открытия совета, последовавшего 8 февраля, Екатерина I поместила в число членов герцога Голштинского (17 февраля), да еще с явным намерением поставить его выше прочих членов: "Понеже, – говорится в одном указе, – любезнейший нам зять его королевское высочество герцог Голштинский по нашему милостивому требованию в сем Верховном тайном совете присутствует, и мы на его верное радение к нам и к интересам нашим положиться совершенно можем, того ради и его королевское высочество яко наш любезнейший зять и по достоинству своему не токмо над прочими членами первенство и во всех приключающихся делах первый голос имеет, но и мы его королевскому высочеству позволяем из других Верховному тайному совету подчиненных мест все такие ведомости требовать, которые к делам в Верховном тайном совете предложенным, для лучшего о них изъяснения, ему потребны будут". Герцог, присутствуя в Верховном тайном совете первый раз 21 февраля и выказывая свое значение, милостиво заявил, что ему приятно будет, если другие члены будут иногда противного с ним мнения (Проток. Чт. 1858, 111, 5). Герцог плохо понимал, если не совсем не понимал по-русски, и потому для перевода его мнений на русский язык прикомандирован был камер-юнкер князь Иван Григорьевич Долгорукий.

В апреле 1726 года Екатерину I стали тревожить подметные письма, которых содержание указывало на существование людей, недовольных правлением, учрежденным по смерти Петра. Министры, члены Верховного тайного совета, представляли ей словесно разные замечания о том, как бы оградить престол от могущих произойти потрясений. Остерман представил свое мнение на письме и предлагал для устранения различных мнений о порядке престолонаследия соединить браком великого князя Петра с его теткою цесаревною Елизаветою Петровною, несмотря ни на их родство, ни на неравенство в возрасте, с тем что если у них не будет наследников, то наследство должно будет перейти к потомству Анны Петровны. Этот проект сделался предметом обсуждения на долгое время, но для истории он важен преимущественно потому, что в своем основании осуществился течением истории; хотя Елизавета не вышла за Петра, но действительно царствовала и, оставаясь бездетною, передала престол потомству сестры своей Анны Петровны.

Но как подметные письма продолжали появляться, то апреля 21 Екатериной издан был строгий указ против их сочинителей и распространителей; обещана была удвоенная награда тем, которые откроют и предадут в руки правосудия сочинителей подметных писем, затем воспрещались частные толки и беседы по вопросу о правах престолонаследия и объявлялось, что если в течение шести недель не откроются виновные в составлении подметных писем, то они будут преданы церковному проклятию.

Внутренняя политика Екатерины I

При существовании Верховного тайного совета короткое царствование Екатерины ознаменовалось тем, что обращено было внимание на некоторые отяготительные для народа приемы и учреждения прошлого царствования; кое-что было изменено, другое и вовсе отменено. Все доходы империи 1725 года простирались до 8 779 731 р. при расходах в 9 147 108 р., следовательно с дефицитом. Главная статья доходов падала на подушное, составлявшее в своем итоге сумму в 4 487 875 р., и этот род налога был самый отяготительный и наиболее нетерпимый народом как по существу своему, так еще более по способам взимания. По самому своему существу налог этот представлял видимую неравность и несправедливость. Платили записанные в ревизии, и так как ревизии не могли предприниматься часто, то необходимо выходило, что живые должны были платить за умерших, взрослые за малых, рабочие за престарелых, ни к какой работе не способных. Способ сбора этого налога был до крайности тяжел и ненавистен. Надобно знать, что по идее Петра этот налог определялся исключительно на содержание войска и самое войско положено было расквартировать сообразно сбору средств, так что взимание с записанных в подушный оклад предоставлялось самим воинским чинам с участием выбранных от земского дворянства комиссаров. Но это совершалось до крайности разорительно для крестьян и со всякими признаками злоупотреблений, казнокрадства, вымогательства и взяточничества.

В указе Екатерины I Верховному тайному совету от 9 января 1727 года соединено многое, что выдумалось и выработалось в течение года. Там (см. Сборн. Отд. русск. яз. и слов. Имп. Ак. н., IX, 86 и Чтен. 1857, III, 33) говорится: "Не только крестьянство, на которое содержание войска положено, в великой скудости обретается и от великих и непрестанных экзекуций и других непорядков в крайнее и всеконечное разорение приходит, но и прочие дела: яко коммерция, юстиция и монетные дворы, весьма в разоренном состоянии обретаются". Крестьянские побеги, опустошавшие русские края во все царствование Петра, не прекращались и теперь, иные убежавшие с места жительства шатались по лесам, образовьшали разбойничьи шайки и нападали на проезжих по дорогам, на помещичьи усадьбы; другие селились на окраинах, многие убегали за границу: некоторые искали приюта в Польше, другие в турецких и крымских владениях или у башкирцев. Правительство и Екатерина сознавали, что такие побеги происходили "не от одного хлебного недорода и от подати подушной", но и "от несогласия у офицеров с земскими". Но не следует думать, что только офицеры и солдаты тяготили крестьян в их быте: "Ныне над крестьянами разве десять или больше командиров находится вместо того, что прежде был один, а именно из воинских, начав от солдата до штабу и генералитету, а из гражданских и штатских от фискала, комиссаров, вальдмейстеров и прочих до воевод, из которых иные не пастырями, но волками в стадо ворвавшимися называться могут. Тому же подобные и многие приказчики, которые за отлучением помещиков своих над бедными крестьянами чинят что хотят".

Так представлялось тогдашнему правительству положение сельского рабочего класса, требовавшее мер к облегчению его судьбы и устроению его благосостояния. При самом вступлении своем на престол Екатерина сбавила с крестьян подушного оклада по четыре копейки с ревизской души, и это сделано было по необходимости, так как накопилось недоимок более миллиона за прошлый год, а за две трети текущего года собрана была только половина того, что следовало собрать. В 1727 году в Верховном тайном совете решено было, также вследствие убеждения о невозможности собрать с крестьян положенной суммы, следуемой по всей России с подушного оклада: устранить военных (генералитет, штаб- и обер-офицеров) от сборов подушного оклада и вывести их из уездов, расположив слободами при городах, а сбор подушного возложить на воевод, управляющих провинциями и зависящих от губернаторов, при участии вместе с воеводами по штаб-офицеру из войска. Разом с отстранением военных от сбора подушных денег упразднилась должность земских комиссаров и уничтожались их конторы, а в то же время и народные суды. Расправа и суд возлагались на воевод под ведением губернаторов, а высшею инстанциею, куда можно было подавать апелляции на губернаторов, была Юстиц-коллегия. Уничтожилась Мануфактур-коллегия, а вместо нее учреждался совет из фабрикантов, которые должны были съезжаться в Москву и служить без жалованья. Правительство вообще имело в виду упразднить многие канцелярии и правительственные должности, "потому что умножение правителей и канцелярий тягостно для народа и требует множество издержек", – такая причина приведена в протоколе Верховного тайного совета. Для порядка в расчете доходов и расходов возобновлялась упраздненная перед тем Ревизион-коллегия и учреждалась доимочная канцелярия. Упущения в сборах казенных платежей накоплялись и увеличивались, что и принудило к появление этого учреждения. Мы не имеем основания указать степень того участия, какое лично принимала Екатерина I в вопросе, касавшемся облегчения народа от тягостей подушных платежей и воинского самоуправства. Но вообще, как она полагала свое имя на указы, то, конечно, надобно допустить, что, если содержание их сочинялось другими, все-таки она сочувствовала их смыслу. Зная, как при всяком удобном случае она при Петре являлась на стороне тех, которые по своему положению нуждались в добродушном представительстве за них, смело можем признавать, что во время самобытного обладания верховною властью в делах, касавшихся облегчения народной участи, действовало доброе женское сердце Екатерины.

Екатерина I. Гравюра 1724

Феофан Прокопович и Феодосий Яновский

Но не во всех делах ее царствования, когда решения следовали от ее имени, можно с достоверностью признавать личное участие Екатерины. Совершались вопиющие возмутительные деяния, и хотя официально исходили от нее, но она была тут виновата столько же, сколько может падать вина на слабое или несовершеннолетнее лицо, сидящее на престоле, когда именем его производятся распоряжения, о которых он или не думал, или вовсе не знал. К категории таких дел мы смело можем отнести бывшее при Екатерине дело архиепископа новгородского Феодосия Яновского. Этот человек, один из умных и светлых архипастырей Петрова века, любимец покойного государя и исполнитель его планов, имел нрав строптивый и неуживчивый, а оттого окружали его недоброжелатели и никто не любил его. Этим воспользовался псковской архиерей Феофан Прокопович, человек чрезвычайно умный и ученый, но хитрый и коварный, не останавливавшийся ни перед какими путями к собственному возвышению. Ему кстати пришлось, что Феодосий, сообразно своему беспокойному нраву, произносил кое-какие выражения, которые должны были не понравиться верховой власти, и в апреле 1725 года Феофан подал донос на своего товарища; прежде он находился с ним в дружелюбном отношении: они оба приготовляли к кончине Петра Великого. Феодосий в беседе с Феофаном и другими синодскими членами роптал на нерасположение светских сановников к духовенству, угрожал за то карою Божиею на Россию, критиковал поступки бывшего императора, порицал его излишнюю охоту к следованию тайных дел, которая "показывает в нем мучительское сердце, жаждущее крови человеческой", вспоминал, как он был "непостоянен и неблагорассуден: сегодня задумает одно великое дело, завтра еще более затеет, с наговоров бездушных людей и доносителей о всех духовных и светских особах начал иметь как о неверных себе худое мнение, имел тайных шпионов, которые над всеми надзирали и так иногда смущали его, что ночью спать не мог, для того подозрения всех боялся, за не очень важные слова повелевал казнить смертью, а можно было и без такого кровопролития в словах подлых людей и во всем положиться на промысел Божий". Говоря о бесполезности суровых мер, он выражался: "Сколько людей переказнено, а воровство не убывает, совесть в людях незавязанная, надобно обучать через школы, и от того познают Бога и что есть грех; только без денег сего сделать нельзя, а инструмент железный (т.е. для казней) невелика диковинка: дать две гривны!" О смерти государя Феодосий замечал, что болезнь "ему пришла от безмерного женонеистовства". Когда высочайшая власть назначала богослужения, новгородский архиерей по этому поводу делал такое замечание: "Какое тиранство! Мирская власть принуждает духовную молиться! Это слову Божию противно: апостол Павел молит христиан молиться за царя, а не принуждает; я служить буду из страха, чтоб меня в ссылку не сослали, да услышит ли Бог такую молитву?" Другие духовные, спрошенные по поводу Феофанова доноса, подтвердили его донос: в числе этих духовных был Феофилакт Лопатинский, тверской архиерей, впоследствии сам испытавший от Феофана участь, подобную той, какую теперь вместе с Феофаном приготовил несчастному Феодосию. Обвиняемый сознался, просил помилования, но заступников у него не было. Своим беспокойным нравом и неосторожным языком он успел уже вооружить против себя могучего Меншикова.

Однажды, когда караульные не хотели пропустить его во дворец, он в запальчивости сказал: "Я сам лучше светлейшего князя!" Меншиков знал про этот случай и теперь, когда Феодосию угрожала беда, не раскрыл рта в пользу строптивого архиерея. Вдобавок Феодосия обвиняли еще в растрате и присвоении церковного достояния в окладах образов и серебряной утвари. 11 мая 1725 года Екатерине поднесли на утверждение приговор к смертной казни – "за учиненные им церкви Божией и указам ее величества противности и непристойные слова". Но Екатерина "для поминовения его величества" во всем государстве отменила смертную казнь и повелела: "Феодосия от синодского правления, Новгородской епархии и архимандритии Александро-Невского монастыря отрешить и сослать в дальний монастырь, именно Корельский на устье Двины, где содержать под караулом неисходно и давать ему на пищу и одежду по двести рублей в год". Но злобные враги поступили с ним еще суровее того, как предписано было в указе. С него сняли сан и в звании простого монаха под именем чернеца Феодоса послали на место заточения и засадили в каменную тюрьму с малым оконцем, определив ему в пищу только хлеб и воду. Страдалец, отправленный в Корельский монастырь в сентябре 1725 года, умер в феврале следующего года от голода, скорби и недостатка свежего воздуха, гонимый завистниками и врагами, не возбуждая ни в ком сострадания по причине своего задорного и неуживчивого нрава. Никто не преследовал его с таким ожесточением, как Феофан Прокопович, хотя он прежде был видимо в дружелюбных отношениях к новгородскому архиерею; но Феофан имел в виду занять место низложенного Феодосия и потому более чем кто другой боялся, чтоб Феодосий не получил прощения и снова не вошел в милость у верховной власти; поэтому-то Феофану было необходимо согнать поскорее со света Феодосия Яновского.

Екатерина I и Меншиков

Меншиков не останавливался ни перед какими бы то ни было путями, ведущими к удовлетворению его алчности и честолюбия. Но светлейший встречал противодействие со стороны других вельмож, особенно со стороны голштинского герцога. От этого Екатерина не сразу наделила его теми богатствами, которых он домогался. Еще при Петре числились на нем большие начеты в казну, и он долго не мог добиться снятия с него этих начетов. Хотелось ему прибавить к своим обширным владениям земли и села в Малороссии – и того он не получал. При Екатерине I ему представился случай сделаться владетельным герцогом в Курляндии; курляндским герцогом считался тогда старик Фердинанд; он жил за границею своего герцогства уже много лет, потому что не поладил с своими подданными. Но кроме него жила в Митаве вдовствующая герцогиня Анна Ивановна, племянница Петра Великого, окруженная русскими; делами Курляндии распоряжался русский государь. Между тем, на основании государственного права, Курляндия считалась ленным владением польской Речи Посполитой, которая от внутренних междоусобий и долговременной внешней войны не была настолько сильна, чтобы при жизни Петра оказывать давление на страну, считавшуюся ее достоянием. Но Петра не стало; носивший герцогский титул старик был близок к смерти; Курляндию ожидали важные перемены. В Польше паны толковали, что так как наконец угасал властвовавший в Курляндии дом Кетлеров, при котором Курляндия стала польским леном, то теперь Курляндский край, как выморочное ленное владение, должен присоединиться к непосредственным владениям Речи Посполитой и разделиться, подобно последним, на воеводства. Но польский король Август II, он же саксонский князь-избиратель, хотел доставить Курляндское герцогство своему побочному сыну Морицу по выбору курляндского сейма, и в этом стремления короля шли вразрез с видами польских панов. Вообще польские паны редко ладили с своими королями, ограждаясь от присущих королям стремлений усилить монархическую власть. И теперь паны готовы были противиться всяким королевским стремлениям такого пошиба.

Соседи Польши, Пруссия и Россия, были противны одинаково как намерениям польского короля, так и видам польской нации. И та и другая не хотели допустить распространения пределов Речи Посполитой, не расположены были содействовать усилению Саксонского дома; наконец, та и другая желали посадить на Курляндское герцогство своих кандидатов. Польский король тайно отправил Морица в Курляндию. Мориц понравился курляндскому дворянству; оно готово было избрать его, но предложило ему условие: жениться на вдовствующей герцогине Анне Ивановне. Все повезло как нельзя лучше и Морицу и курляндцам: Анне Ивановне очень понравился Мориц. Стали курляндцы собираться созывать сейм и избирать Морица в герцоги. Но узнали об этом в России и взглянули недружелюбно на такое намерение курляндцев. Верховный тайный совет 31 мая 1726 года послал русскому резиденту Бестужеву указ всеми силами стараться убедить курляндцев не выбирать Морица, а выбрать голштинского принца, сына умершего епископа Любского. Съехавшиеся на сейм депутаты не послушались Бестужева, уверяя, что Екатерина I милостива к Анне Ивановне и все для нее сделает по ее просьбе, и представляя с своей стороны, что если теперь не избрать герцога, то поляки поспешат объявить Курляндию выморочным леном и присоединят к польским владениям, а это не сочтется выгодным для России. 18 июня 1726 года курляндский сейм избрал Морица герцогом единогласно.

В это-то время Меншиков принял намерение сделаться сам герцогом Курляндским. Желание это было еще при Петре, но тогда неудобно было налегать на это, теперь же Меншиков смелее предложил свой план Екатерине, когда возник вопрос об избрании в Курляндии нового герцога. Екатерина сочла с своей стороны слишком навязчивым делом понуждать курляндцев к выбору Меншикова, но поставила его в числе кандидатов, угодных России вместо Морица, предоставляя выбор из этих кандидатов самому курляндскому сейму. В конце июня, еще, вероятно, не зная об окончившемся в Митаве выборе Морица, Верховный тайный совет отправил в Курляндию Меншикова и в то же время предписал русскому послу князю Василию Долгорукому ехать туда же. Они должны были предложить курляндцам: если хотят жить с Россиею в дружелюбных отношениях, то пусть выбирают или голштинского принца, сына епископа Любского, или князя Меншикова, или кого-нибудь из двух принцев Гессен-Гомбургских, находившихся тогда в русской службе. Но Меншиков поехал в Курляндию с намерением повести дело так, чтоб выбрали не кого-нибудь другого, а непременно его особу. 28 июня прибыл Меншиков в Ригу, и туда же приехала из Митавы Анна Ивановна и, не вступая в город, остановилась за Двиною и послала просить Меншикова к себе. Меншиков приехал. Анна Ивановна стала просить его исходатайствовать у императрицы дозволение вступить ей в брак с Морицем и утвердить последнего в герцогском достоинстве, возложенном на него курляндским сеймом.

– Ваше высочество! – сказал ей Меншиков, – Неприлично будет вступать с ним в супружеский союз, понеже оный рожден от метрессы, а не от законной жены; и вам, и ее величеству государыне нашей, и всему нашему государству то будет бесчестно, и принца Морица допустить до герцогства невозможно для вредительных интересов российских и польских. Ее величество государыня императрица Екатерина I изволит трудиться для интересов Российской империи, чтоб оная с сей стороны всегда была безопасна, и для пользы всего княжества Курляндского, дабы оное под высокою ее величества протекциею при своей вере и верности в вечные времена по-прежнему было, и для того изволила указать представить сукцессоров, которые написаны в инструкции князя Долгорукого, дабы ваше высочество о таком высоком соизволении ее величества государыни императрицы были известны и избирали из того лучшее.

– Я, – сказала герцогиня, – буду повиноваться воле государыни Екатерины I и оставлю свое прежнее намерение. Если воля государыни такова, чтоб герцогом быть кому-нибудь из тех, что предлагаются в инструкции князя Долгорукова, то я наивящше желаю, чтоб герцогом были избраны вы, потому что, по крайней мере, я надеюсь быть покойною во владении моими деревнями; а если кого иного изберут, то не знаю, будет ли он ласков со мною, и боюсь, как бы он не отнял у меня моего вдовьего пропитания.

Анна Ивановна, говоря такие слова, хитрила; она вовсе не желала Меншикову умножения власти; она давно уже его не терпела и считала своим врагом. У ней на уме было другое. Она замыслила ехать в Петербург и лично просить за себя у Екатерины I, настроив герцога Голштинского, чтоб он ходатайствовал за нее.

После беседы с Меншиковым Анна Ивановна уехала в Митаву, а вслед за ее отъездом приехали из Митавы в Ригу, для свидания с Меншиковым, князь Василий Лукич Долгорукий и русский резидент, находившийся постоянно в Курляндии, Петр Бестужев. Князь Долгорукий сообщил Меншикову, что он делал предложения курляндским чинам поступить сообразно полученной от русского правительства инструкции, но не встретил с их стороны желания сообразоваться с волею русской императрицы. Курляндцы не хотели выбирать в герцоги Меншикова, отговариваясь тем, что он не природный немец и не лютеранского вероисповедания, – не хотели избирать голштинского принца, представляя то обстоятельство, что он еще несовершеннолетен и достиг только тринадцатилетнего возраста; не хотели также и гессен-гомбургских принцев, служащих в России.

Меншиков сделал Бестужеву замечания за то, что он, находясь в Митаве, допустил без протеста с своей стороны выбор принца Морица; потом отправился сам Меншиков в Митаву в сопровождении значительного воинского конвоя.

На другой день после прибытия Меншикова в Митаву явился к нему принц Мориц.

– Императрица Екатерина I желает, – сказал ему Меншиков, – чтоб курляндские чины собрались снова и произвели новый выбор: за этим я сюда и приехал.

– Это дело невозможное, – отвечал Мориц; – сейм кончился; чины разъехались; если теперь их собирать и принуждать к новым выборам, то произведенные им выборы не будут иметь законной силы. Я выбран городом сообразно древней форме правления в Курляндии, и если после своего избрания не буду герцогом, то Курляндия должна быть, как выморочный лен, присоединена к Речи Посполитой и разделена на воеводства или же быть завоевана Россиею.

– Ничего такого не будет, – сказал Меншиков, – Курляндия будет иметь свою древнюю форму правления, но не должна искать другого покровительства, кроме России.

В тот же день Меншиков позвал к себе сеймового маршала, канцлера и нескольких влиятельных членов сейма и сказал им, что непременно следует собрать вновь сейм и произвести новые выборы, иначе грозил вступлением в Курляндию русского войска и ссылкою упорных в Сибирь. По немецким источникам, во время пребывания Меншикова в Митаве дело с Морицем дошло до военной стычки. Меншиков послал взять Морица, а Мориц, запершись в доме, отбивался от русских, и при этом несколько человек было убито.

Но когда Меншиков дал знать Екатерине I о своем решении, объявленном курляндцам, в Верховном тайном совете не совсем одобрительно посмотрели на такой решительный тон Опасно было задирать разом Пруссию и Польшу, а такое поведение, какое в качестве представителя России принял по отношению к курляндцам Меншиков, могло раздражить и ту и другую державу. К большему вреду для намерений Меншикова, приехала в Петербург вдовствующая герцогиня Анна Ивановна 23 июля и остановилась у голштинского герцога. Она подняла на ноги и его и всю императорскую фамилию. Она горько жаловалась на самоуправство и высокомерие Меншикова. Голштинский герцог, всегда любимый тещею, принял близко к сердцу дело курляндской герцогини. Под его влиянием Екатерина очень дружелюбно приняла и выслушала Анну Ивановну и до такой степени раздражилась против Меншикова, что многие, узнав об этом, ожидали чего-нибудь дурного для князя; говорили даже, что императрица прикажет его арестовать. Но все, однако, ограничилось тем только, что Екатерина приказала послать ему выговор, указавши, что своими резкими поступками в Курляндии он может довести Россию до несвоевременной ссоры с прусским и польским королями и польскою Речью Посполитою. Екатерина I потребовала его назад в Петербург для совета о важных делах. Меншиков воротился. Враги его думали, что теперь, как говорится, закатится звезда его счастия, но судьба отсрочила над ним свой суд. У Меншикова был приятель Бассевич, министр голштинского герцога, имевший на последнего большое влияние. Этот человек, настроенный Меншиковым, внушил своему герцогу, что в его положении гораздо лучше сойтись с Меншиковым, так как враги Меншикова – сторонники партии великого князя Петра Алексеевича, а если эта партия возьмет верх, то это не принесет пользы ни герцогу, ни его голштинцам. Герцог доверился Бассевичу, которого давно уже привык считать своим искренним доброжелателем. Герцог сам стал просить императрицу за Меншикова, и Екатерина, как будто снисходя к ходатайству зятя, возвратила Меншикову прежнюю милость и расположение; герцог воображал, что своим великодушием победил своего соперника и обязал вечною к себе признательностью. Но не таков был Меншиков, чтоб умилиться чувством благодарности к герцогу: он после того стал еще более ненавидеть его, испытавши, что герцог пользуется большою силою у императрицы. Но, умея скрывать свои настоящие чувства, он стал с герцогом любезен, не противился, когда герцог получил команду над гвардейским Преображенским полком, и своим притворным дружелюбием к герцогу приобретал благорасположение Екатерины. Милости к нему государыни не только не умалялись, но возрастали. Императрица снова сама думала доставить ему герцогство Курляндское путем выбора, но в согласии с Польшею; однако сам Меншиков, потерпевши неудачу, оставил честолюбивые планы насчет Курляндии и обратился на другой путь, который повел бы его к большей высоте, чем та, на какую возвести его могло достижение герцогского титула. Меншиков решился заручиться расположением партии великого князя, но положил действовать так, чтобы Екатерина и другие члены императорского семейства не видели сразу для себя вреда; зная бесхарактерность государыни, он рассчитывал повлиять на нее и побудить ее сделать в пользу великого князя такие распоряжения, которые были бы в то же время полезны ему самому.

С самого принятия на себя самодержавного единовластия Екатерина не отличалась ни твердостью, ни проницательностью, ни любовью к делам. Прежде, когда она была супругою и помощницею Петра и находилась у него в постоянном нравственном подчинении, она, угождая во всем супругу, казалась подвижною, трудолюбивою, способною переносить лишения; теперь становилась ленивою, беспечною, изнеженною, склонною к роскоши и пустым забавам, и, что всего было хуже, привыкши прежде повиноваться Петру и не иметь своей воли, теперь она также не имела воли и подчинялась всякому, кто умел стать к ней близко. Руководили Екатериной I то герцог, то Меншиков, то Толстой, то Ягужинский, Головкин и другие, смотря по обстоятельствами. Она чем долее царствовала, тем все ниже опускалась. После государя, одаренного ужасающею железною волею и непостижимою проницательностью, престол занимала Екатерина I, напоминавшая царя, ниспосланного Зевсом в лягушечье царство, в известной басне. В конце июля 1726 года посланник польского короля и саксонского князя-избирателя Августа, Лефорт, в своей депеше писал: "При дворе постоянно дни превращаются в ночи; веселятся на всякие лады. О делах никто не говорит; самые способные и самые веские люди не берутся ни за какую работу иначе как так, что лишь бы скорее с плеч долой. Все страшно недовольны неполучением жалованья; правительство всем задолжало месяцев за восемь". В половине декабря того же года он писал: "Чем более вглядываюсь в различные обстоятельства настоящего царствования, тем менее вижу следов прежнего трудолюбия, бдительности и страха. Истинные патриоты прежде содействовали общему добру, их советы принимались и взвешивались, теперь отечество не имеет царя, господствуют роскошь, нега, лень. Верховный совет существует только по имени; герцог Голштинский хотел бы захватить бразды правления, но его не допускают, и вот уже четыре недели Верховный совет не собирался. Только дух несогласия сводит людей, и частная выгода господствует над общею пользою. Ничего не делается, вся бдительность направлена только к опустошению казны. Издержки увеличиваются до бесконечности, каждый тащит сколько может, ничего не делается без наличных денег" (Р. И. О. Сб., т. III, стр. 455). От 18 января 1727 года пишется: "Восемнадцать месяцев персидская армия не получает ни гроша, а флот – девять месяцев, гвардия около двух лет; гражданские чиновники оплачиваются также очень дурно. Двор завладел теми суммами, которые назначены на войско, да вдобавок каждый, кто может, тянет сколько хочет из казны в свою пользу". В довершение упадка власти здоровье Екатерины с зимы стало делаться все хуже и хуже. Говорили, что еще летом 1726 года ей подали чего-то лихие люди, но такие толки не были основаны на верных данных, которыми в настоящее время история имела бы право основываться. Несомненно, что с декабря Екатерина болела до самой своей кончины.

Между тем как бы для поверки действий Меншикова в Курляндии отправлен был туда генерал-лейтенант Девиер. Такое назначение показывает, что им заправляли руки, неприязненные Меншикову. Антон Девиер, бывший при Петре генерал-полицмейстер, зять Меншикова (женатый на сестре его), был в то же время его заклятым врагом. Но Девиер не мог сделать Меншикову ничего дурного в Митаве, и когда в феврале 1712 года возвратился в Петербург, то увидал, что Меншиков уже стал так высоко, что мог почти все делать с Екатериною. Меншиков выпросил у императрицы в свою собственность город Батурин и принадлежавшие Мазепе имения, приписанные к Гадяцкому замку (Протоколы Верх. т. сов. Чт. 1858 г., т. III, 42 – 43), а в декабре 1726 года с него были сняты все начеты, числившиеся на нем еще при Петре Великом. Правда, Меншикову не удалось и теперь выпросить себе титул генералиссимуса, которого он давно уже добивался, но зато он настроил Екатерину, что она согласилась сделать его тестем наследника своего престола.

Вопрос о наследнике Екатерины I

До сих пор Меншикова все считали никак не способным стать на сторону великого князя Петра, а между тем сторона эта была сильна между вельможами, и, что всего важнее, в пользу великого князя было вообще убеждение русского народа, который не мог сочувствовать странному порядку престолопреемства, введенному Петром Великим, и не мог отрешиться от уважения к праву первородства. Меншиков знал, что мысль объявить наследником престола после Екатерины I великого князя Петра будет принята с восторгом во всей России, и после своей курляндской неудачи пристал сам к этой мысли, но хотел упрочить свою безопасность тем, чтобы женить великого князя на своей дочери. Подал ли кто другой Меншикову эту мысль или он сам дошел да нее – не знаем, но то верно, что Меншиков нашел себе в этом сильных пособников – могучего представителя старого боярства князя Михаила Михаиловича Голицына, многих других вельмож и двух иностранных министров, которых дворам было угодно и выгодно, чтобы великий князь Петр сделался императором: первый из этих иностранных министров был цесарский посланник Рабутин, второй – датский посланник Вестфален. Государю первого, императору Карлу VI, желательно было воцарение Петра, потому что Петр по своей матери приходился племянником императрице; государю второго, датскому королю, хотелось того же, чтоб отклонить избрание на русский престол голштин-ского герцога, которого очень любила Екатерина и по этой любви могла сделать своим преемником; датский король не любил герцога по давней вражде к голштинскому дому. Цесарскому двору до такой степени было желательно, чтобы великий князь Петр сделался императором, что Рабутин обещал Меншикову первый фьеф в империи, если Меншиков успеет склонить императрицу назначить Петра своим преемником на престоле. Меншиков принялся влиять на императрицу и начал с того, что выхлопотал у Екатерины дозволение на брак своей дочери с Петром, хотя последний, будучи еще несовершеннолетним, не мог скоро совершить этого брака. Пришлось кстати Меншикову следующее обстоятельство: дочь Меншикова сговорена была за польского выходца Сапегу, пожалованного в Петербурге титулом фельдмаршала. Сапега был замечательно красивый и ловкий молодец. Екатерина пожелала женить его на своей племяннице, дочери своего брата Карла Сковронского, которого она только что пожаловала в графское достоинство. Меншиков, как бы в вознаграждение за отнятие у его дочери жениха, просил дать ей другого – великого князя. Екатерина согласилась. Вообще, сделавшись самодержавною государынею, она время от времени становилась все более податливою, а тут еще слабела здоровьем, и неудивительно, что Меншикову у болезненной и почти слабоумной женщины нетрудно было вынудить такое согласие.

Предстоявший брак великого князя с дочерью Меншикова не связывался с назначением Петра наследником престола, и, быть может, Екатерина потому так легко поддалась просьбе Меншикова, что не видела здесь ничего касавшегося важных государственных вопросов. Но все, узнавши о данном императрицею согласии на такой брак, ясно видели, к чему идет дело и что для себя готовит в будущем Меншиков. Прежде всего пришли в ужас обе дочери Екатерины, бросились к ногам матери и указывали ей пагубные последствия ее податливости замыслам честолюбца. Екатерина говорила, что брак великого князя Петра с дочерью Меншикова не изменит ее тайного намерения, которое она питает относительно назначения себе наследника, но изменить слову согласия, данному Меншикову, уже теперь невозможно.

Тогда враждебная Меншикову партия принялась составлять заговор с целью во что бы то ни стало не допустить Екатерину I оставить после себя наследником зятя Меншикова. К врагам Меншикова пристал теперь Петр Андреевич Толстой, который еще так недавно действовал вместе с Меншиковым душа в душу. Участниками этого заговора были Девиер, генерал Бутурлин, Григорий Скорняков-Писарев, генерал Ушаков, страшный при Петре начальник Тайной канцелярии Александр Львович Нарышкин и князь Иван Алексеевич Долгорукий. Герцог Голштинский также знал о заговоре и, естественно, сочувствовал ему .

Начало, как кажется, положено было голштинским герцогом: это видно из показаний Девиера, напечатанных в приложениях к истории Екатерины I. (Уч. зап. Имп. Ак. наук. Кн. II, вып. I, стр. 246). Герцог, свидевшись с Девиером, спросил его: знает ли он про сватовство великого князя Петра?

– Отчасти о том слышал, – отвечал Девиер, – а правда ль то, или нет – не ведаю.

Герцог сказал: "Хорошо ли это будет и полезно ли ее величеству Екатерине I? Надобно ее величеству донести о том с обстоятельством; это мне говорил Толстой: надобно ее величеству иметь предосторожность; светлейший князь силен, у него войска в команде и Военная коллегия под начальством, и ежели так сделается, как он хочет, то придет в пущую силу, и тогда попросить ее величество, чтобы из Шлютенбурга бывшую царицу взять, а она старого обычая человек, может все переменить по-старому, нрава гневного. К тому же, может быть, захочет обиду сделать ее величеству и детям ее. Так говорил мне Толстой. Да я и сам признаю, что нехорошо, и надобно о том сказать ее величеству, как она изволит, чтоб ведала".

– Не худо, – отвечал Девиер; – надобно знать о том государыне. Да почему же вы сами не доложите ее величеству?

– Я, – отвечал герцог, – уже нечто дал ее величеству знать, токмо изволила умолчать.

Девиер сказал: "Как время найдете, доложите ее величеству".

После праздника Пасхи приехал к Девиеру Толстой и сначала вел разговор о том, как бы у государыни выпросить милости своему провинившемуся сыну, а потом, с видом откровенности, спросил Девиера: "Говорил ли тебе что-нибудь его королевское высочество герцог?"

– Нечто мне говорил, – сказал Девиер.

– А ведаешь ты, – спросил Толстой, – что делается сватовство у великого князя на дочери светлейшего?

– Ведаю, – отвечал Девиер, – но отчасти, а подлинно не ведаю, только вижу, что его светлость обходится с великим князем ласково.

Толстой сказал: "Надобно обо всем донести ее величеству обстоятельно и показать ей, что вперед может статься; светлейший князь и теперь так велик, в милости, а ежели то сделается по воле ее величества, не будет ли после того государыне Екатерине какой-нибудь противности? Ведь он захочет добра больше великому князю, чем ей; к тому же он очень честолюбив; может статься, что великого князя сделает наследником и бабушку его велит сюда привести, а она женщина нрава особливого, жестокосерда, захочет вымести злобу и дела, которые были при блаженной памяти государе, – опровергнуть, для того надобно ее величеству обстоятельно донести, как она о том соизволит, только бы о том о всем была известна; я сам хочу донести, да и тебя прошу, если время сыщешь, доложи и ты. Мнится мне, что лучше будет, когда ее императорское величество, для своего интереса, короновать изволит при себе цесаревну Елизавету Петровну или Анну Петровну, или обеих вместе, и когда так сделается, то ее величеству благонадежнее будет, а потом, как великий князь научится, тогда можно будет за море его послать погулять и для обучения послать в другие государства, как и прочие европейские принцы посылаются".

Но когда шло дело о том, какую из двух царевен предпочесть в наследницы Екатерине I, то оба приятеля расходились в своих взглядах. Девиер стоял за старшую, герцогиню, и говорил: "Нравом она изрядна, умильна и приемна, и ум превеликий, много на отца походит и человечеством изрядная, а другая царевна хоть изрядная, только будет посердитее". Но Толстой был за Елизавету: "Муж Анны, – говорил он, – герцог Голштинский, нелюбим у нас, как чужеземец, да и он сам смотрит на Россию только как на средство добыть шведский престол. Елизавету Петровну надобно возвести, а великий князь Петр еще мал, пусть поучится, потом за границей поездит, а тем временем цесаревна Елизавета коронуется и утвердится на престоле".

Подобные разговоры велись у Девиера и Толстого с Бутурлиными, Скорняковым-Писаревым, Ушаковым и герцогом Голштинским. Все толковали о том, что надобно доложить государыне, указать ей опасность от Меншикова и убедить заранее назначить наследницею престола одну из своих дочерей. Девиер изъявлял желание сесть в числе членов Верховного тайного совета, а голштинский герцог – получить чин генералиссимуса. Между тем все только говорили между собою, не приступая к объяснению с императрицею; и так проходили дни за днями, пока наконец, 10 апреля, герцог Голштинский послал к Толстому пригласить его для совещания в дом к Андрею Ушакову. Толстой, не заставши Ушакова дома, поехал по улице, и вдруг нагнал его герцог голштинский, пригласил к себе в коляску и приказал ехать в свой дом. Там был уже Ушаков.

– Знаете ли, – сказал герцог, – императрица Екатерина сделалась очень больна, и надежды на выздоровление мало. Если она скончается, не распорядившись престолонаследием, то мы все пропадем; нельзя ли теперь же поскорее убедить ее величество, чтоб она объявила наследницею дочь свою.

– Прежде этого не сделали, – сказал Толстой, – теперь уже поздно, когда императрица при смерти.

– Правда, – сказал на это Ушаков.

С тех пор как Екатерина заболела и болезнь ее внушала опасения, русские вельможи прятались друг за друга, притворялись больными, стараясь держать себя вдалеке от дел, чтобы не попасться впросак. Апраксин, Голицын, Головкин, Меншиков, Остерман – все пребывали притворно больными, смотря по расчету, когда находили для себя это полезным. К концу апреля состояние здоровья Екатерины сделалось безнадежным. Меншиков овладел особою умирающей и старался никого не допускать к ней. В таком положении дел нетрудно ему было от имени государыни обвинить Девиера в непристойных словах и проступках и нарядить над ним следственную комиссию. Меншиков расчел, что если зацепить Девиера, то за ним откроются и попадутся другие его соумышленники. Комиссия, назначенная для допроса Девиера, состояла из следующих лиц: канцлера Головкина, действительного тайного советника князя Голицына, генерал-лейтенанта Мамонова и князя Юсупова, при участии коменданта Петербургской крепости Фаминцына. Допрос производился в крепости.

Дело поставлено было так, как будто следствие о Девиере возникает от показания цесаревен.

Антон Девиер обвинялся в том, что 16 апреля, когда особенно государыне было плохо и "все доброжелательные подданные были в печали", он "не был в печали, а веселился". Так, например, плачущую племянницу императрицы Софью Карловну вертел, как будто танцуя с нею, и говорил: "Не надобно плакать"; севши на кровать рядом с великим князем, шептал ему что-то на ухо, а когда в это время вошла цесаревна Елизавета, он не отдал ей "должного рабского респекта" и "со злой своей продерзости" говорил: "О чем печалишься? Выпей рюмку вина!" А великому князю, как объявил последний, говорил: "Поедем со мной в коляске, лучше тебе будет и воля, а матери твоей не быть живой!" И еще шутил с великим князем, говоря, что "его высочество сговорил жениться, а они будут за его невестою волочиться, а он станет ревновать".

Эти обвинения выставлены были, чтоб найти повод к начатию розыска о другом деле и через такой розыск доискаться: в какой силе злые слова говорил, где, с кем и когда был в совете и какое злое имел намерение.

По тогдашним юридическим обычаям Девиера подвергли пытке. Девиер не стерпел телесных мучений и открыл всех, с кем вел беседы о недопущении великого князя Петра до брака с княжною Меншиковой и об устранении Петра от престолонаследия после Екатерины I.

6 мая Меншиков сообщил Верховному тайному совету указ от имени императрицы, решавший участь Девиера и его соумышленников. Девиера и Скорнякова-Писарева указано, лишив чинов, чести и имущества, наказать кнутом и сослать в Тобольск; Толстого вместе с сыном Иваном – отправить на заточение в Соловецкий монастырь, Бутурлина и Нарышкина, лишив чинов, послать на безвыездное житье в деревнях; князя Ивана Долгорукого и Ушакова – перевести в полевые полки.

Смерть и завещание Екатерины I

Екатерина I окончила жизнь свою в тот самый день, когда Меншиков выдал будто бы утвержденный государынею указ о казни Девиера с соумышленниками. Само собою разумеется, что умиравшая государыня не была ни душой, ни телом в том виновна. Болезнь мучила Екатерину с зимы; весною она усилилась; 16 апреля все думали, что императрица тогда же скончается; вельможи и гвардейские офицеры целую ночь пробыли в дворцовых покоях. Тогда по приказанию императрицы велено было раздать бедным 15 000 рублей, выпустить из тюрем заключенных и молиться в церквах о государыне. В то время, когда все ожидали, что Екатерина I испустит дыхание, с нею сделался сон, продолжавшийся пять часов, и после того ей стало как будто легче; появилась слабая надежда на выздоровление. Около больной императрицы неотступно находилась ее дочь Анна Петровна. В первых числах мая врачи заметили, что у императрицы образовался в легких нарыв. Этот нарыв прорвался, и 6 числа мая, в девятом часу пополудни, Екатерина скончалась тихо и спокойно. Судя по описываемым признакам хода ее болезни, она умерла от чахотки. Кончина постигла ее на сорок четвертом году возраста. (Weber. Das veranderte Russland, III, 81, 82).

Меншиков тотчас заявил завещание, будто бы составленное по воле покойной императрицы. Престол оставлялся великому князю Петру Алексеевичу. Мы не будем разбирать этого завещания, так как оно принадлежит, собственно, уже следующему царствованию. Мы думаем, что Екатерина участвовала в составлении его столько же, сколько и в утверждении приговора над Девиером и его товарищами.

Оценка личности Екатерины I

Эпоха Петра Великого поистине может назваться эпохою чудес. Мы не говорим уже о таких явлениях, как возникновение сильного военного флота в государстве, не имевшем до того времени ни одного морского судна, – сформирование многочисленного и хорошо вооруженного войска, одерживавшего блестящие победы над первым полководцем своего века, – устроение фабрик и заводов в стране, где до того времени были только первичные начала кустарной промышленности для удовлетворения незатейливых потребностей простонародного быта, – образование ученых, художников, государственных людей и дипломатов из того народа, у которого в слабой степени существовала грамотность, – все это явления, чересчур известные и давно на всякие лады оцененные: новые толки о них могут показаться бесплодною риторикою. Но мы укажем на тот круг лиц, который ближе соприкасался с особою великого Преобразователя: и здесь нам представятся личности, в судьбе которых было что-то необыкновенное, дивное, таинственное. Нас невольно поражает судьба бедного мальчика простолюдина, продававшего на московских улицах пироги; он впоследствии стал обладателем многих земель и рабов, владельцем тринадцати миллионов капитала, дошел до значения самого всемогущего человека в государстве, недоставало ему только скипетра и короны: и этот человек, лишенный всего, умирает нищим изгнанником в сибирских тундрах. А вот другой мальчик, нищий, сирота, бродит по улицам другого города, Киева: впоследствии – это могучий иерарх, славный и своим умом, и своими кознями Феофан Прокопович. А вот бедный тульский оружейник, случайно поправивший Петру пистолет: впоследствии он родоначальник богатейшего в России дома. А сколько других, вознесенных Петром, сделанных сильными вельможами, а потом, после Петра, вслед за Меншиковым, проводивших остаток грустной жизни в Сибири! Но никто не был к Петру так близок, как Екатерина. Как чудна, как необычна судьба этой женщины. Простолюдинка, бедная сиротка, получившая из христианского человеколюбия приют и кусок хлеба у добрых людей, Екатерина вырастает, находит себе жениха, выходит замуж, готовится жить трудом сообразно тому кругу, в котором родилась. Вдруг судьба рассыпает по ветру ее желания, разрушает только что состоявшийся союз семейной любви, судьба влечет Екатерину жалкою пленницею в чужую землю, к чужим людям. Для чего? Для того ли, чтобы оставить солдатскою прачкою или рабою в каком-нибудь барском доме? Нет. Для того, чтобы сделать женою одного из величайших государей земных и после его кончины поставить самодержавною обладательницею обширной монархии. Не похоже ли это на сказку? В самом деле, если бы кто, в виде сказки, рассказал подобную судьбу женщины, то рассказчику поставили бы в вину крайнюю невероятность вымысла. И однако это не сказка, а историческая быль. Судьба как будто указала Екатерине призвание – жить для Петра, быть необходимою для великого человека и тем сослужить великую службу России и всему человечеству. Выше мы сказали, что не знаем степени участия Екатерины в воинских и гражданских предприятиях, о чем заявлял Петр, но уверены, что она была действительно его помощница настолько, насколько для этого великого человека было необходимо смягчательное, успокояющее влияние женской души. Эту женскую душу Петр нашел в Екатерине. Нашел ли бы он ее, если бы судьба не свела его с ливонскою пленницею, – мы не беремся об этом гадать; но верно то, что Петр не нашел этой женской души ни в Евдокии Лопухиной, ни в Анне Монс, ни во многих других особах женского пола, с которыми он сходился случайно и ненадолго. Одна Екатерина привязала его к себе. Одна Екатерина сумела быть достойною подругою этого великого гения, который вполне понимал и ценил нравственное женское достоинство, хотя временно и ниспускался в грязь цинизма и разврата: эта грязь не могла, прильнув к его могучей натуре, испортить его. Только такая подруга, как Екатерина, нужна была Петру; сам великий человек сознавал это и оттого так высоко возносил свою "Катеринушку". Она сделала все свое дело, исполнила тайное призвание своей земной жизни; она прожила с Петром двадцать лет, с терпением перенесла крест его строптивого и дикого нрава, крест подчас очень тяжелый, незлобиво и любовно служила ему ангелом-утешителем во всех жизненных путях, неусыпно просидела у изголовья его смертного одра многие дни и ночи и закрыла глаза своему великому другу. Здесь и окончилось земное призвание Екатерины. Осталась она без Петра в этом мире; люди вознесли ее тогда на такую высоту, на какой она не могла уже и держаться; и в этом внешнем величии Екатерина стала совершенно лишнею в мире; можно признать к ней за особенную милость Провидения, что она пережила своего супруга только двумя годами и тремя месяцами. Кто знает, что ожидало бы ее в этом омуте козней сталкивавшихся между собою временщиков, коварных себялюбцев, алчных корыстолюбцев, старавшихся один другого утопить, чтоб самому стать повыше. Во всяком случае, Екатерине предстояла роль не блестящая, скорее жалкая, а может быть, и плачевная. Судьба избавила ее от этого искушения; Екатерина скончалась кстати, оставив по себе в истории светлое воспоминание – как многолетняя спутница великого русского государя, нежно им любимая, и как добрая женщина, всегда, насколько было возможно, готовая облегчить чужие бедствия и никому не делавшая зла.

Мы не читали подлинного дела по поводу этого заговора, которое принадлежит к тайным делам государственного архива; к этим делам мы доступа не имели и потому, по необходимости, должны руководствоваться сведениями, сообщенными из этого дела гг. Арсеньевым и Соловьевым, а сверх того известиями иностранцев. Француз Вильлярдо рассказывает, будто Толстой в сильной речи представлял Екатерине опасность, но не мог отклонить ее. Отрывки из следственного дела, нам известные, которыми мы далее пользуемся, не дозволяют доверять Вильлярдо. Видно, что Толстой не имел случая говорить об этом с государынею.

При написании статьи использован очерк Н. И. Костомарова – «Екатерина Алексеевна, первая русская императрица»

Как считается рейтинг
◊ Рейтинг рассчитывается на основе баллов, начисленных за последнюю неделю
◊ Баллы начисляются за:
⇒ посещение страниц, посвященных звезде
⇒ голосование за звезду
⇒ комментирование звезды

Биография, история жизни Екатерины I

Марта Самуиловна Скавронская (Крузе), которую мы знаем как российскую императрицу Екатерину I, родилась в Лифляндии 5 апреля 1684 года. Лишившись в раннем младенчестве родителей, умерших от чумы, она была отдана своим родным дядей в дом лютеранского священника Эрнста Глюка, который, будучи очень образованным человеком, впоследствии стал основателем первой в Москве гимназии. Марта прожила в услужении у пастора до 17 лет.

Первый брак

В 1702 году Марту выдали замуж. Ее супругом стал шведский драгун Иоганн Крузе, который вскоре отбыл со своим полком на войну с Россией, где пропал без вести. 25 августа того же года Марта Крузе стала военным трофеем, поскольку русские войска взяли шведскую крепость Мариенбург, где в то время проживала будущая российская императрица. Сначала служанка пастора оказалась в обозе у командующего армией фельдмаршала Б.П. Шереметьева, а затем была отдана в услужение А.Д. Меншикову.

В 1703 году Марта Крузе была замечена российским императором . Венценосная особа была настолько впечатлена ее красотой, что вскоре Марта стала одной из его любовниц. Постепенно их отношения переросли в нечто большее. В течение двух последующих лет она родила от двух сыновей, которые вскоре умерли.

В 1705 году Марта Крузе была отправлена императором в Преображенское к сестре Наталье Алексеевне. Там пассия царя выучила русский язык и подружилась с семьей Меншикова. Спустя несколько лет она крестилась в православие. Поскольку ее крестным отцом был царевич Алексей Петрович, то она взяла имя Екатерина Алексеевна. Фамилия Михайлова была позаимствована у самого императора, который использовал ее в тех случаях, когда желал остаться неузнанным.

В январе 1710 года она повстречала своего первого мужа Иоганна Крузе, который, будучи пленным, немедленно рассказал о своей жене, сожительствующей с императором. Подобное признание не могло остаться незамеченным – шведского драгуна немедленно сослали в Сибирь, где он провел остаток своей жизни вплоть до 1721 года.

ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Второй брак

Вернувшись из очередного военного похода в Санкт-Петербург, император практически незамедлительно узаконил отношения с Екатериной, которая к тому времени успела родить ему еще двух дочерей – Анну и Елизавету. Венчание состоялось 19 февраля 1712 года, после которого их дочери получили возможность официально именоваться цесаревнами.

В следующем году царь в честь супруги учредил орден Освобождения, который впоследствии стал именоваться орденом Святой Екатерины. Именно этим знаком отличия император наградил собственную жену за ее достойное поведение во время Прутского похода, закончившегося для русской армии весьма неудачно.

Осенью 1724 года между супругами произошла размолвка. Ее причиной стали подозрения императора в неверности жены с ее камергером Монсом, который вскоре после этого был казнен по надуманному поводу. Только будучи смертельно больным, царь примирился с супругой, уйдя из жизни в январе 1725 года на ее руках.

Императрица

После смерти государя бразды правления были переданы его жене, которая стала императрицей Екатериной I. Восшествие на престол случилось не без активной помощи Меншикова, который организовал Верховный тайный совет, осуществляющий реальное управление страной. Руководителем этого органа исполнительной власти стал сам Меншиков. В какой-то мере это было вынужденной мерой, поскольку императрица не обладала знаниями и умениями государственного деятеля.

Помимо безудержных развлечений 16-месячный период правления Екатерины I запомнился открытием Академии наук, отправкой экспедиции Витуса Беринга и учреждением ордена Святого . Кроме того, в течение этого времени страна практически не воевала с соседями, ведя при этом активную дипломатическую деятельность. Именно в период ее правления был заключен Венский союзный договор с Австрией, который стал основой для военно-политического альянса двух стран вплоть до второй половины XVIII века.

10 апреля 1727 года императрица серьезно заболела, скончавшись от осложнений абсцесса легкого 6 мая того же года.